Мюнхэ. История Сербии / история «Хостела» - Страница 14

Елена (продолжение)

У каждого человека – даже у святого – есть в душе и в жизни некое темное пятно, отмыть которое становится, пожалуй, единственным смыслом всех благих дел, совершаемых им в процессе жизни. Нет, конечно, есть и добрые люди, искренне желающие блага окружающим и сеющие добрые дела на всем своем пути следования по земле. Но в основном всю свою жизнь мы либо кому-то что-то доказываем, либо стараемся очиститься от чего-то дурного. Полбеды, если дурное это наказывается по людскому закону – отдал долг и свободен. Хуже, если на этой земле кары тебе не сыскать. Тогда намного страшнее, ведь никто не знает, какую кару наложит на тебя Создатель. Но, несмотря на это, грешник больше всего боится не Бога…

Могу ли я сказать, чтобы мой супруг, Георгий Черный был добрым человеком? Нет. Будь он добрым в известном всем смысле этого слова, он не добился бы для сербов того, чего добился. Конечно, именно любовь и доброта к своему народу сделала его любимым вождем, но временами мне казалось, что во имя этого народа он готов был убить добрую его половину.

Убийство отца было первым из доказательств моих слов. После уже говорил он мне, что будто бы не спасая себя ради себя он убил своего уважаемого всеми пращура, а спасая себя ради всех. В такие минуты я глядела ему в глаза и не видела в них лжи; нет, он не лгал. Он правда верил в это и никаким злом бы не погнушался, если бы уверовал в то, что оно нужно для Сербии.

Но все же его это тяготило – война не до конца искоренила в нем все человеческое. Я видела, как бледнеет его лицо, когда за столом говорят о родителях и детях, когда поминают его отца. Желваки играли на скулах, а кулаки сжимались, становясь похожими на булыжники. Так продолжалось все годы его правления, пока в один из дней я не посоветовала ему просто сходить в церковь и покаяться. По глазам его было видно, что мысль ему не очень понравилась, но изнутри он загорелся чем-то своим, только ему одному понятным.

Утром, в церкви на службе он попросил у отца Анфима слова и стал перед аналоем.

–Братья сербы! Я хочу попросить у вас прощения за ужасный и жестокий поступок, что совершил давным-давно, но о котором не забывал ни секунды своей жизни, и вы – я уверен – тоже помнили о нем. Убийство моего отца тяжким грузом легло на мои плечи и на ваши тоже. Ведь именно меня выбрали вы своим вождем. Коль скоро не принес я вины своей за этот мерзкий поступок, значит каждый из вас будет вправе считать себя убить своего отца и свою мать. И не оправдывает меня то, что сделал я это, спасаясь от каторги и смерти. Все эти годы ни один из вас не упрекнул меня в содеянном, не вспомнил об этом. Но сам я без устали упрекал себя и проклинал, надеясь изменить свое отношение к тем устоям, которые внушил мне мой отец. Ежедневно и ежечасно сталкивались внутри меня вождь сербов и отцеубийца. Тяжело и муторно было мне жить, хотя я не имел права показать вам этого – ведь моя жизнь уже давно не принадлежит исключительно мне. Так разорвем же этот круг молчания и да простит меня мой народ и моя церковь, моя страна и мой Бог!..

После этого – я видела – ему стало легче. Не мучили периодические бессонницы, не впадал он в приступы периодического частого молчания. Но за годы жизни с ним я слишком привыкла к постоянным потрясениям и потому чувствовала – новая беда не за горами. Новое испытание, которое снова заставит человека войны вспомнить о сражении – на поле битвы или внутри себя.

Надо сказать о тех людях, что окружали его все то время, пока он находился у власти и до того. Одним из самых близких к нему людей был Милош Теодорович.

Милош Теодорович был похож на Карагеоргия в том смысле, что тоже был готов на жертвы. Был весьма храбрым, отчаянным, смелым, дерзким – сербы очень уж уважают эти качества. Мало кто знает, но именно он придумал здороваться тремя перстами – как теперь делает и стар и млад. Но именно на этом сходство их с Георгием и заканчивалось. Невысокий, коренастый, с сверкающими исподлобья зелеными глазами, он не походил на такого храброго предводителя лесных восстаний, каким был Карагеоргий. В лице его читалось вместе с храбростью умение если нужно и предать кого-то. Скажем, если это коснется его кармана.

