Мю Цефея. Только для взрослых - Страница 9

Я выхожу из дворца, и Жак исполняет сложный реверанс в шутливой своей манере, у него выходит скверно, но я смеюсь. Я давно не смеялся.

Экипаж покидает столицу.

Нечеловек, что испугал меня под утро, казался теперь скорее плодом воображения, игрой снов, а не явью. Был ли он?

Я выбрался из постели и боязливо глянул в окно. Высота светила подтверждала мою разбитость: я вряд ли проспал дольше двух часов. Раннее утро!

А ярмарка на крепостной площади вовсю бурлила. Вертелся, истекал жиром румяный поросенок, лаяли псы у колодца, и на них шикали торговки платьем. Крестьяне прибывали на своих телегах, раскладывали урожай по лавкам.

Я совершил утренний туалет и спустился вниз; замок был пуст. Некоторое время я бродил по площади, надеясь, что свежий воздух и прогулка прояснят мои туманные мысли о событиях ночи. Толпы простолюдинов прибывали, и меня как бы захлестнуло в промежуток меж низкими домами, которые, видимо, относились к военным частям или гарнизонным складам. Я ждал, когда поток людей схлынет. Их поведение настораживало. Никто не обращал на меня внимания, а ведь я был одет по столичной моде, и все во мне выдавало чужого аристократа. Что ж… я махнул рукой и списал это на исключительную нелюбознательность местных…

Шорох за спиной привлек мое внимание.

Я обернулся — никого; устремил взгляд ввысь — и вот тогда это случилось.

Мой утренний кошмар, мой гость падал утренней звездою.

Жабо сбилось от ветра ему в рот, загородив клыки. Плащ был словно сшит из сотен летучих мышей, и трепетали рваные края. Он падал не так, как падают неодушевленные предметы, притянутые силой земли, нет — он играл с притяжением! Медленно растопыривая руки, чрезмерно длинные, он спускался ко мне, будто проталкиваясь сквозь толщи вязкого и туманного воздуха. Над ним с крыши низкого здания вздымалась верхотура и поблескивала какая-то нить в сумеречном сиянии.

Я ринулся вглубь переулка, не успевая удивиться его смелости. Именно здесь солнце не могло добраться до создания ночи! Он рассчитал, он следил за мной, о, не прячь червивую улыбку!

Вампир оказался выше. Я выскользнул из объятий, выкрикнув имя слуги. Переулок закончился тупиком. Я издал панический крик, ужас сковал мои члены — и тогда дитя ночи приникло к моей шее, ниже, в то место, где шея переходит в плечо. Краткий укус. Холодные пальцы.

Он отошел от меня, прижимая одну руку к уху, другую — к горлу.

— Каждое утро, — сказал я, оборачиваясь и выпрямляясь, — склянка aurum liquor поддерживает в моей крови серебристый ихор. Каждое утро я не изменяю себе.

Вурдалак скрючился, как от боли в животе, рухнул на колени. Я прижал платок к месту укуса, подошел ближе и опустил руки на его потную макушку.

— Посмотри на меня. Я знал, что здесь водятся демоны. Нутро мое не врет. Изъян внутри, который соответствует миру, что из-за таких, как ты, несовершенен.

И опять этот набухающий морок — вот что на самом деле я испытал, вступая ночью в крепость и совещаясь по странным происшествиям.

Это была любовь.

Я повторял свою догадку в экзальтированном шепоте, заламывая свои руки, заламывая его руки, это была любовь, любовь, связки рук из дубовых дупел, воткнутые в мать-землю тела. Слышишь? Я усмехнулся, обнаружив под его панталонами странное атлетическое трико. Он тщетно пытался отбиться. Я перекатывался через него. Он перекатывался через меня. Мы перекатывались через нас. Вампир изошел пеной. Его выгнуло в судороге смерти, страсти, голова ночного господина мотнулась, ударилась о стену. Бескровно выпал острый клык, что я не преминул убрать в карман.

— Сил… — прошептал умирающий вампир. — Сил…

— Чш-ш-ш.

— Силин, пожа…

Когда все было кончено, он стек со стены и распластался. Кто-то из проходимцев заглянул в нашу подворотню — я заметил краем зрения — и тут же бросился прочь.

