Н. Г. Чернышевский. Книга вторая - Страница 57

Взгляд Чернышевского на "размножение людей" уже гораздо свободнее от ошибок, хотя и он, конечно, совсем не чужд общего недостатка всех социально-политических взглядов знаменитого просветителя: крайней отвлеченности. В сущности весь вопрос сводится у Чернышевского к физиологической возможности более или менее быстрого размножения человеческого рода. "О чем собственно идет дело? — спрашивает он. — О таком ли числе рождений, к достижению которого может быть принужден человеческий организм внешним насилием, или о таком числе рождений, которое было бы естественным последствием отстранения всяких задержек размножению со стороны нужды? Известно, что всякое живое существо, в том числе и человек, может быть принуждаемо насилием к деятельности, превышающей его нормальную силу… Организм женщины может быть принуждаем к рождению количества людей, превышающего ее силы; но… это не будет благоприятно быстроте размножения. Изнуренная мать будет рождать младенцев, лишенных способности жить. Притом же подобное положение женщины возможно лишь при грубости нравов, т. е. при невежестве, т. е. при дурном положении общества, неблагоприятном размножению. Мы, конечно, ищем не того, какое число детей может родиться в условиях, неблагоприятных размножению, — мы хотим знать, какой процент рождений может быть в обществе при существовании всех благоприятнейших для размножения условий" [227].

Бедность и грубость нравов имеют свойство увеличивать число рождений, доводить их цифру до той величины, которой они не достигли бы при благосостоянии и смягченных нравах. В большинстве европейских стран число рождений колеблется (вернее сказать, колебалось, потому что Чернышевский писал около 50 лет тому назад) между 35 и 40 рождений на 1.000; до 45 оно доходит лишь в редких и исключительных случаях; выше 45 оказывается лишь в тех странах, статистические отчеты которых недостоверны, и, наконец, до 48 не достигает ни одна цифра, сколько-нибудь заслуживающая доверия [228]. Чернышевский считает 40 рождений на 1.000 человек "за самую высшую цифру, какая только допускается устройством человеческого организма без насильственного изнурения физических сил женщин в населении не размножающемся; в населении, размножающемся быстро, цифра эта будет меньше" (так как относительно меньше будет число взрослых людей в общем составе населения). С улучшением положения женщины число рождений опустится ниже 40 на 1.000. Процент размножения получается вычитанием числа умирающих из числа рождающихся. Вероятное число рождений нам известно; какова же вероятная смертность? По мнению Чернышевского, "наименьшая смертность между новорожденными, при всевозможном благосостоянии в нынешнем обществе, простирается до 20 на 1.000, а наименьшая смертность между людьми, имеющими более 5 лет, по всей вероятности, не меньше 1,47 (1,4724) процента и ни в каком случае не меньше 1,24 (1,2425) процента" {Сочин., стр. 275–276. Цифры эти Чернышевский получает таким образом: исследования английского статистика Чедвикка показывают, что из детей английских землевладельцев в первые 5 лет умирает 20 процентов. Эту смертность Чернышевский считает наименьшею, какая только возможна по самому устройству человеческого организма, так как английские землевладельцы, не терпя никаких материальных лишений, славятся в то же время заботливостью и рациональностью в физическом воспитании своих детей.

Что касается наименьшей смертности между людьми старше 5 лет, она определяется несколько более сложным приемом. Во Франции, по Гильяру, из 1.000 детей, не достигших пятилетнего возраста, умирало 274. Так как нормальная смертность равняется 200, то 74 смерти оказываются следствием нужды. Нельзя думать, чтобы пропорция лишних смертей была больше этой цифры между умершими старше 5 лет. Чернышевский полагает, напротив, что она будет вдвое меньше, что "на одну лишнюю смерть выше пяти лет приходится две лишних смерти между младенцами". Но на всякий случай он делает двойной расчет, определяя относительное число лишних смертей как в том предположении, что между взрослыми их меньше, чем между детьми, так и в том, что взрослый организм вдвое лучше детского сопротивляется убийственному влиянию лишений. Расчет ведется им на основании статистических данных о смертности во Франции.

Найдя число лишних смертей, Чернышевский без труда получает процент нормальной смертности.}.