Когда я говорила об этом Георгию, он мне не верил. Командир народной дружины, который прошел с ним бок о бок все восстание, он пользовался у него практически безграничным доверием. Георгий был человек умный, опытный, прозорливый, но любая женщина обошла бы его – как обойдет любого из мужчин – в умении читать по лицам. Да и биография товарища моего супруга оставляла желать лучшего. Совершенно неграмотный, глуповатый, бывший пастух, он попал в ряды знатных сербов, принимавших участие в восстании благодаря своему брату Милану Обреновичу. Вот тот был действительно добрый и именитый человек. Будучи сводным братом Милоша (по матери), он воспитывался в лучших домах белградского пашалыка и стал к 30 годам достаточно богатым землевладельцем. Милош завидовал брату подчас черной завистью, даже когда работал у нег на пашне или в загоне для скота. Еще бы – пока один пас скот, другой стал купцом и подружился с городской знатью, говорят даже, был вхож к паше. Именно ненависть и зависть к брату заставили Милоша в ночь Сечи Кнезовой присоединиться к беглым сербам и податься в Орашац, во владения Карагеоргия. Велико же было его удивление, когда он увидел здесь же своего брата!..

–Что ты здесь делаешь?

–Могу то же самое спросить у тебя. Сербы не уходят из своих домов по своей воле…

–Уж не хочешь ли ты мне сказать, что твои друзья – дахи – и тебя выгнали?

–Они мне не друзья, и ты об этом знаешь.

–Ну как же! Все вы, богатеи, заодно, готовы стелиться перед иноземными захватчиками. Ты-то чем лучше?

Милан напрягся. Глаза его сверкнули злобой.

–Известно ли тебе, сын пастуха, что дахи убивали сегодня наиболее богатых и знатных сербов? Именно они представляют и всегда представляли для турок наибольшую опасность. Мы, а не вы, пастухи да золотари! Кого вы поведете за собой? Никого. А вот договориться с вами проще простого, дал бутылку, вы и продали себя, жену да соседа. Разве не так?

–Не так! Мы любим свою Сербию, а вы – свое золото…

В склоку тогда вмешался Карагеоргий.

–Самое время ссориться, братья. Туркам только того и надо.

–Мой брат несправедливо обвиняет меня, – первым выкрикнул Милош.

–И ты требуешь справедливости?

Тот утвердительно кивнул. Карагеоргий был жесток со всеми, этого требовало время, и поэтому сейчас не сделал исключения:

–Тогда оба убейте себя! Здесь собрались только те, кому Сербия дороже жизни и уж тем более – доброго имени! Если намерены так и дальше продолжать, лучше возвращайтесь в пашалык, мне троянские кони без надобности!..

Властность и авторитет Карагеоргия тогда взяли верх. Братья действительно примирились на некоторое время. Но тогда я посмотрела на Милоша и обратила внимание на его взгляд. Он словно змея затаился, словно ждал чего-то.

Потом было восстание – и каждый из братьев проявил недюжинную храбрость в битвах при Пожареваце и Белграде, заслужив любовь и доверие Карагеоргия, но поодиночке. Их все так же сложно было увидеть вместе, а, встретившись, они старались не смотреть друг на друга.

К моменту окончания восстания Милош женился на простой крестьянской девушке Любице Вукоманович. Не обладая никакими внешними прелестями, была она в то же время очень добра и чисто по-сербски основательна. Такие, как она, не только утешают мужа и служат для него хранительницами очага, но и дают советы по всем жизненным вопросам. Их видно за версту – точно такой была моя покойная мать. Я никогда не стремилась и не умела быть такой – от дел супруга была далека, да и о том, чтобы дать ему дельный совет, у меня не было и мысли. Наверное, поэтому мы сблизились с ней – как сближаются человек и его отражение в зеркале, будучи одновременно такими похожими и такими разными.