На берегах Альбунея - Страница 5

Особых жрецов для совершения обрядов у япигов еще не было.

Старик срезал каменным ножом прядь волос со своего лба, закатал в кусок воска и положил на горящий факел в печке, под сводом очага, продолжая давать сыновьям наставления.

– Когда завтра тут разведете первый костер надо мною, смотрите, чтоб этот факел, если теперь не догорит, потухнет, весь сгорел дотла тогда; первый пепел дров с моими сгоревшими в факеле волосами не выбрасывайте, а заройте тут, надо мною. Если бы вы завтра и заметили почему-нибудь, что я еще жив, томлюсь, то все-таки принесите мне жертву перед началом стряпни, как мертвому, ставшему уже вашим Ларом, и не подавайте ничем вида, что заметили мою агонию.

– Будь покоен! – ответили сыновья, – никаких упущений не сделаем, все совершим по твоим заветам.

– А потом скоро и сами к тебе сойдем, сядем под пороги, как ты приказал.

– Только вот вам еще завет: моего помещения не ломайте ни в каком случае, никогда!.. если бы и очаг перенесли на другое место, если бы и сам дом захотели перестроить до основания. Берегитесь тревожить Лара!.. из рода в род передавайте этот запрет потомству: увидеть Лара без вреда для себя и семьи может только человек вполне непорочный, избранник судьбы.

Чтобы дневной свет не проник в помещение Лара, я нарочно сделал устье пещерки под навесом из камней так глубоко.

Да сохранит вас судьба от того, что может причинить выпущенный Лар или увиденный недостойным!.. выходить он может только сквозь задерживающее вещество – сквозь камни – в глухое время ночи, совершать обход своих владений на благо домочадцев, назло их врагам.

Помните это, и заложите устье коробки, как можно прочнее, камнями, которые я наготовил.

По бокам очага заройте Пенатов, чем скорее, тем лучше, как только выберете, кого хотите, из семьи, чтоб чужих костей в моем доме зарыто не было.

Старший Лар может быть в доме только один и непременно старик, а Пенатов два – из детей.

Их вы заройте живыми стоймя, одетых в короткое, пастушеское платье, со шляпами из коры на головах, со свирелями и посохами.

И при каждом заройте живую собаку.

Это вы передайте и вашим сыновьям на тот случай, когда из них кто-нибудь станет строить новый дом.

Старик крякнул, помолчал, обдумывая, все ли он сказал, что надо, но не нашел в своих мыслях больше заветов.

– Ну, прощайте! – сказал он, – обнимемся в последний раз!.. солнце совсем коснулось земли, заходит. Прощай, брат, сыновья!.. прощай, светлое солнышко!.. пора мне, пора!..

Он с радостной улыбкой поглядел своими дальнозоркими очами на опускающееся светило, видное в дверь, помазал из поднесенного ему ковша себе лицо, руки, ноги, грудь, желудок, плечи и остатки возлил на свою голову; потом надел на шею толстый обруч из медной проволоки с висящим на ней каким-то символическим амулетом; это был маленький сверток или, вернее, ящичек, неизвестно что содержащий внутри, тщательно завернутый и зашитый от посторонних глаз в обрезок кожи, украшенный вышивками с каким-то финикийским камнем вроде стеклянной бусины светло-зеленого цвета.

Сыновья знали, что это «палладиум» – таинственный фетиш старика, с которым он не расставался нигде, только прежде вешал его не на себя, а на стену или хранил в сундуке.

Это могло быть отцовскою или дедовскою костью Лара – родоначальника, добытою какими-нибудь судьбами и принесенною сюда, на берег Альбунея, из родительского дома в новый, в чем, однако, сомневались по той причине, что и прежде, как перед смертью, теперь, старик много раз стращал их гневом Ларов на тех, кто их тревожил в могилах.

Это могло быть пеплом или углем, взятым с прежнего очага, могло быть медью, впервые принесенною в племя самым отдаленным из известных вождей япигов, по которой его прозвали Энеем (медным), могло быть и что-нибудь вроде обломка камня (аэролита), упавшего с неба.

