На берегах Альбунея - Страница 4

В назначенный день с самой утренней зари япиги сошлись на берега Альбунея к переселенцам праздновать их новоселье.

Яства и напитки дикарей были незатейливы, изготовляемые лишь в натуральном виде без приправ. На пиру не подавалось ничего такого, чего каждый из участников не имел бы у себя на трапезе в будни. Мрачные орды итальянских аборигенов не только не старались удивлять своих ближних кулинарными новостями, но никто и не стал бы есть ничего нового, если бы это подали им. Всего неизвестного они опасались, не проявляя склонности изведать его.

Пир новоселья переселенцев состоял не из лакомств, а из совместной беседы; главная сущность заключалась в ласковых словах, любезностях, выражаемых другу другу, особенно старику, решившему умереть в этот день не попросту, а для блага семьи, которой он стал теперь не нужен живой, но может пригодиться в качестве ее Лара.

В средине лужайки врыт большой горшок из глины. В нем сделали священную смесь жертвенных веществ для помазывания нового дома и Лара его.

Сам старик, его брат, сыновья, как старшины рода, прежде всего нацедили в горшок своей крови из порезанных ими рук. Потом туда прибавили крови заколотых животных, влили молока, вина, масла.

Каждый из старшин отпил этой смеси из общего ковша с пожеланиями, чтобы в них была общая душа, чтобы они жили в дружбе между собою и впредь, как жили до этого, в старом доме.

Богов у япигов еще не было; они чествовали мертвецов, веря в вечность души, а теперь, на новоселье, чествовали друг друга – души еще живых людей.

Кончив жертвоприношение «общей дружбе», они принялись пировать, стараясь накормить своего Доброго Лара в последний раз живым как можно сытнее, наперерыв потчуя самыми лучшими кусками мяса и медом, напоили его вином до того, что этот здоровяк крепко уснул в полуденное время на мягкой овчине.

Его не трогали, не будили, предоставив все дальнейшие действия его усмотрению.

Старый дед сладко выспался и несколько времени лежал, потягиваясь, взялся было за кружку с вином, чтобы снова пировать, но, вспомнив, что его кормили «на смерть», отдернул руку, говоря:

– Больше нельзя; кончено мое пированье, детушки!.. ничего, ничего больше нельзя. Я должен проголодаться, чтоб охотнее съесть «пищи мертвых».

Он приподнялся на подостланной овчине и сел, оглядывая пирующих.

– Не смейте выть! – прикрикнул он на женщин, начавших было петь причитанье, – не мешайте слушать мою прощальную беседу.

– Ты бы отложил твое новоселье хоть до завтра! – возразила жена одного из сыновей.

– Плохо будет мужчинам нашего племени, если они станут думать бабьим умом! – с усмешкой отозвался старик, снова обращаясь к пирующим, – дорогие мои, прощайте!.. начнем наше расставанье!.. я не хочу откладывать моего входа; хочу войти Ларом в мой дом на новоселье, пока не закручинился; хочу войти веселый духом. Тяжко мне будет; знаю это, но думать о смерти раньше времени не хочу, не надо, да и не долго будет тяжко-то... скоро успокоюсь. Чем охотнее идет жертва к жертвеннику, чем больше пьет и ест освященного корма, какой ей дают перед смертью, – тем благоприятнее становится она. Следуйте свято по стопам отцов ваших, исполняйте неуклонно заветы старины, как бы тяжко это не казалось!.. этот выстроенный мною дом да будет и вам всем могильником!.. когда кому придет надлежащее время и общий совет старейших одобрит, принимайте кончину пред очагом этого дома, сходите в землю в нем, под мою охрану, пока не отделятся новые семьи по многолюдству, как роятся пчелы от одного улья в другой.

Все мужчины, принадлежавшие к семье старика, обещали исполнить его завет. Женщины не участвовали в этом обряде прощанья, и приказ не имел для них значения по той причине, что умерших или убитых женщин вывозили без всякой обрядности и уважения вдаль от поселков, куда-нибудь в лесную трущобу и зарывали там без надгробных памятников.

Зарывание живой жены с мертвым мужем, весьма распространенное у дикарей северной Европы, в Италии у япигов не практиковалось.