На основании этих крайних пределов наибольшего числа рождений и наименьшего числа смертей "в обществе, в котором бедность не была бы причиною ни одной смерти и не останавливала бы ни одного рождения", Чернышевский находит, что периоды удвоения в 15 или 12 лет — чистая химера, происшедшая только от забвения о действительно возможном наибольшем числе рождений, и что даже период удвоения едва ли меньше, а по всей вероятности больше, 35 лет. Но это при нынешних обычаях, поднимающих процент рождений выше естественной нормы. "Смягчение нравов ведет к удлинению периода удвоения, и мы не имеем предела, о котором можно было бы сказать, что при известном смягчении нравов он не окажется все еще слишком короток; напротив, есть основание думать, что при устранении излишней грубости семейных отношений действием распространяющегося просвещения, размножение прекратится, и число населения станет увеличиваться лишь вследствие общественной необходимости в том; а когда надобности в том не будет, не будет и размножения. Человеческий организм устроен так, что можно сомневаться в том, свойственно ли ему даже поддерживать существующее число населения, если он не возбуждается тяготением общественного мнения, т. е. расчетом пользы" [229].

Мальтус считал возможными очень короткие периоды удвоения, поэтому он, с своей точки зрения, имел право говорить, что выселение не поможет беде, происходящей от излишнего размножения: при 20-летнем периоде удвоения процент размножения равняется 3,6. Если при таком размножении будет эмигрировать ежегодно 1,5 процента населения, то все-таки останется ежегодное приращение в 2,1 процента, при чем население удвоится в 33 года. Совершенно иное дело, когда периоды удвоения, — как это мы видели из предыдущего, — оказываются, по свойствам человеческого организма, гораздо более длинными, чем думал Мальтус. Тогда эмиграция должна быть признана могучим средством борьбы с перенаселением. Благодаря ей периоды удвоения населения, остающегося в стране, могут быть удлинены до цифр, на первый взгляд кажущихся совершенно невероятными. По обыкновению, Чернышевский поясняет свою мысль примерным расчетом, и, — как нередко случается у него, — расчет не совсем точен [230].

Впрочем, в данном случае это не важно. Чернышевский сам не придает значения полученным им цифрам, "явно смеющимся над нами и своею огромностью, превышающею всякий расчет экономических вероятностей, и своею нелепою претензиею на точность". Цифры эти убеждают не частностями, а общим своим смыслом. Они "говорят нам: не бойтесь; кто хочет запугать вас, против того выставьте вы нас, — опровергнуть нас нельзя, но мы построены на нынешних ваших обычаях и понятиях, — неужели вы думаете мерить далекое будущее вашими обычаями, понятиями, средствами производства? Неужели вы полагаете, что ваши праправнуки будут такими же, как вы? Не бойтесь, они будут умнее вас. Думайте о том, как вам устроить вашу жизнь, а заботу о судьбе праправнуков оставьте праправнукам…" [231].

Нужно ли входить в подробный разбор этих доводов Чернышевского? Мы считаем это излишним. Мы только повторим сделанное выше замечание насчет того, что взгляд его на размножение людей имеет, как и все его социально-политические взгляды, крайне отвлеченный характер. Как должно было отражаться это обстоятельство на его исследовании, понятно само собою. Оно делало его мало убедительным. Там, где надо было бы внимательнее всмотреться в окружающую действительность, Чернышевский довольствовался формальной правильностью своих силлогизмов. Но формальная правильность силлогизмов еще не ручается за верность вывода. Все зависит от посылок. Посылки же Чернышевского строились обыкновенно на нескольких цифрах, часто очень остроумно истолкованных, но далеко не исчерпывавших всего разнообразия рассматриваемых явлений. Поэтому и возражения его Мальтусу могут считаться скорее образчиком полемической находчивости (отчасти не чуждой, как мы видели, некоторой доли опрометчивости), чем научного рассмотрения предмета. Вот, например, окончательный вывод Чернышевского не подлежит сомнению: не законы природы, а взаимные отношения людей, общественные отношения причиняют бедность рабочего класса. Но когда речь заходит о точном указании тех сторон современных общественных отношений, которые причиняют так называемое перенаселение, рассуждения нашего автора делаются довольно сбивчивыми. Мы видели, что в главе о прибавочной стоимости (или прибыли) он приписывал обеднение рабочего класса стремлению этой стоимости расти по геометрической прогрессии. В главе о "действительном источнике дефицита в земледельческом продукте" он обращает свое внимание на два другие обстоятельства) а именно: "на отношение основного капитала к прибыли" и на "пропорцию земледельческого населения в общем составе населения".