Прежде, чем надеть на себя, старик долго целовал амулет и что-то шептал над ним, как бы заклиная или упрашивая, или рассказывая ему о предстоящем сокрытии навеки в землю.

Не дерзая проникнуть в эту тайну, сыновья догадались, что отец берет это с собою под очаг дома не по личной привязанности, памятное ему, а чтоб, как и себя, заключить там навеки, как имеющее таинственную силу, охранительное, священное, могущее принести дому добро в его недрах, а попав в руки профана, послужить причиною бедствий, если оставить это на произвол случайностей.

Сыновья решили, что «палладиум» состоит из небесного камня, который, заложенный в недра нового дома, сделает его неразрушимым от пожара, землетрясения, наводнения и руки врага.

Они дивились мудрости своего отца, которого и прежде всегда глубоко почитали.

Одному из них подумалось, что «палладиум» мог состоять из всех пришедших им в мысли предметов, уложенных вместе в виде крошечных частиц целого десятка всяких веществ, считаемых священными.

Дугой сын подумал, что отец, постоянно имевший «палладиум» при себе, мог даже не знать, из чего он состоит, получив его в таком, как теперь, зашитом виде от предков, которых не дерзал расспрашивать, и никогда не развертывал его внешней оболочки сам.

Поклонившись и сделав жест прощального приветствия рукою в дверь издали смотревшим родным и друзьям, старик взял из рук сына холщовый покров и завернулся с головою и лицом, так что и рук не стало видно.

– Глаза мои ты завяжи! – сказал он брату, – затяни потуже... так... нет, еще... теперь дай, я сам... сам...

И, выпростав руки, он затянул накрепко узел наброшенного на его глаза платка, говоря шутливо:

– Теперь-то я уже наверно ничего не увижу... так мне и надо!.. Лар должен все видеть, что делается в доме, но только сквозь повязку, не то повредит... это вы тоже передавайте внукам и правнукам из рода в род.

Брат увенчал его голову ветками кипариса, возлил на темя из жертвенного ковша освященную смесь и поцеловал старика в лоб сквозь покров, прощаясь с уверениями, что и он тоже решил жить не дольше одного года, до другого виноградного сбора.

Однако засадить Доброго Лара под печку, как и предсказывал один из его сыновей, оказалось делом не легким: никто не мог влезть в коробку, чтобы принять его от подающих извне, втянуть его туда внутрь, потому что пещерка для помещения была очень тесна; она состояла из двух камней, для стола и сиденья, и узкой неглубокой ямки между ними для ног, под весьма низким сводом, чтобы Лар сидел согбенным над чашкой данной ему «пищи мертвых», касаясь спиною и плечами стенок, а затылком потолка, приподняв колена выше уровня сиденья, к подбородку.

Старик же сделался непомерно массивным от закутываний в самый толстый холст, из какого состояли его сорочка и покров – очень широкие и длинные.

Сыновья и брат повалили старика на свои руки, подняли, поднесли к устью низкой печки очага, спустили под нее в вырытую яму к пещерке, устроенной глубоко ниже пола, пробовали втискивать его туда то ногами, то головою вперед, причем он и сам помогал им, высунув руки из-под покрова, упираясь ими в свод пещерки, но дело на лад не шло, и в родне, глядевшей на эту процедуру издали в дверь, раздался уже шепот предположений, что очаг не принимает Лара, потому что сыновья, брат и он сам чего-нибудь не выполнили в обрядах его освящения.

Хозяева напрасно бились над своим будущим гением долгое время, пока кто-то из внешних зрителей не надоумил их вынуть из коробки камень, заложенный туда для постановки кувшина и факела.

– И то правда!.. – вскричали все четверо трудившихся.

Камень, к их удовольствию, оказался не очень тяжелым; его затем втиснули и благополучно засадили под очаг старого деда, хоть тоже не сразу и не без хлопот.

Теперь возник вопрос, как опустить вынутый камень, чтоб не придавить при этом ног скорченному старику, сидящему на другом камне, не имея возможности поджать или отодвинуть свои ступни из назначенного им вместилища. Момент был критический, особенно ввиду того, что действовать около пещерки мог лишь один человек, стоящий в вырытой яме, выбранный на то его старший сын.