Уважение к «матроне» или к «весталке» тогда еще совершенно не было известно. Женщина япигов уподоблялась рабочему скоту, как бесправная самка, терпимая в доме, пока нужна, и убиваемая, как корова или овца, без снисхождения, по простому решению хозяев.

Старый дед пошел к реке и выкупался.

После этого сыновья одели его в новое платье из грубой, толстой холстины, вышитой причудливыми узорами разноцветных ниток с претензией изображать листья, цветы, колосья и животных, каких дикарь дремучего леса видел пред собой чаще других. Эти узоры не имели определенной системы рисунка, а были наложены, где пришлось, по влечению фантазии готовивших это женщин.

Там между проч. вышит тур, бодающий охотника, и кабан, заколотый копьем пастуха, и снопы, и лисицы.

Сорочка была очень длинна и широка, с огромными рукавами.

Дед остался доволен ею.

Он уселся на длинный, широкий камень, лежавший под старым деревом; сыновья расчесали ему бороду и кудри.

Первую идею о гребне дикарям дал, конечно, рыбий позвоночник с костями, которые они додумались с одной стороны уничтожить, а с другой надлежащим образом выпрямили и вделали в деревяшку, обмазанную клейким веществом древесной смолы и глиной.

Таким гребнем на берегу Альбунея чесали переселенцы своего Доброго Лара, охорашивая перед введением на новоселье.

Старик стал прощаться со своим братом и наиболее любимыми мужчинами из пировавших у него, обнимался и целовался долго, но потом отстранил их от себя, говоря:

– Пора!.. солнце скоро зайдет. Лар не должен оставаться на земле при наступлении темноты, а мне еще немало дела в доме. Мой дух, вместо охранения, станет вредить, если опоздаете заключить меня в определенное место. Я попаду не в Лары, а в Ларвы; Ларвы, вы знаете, злые...

Он улыбался, стараясь быть, как мог, добрее, веселее, ласковее, приветливее со всеми.

Ему поднесли «пищу мертвых», состоявшую из сырых сардинок и черных бобов.

Добрый Лар съел целую горсть этой смеси, нарубленной в деревянной чашке, не поморщившись от ее противного вкуса, разжевав своими здоровенными зубами без затруднений, и запил полным ковшом еще более противной смеси жертвенных жидкостей крови, молока и вина с маслом.

Он трижды тихо обошел с братом и сыновьями вокруг дома, вполголоса произнося обеты быть после смерти охранителем этого жилища, помазал все пороги, притолоки, косяки дверей, окна и углы, зарыл под ними бобы с сардинками, сам себе принося жертву в запас, чтобы в первое время дух его не голодал при обходах дома, до получения жертв от ближних.

После этого брат, как старший из оставляемых ближайших родственников, совершил над Ларом обряд, которого тот собственноручно не мог выполнить: стоящему на пороге главной входной двери он проколол уши, прижимая к косякам колоды, как бы прикрепляя его к ней потекшею кровью, вдел ему в уши обручи из толстой медной проволоки с бобами, крепко скрутил и залепил воском их концы.

– Следите строго за вашими бабами, – говорил Лар сыновьям, – следите, чтобы они каждое утро приносили моей тени жертвы перед тем, как начинать стряпать. Так искони ведется: первая лепешка и первая ложка каши – на огонь, Лару.

Он вошел в дом, чтобы не выходить из него больше живым, зажег факел и воткнул его в землю печки очага, говоря:

– Первый огонь в этом доме мой и первая жертва – я сам. Помните, сыновья, что у всех «волос жизни» растет над лбом, но мы не знаем, какой именно это волос в общей куче вихра. Когда будете прекращать чью-нибудь жизнь, – все равно, человека или скотины, – не забывайте срезывать ему со лба как можно больше волос, чтобы непременно попался вам под нож и «волос жизни» – чтобы дух получил разрешение выйти из тела без вреда для живых. Не забывайте и возливать на темя обреченных как можно обильнее священное снадобье. В нем вино веселит дух жертвы, а молоко и масло смягчают страдания в агонии смерти. Я теперь жертва, но нет надо мною старшего, который имел бы право посвятить меня. Я должен стать сам своим приносителем.