Опять этот странный треск, что докучал ночью… Из уха создания ночи выкатилась черная таблетка, вроде прессованного угля. Я поднял ее — треск прекратился — и отправил вслед за клыком.

На площади меня встретил граф со свитой.

— Я все объясню по дороге в деревню, где живет ваш враг. — Я улыбнулся графу в лицо, и он побледнел. — Когда погиб благородный дон, что любил вашу дочь — и любил, очевидно, после смерти, — какова была луна? Кто хоронил его? Не темный ли лекарь, что вчера сверлил меня взглядом?

Он задумался, и глаза его остекленели. Мне стало очевидно свойство многих здешних людей — этот стеклянный взгляд, словно они прислушиваются к голосам внутри себя.

— Впрочем, хватит, где мой слуга? Нам пора запрягаться. В деревню, граф!

Мы спохватились и выехали из крепости, и испуганной дробью отдавались в балках моста конские подковы. В спину мне летели крики угроз и страданий. Словно тот монстр, что алчет крови людей и не терпит солнца, ожил и теперь метался по крепостному двору. Загустела толчея стражников у входа в злосчастный переулок, смятение, крики, бегущие крестьяне.

Штимер перегнулся через окно моей самоходной кареты.

Стошнило его как раз надо рвом.

— Кстати, что такое «Силин», граф? Он так и сказал: Силин.

Наперекор нам бежали демоны со светящимися глазами, василиски и горгоны из стали, ревущие, угледышащие — и капитан доказывал доблесть, перехватывая чудовищ задолго до нашего экипажа. Они были отвратительны и неуместны. Они выныривали с грунтовых дорог или тропинок в полях, и трижды я прижимал платок к носу и трижды терял сознание, когда вояки хэкали и отгоняли пиками этих монстров.

— Порождения языческой веры повсюду в этих лесах, — сказал граф, доверительно ко мне обращаясь, — они чувствуют ваше присутствие и атакуют, но мы их разгоним. Гораздо страшнее то, что перебило мою конную ватагу.

Я кивал и погружался в тяжелую дрему. Инцидент с вурдалаком вымотал меня куда больше, чем я думал.

Вскоре мы прибыли в деревню.

Нас встречали неодобрительные взгляды. Кузнец стоял, облокотившись на молот, на фартуке — росчерки угля. Пастуший пес облаивал мой экипаж, женщины убегали с курицами под мышками, дети разглядывали нас с ненавистью. Штимера здесь не любили.

Жак шепнул, будто бы подслушал на ярмарке массу слухов о том, как жесток Штимер и насколько тяжело бремя налогов для крестьян. Я вглядывался в неровную шеренгу лачуг, ведшую к старым домам из камня и глины, смутно напоминавшим и о крепости Штимера. Многие каменотесы вели род из этой деревни. Они же строили замок для штимерской родни. Если так возможно выразиться — родословная этих крестьян была не менее богатой и древней, чем самого графа, как бы кощунственно это ни звучало…

Староста вышел из лавочки.

— ?алшорп акдзеоп как — адогоп течпеш.

Я не знал местного диалекта и взялся осматривать волосатого юродивого, сидящего у хлева.

Староста вступил с графом в долгую беседу об урожае, нападениях волков, ненастье и болезнях — граф говорил по-нашему, а собеседник заводил тарабарщину. Я прогуливался, чувствуя себя разбитым. Бессонная ночь, стычка с посмертным возлюбленным Марии (если доверять картине юного мастера), утомительная поездка…

Дома здесь были низки, а проселки так широки, что просвечивались солнцем.

Я вдруг понял: именно вампир был тем орудием, которым граф запугивал бедных жителей своих земель. Да, это был инструмент — загнать их в лоно церкви, держать под угрозой, травить недругов, маячить страшной тенью — это был ужас из города, который порой представал в деревнях… Стража — это постижимая угроза, а требовался монстр.

Но деревня могла и ответить.

Разорванные тела его дружины были тому свидетельством.

У трактира меня привлек черный котище. Он зашипел, кинулся наутек. На вывеске был изображен отрезанный собачий хвост. Двое псарей вышло наружу — я помнил их в числе гарнизонного персонала. Крестьянин в рубище, несущий связку хвороста, поскользнулся в луже и чудом удержался на ногах, но выронил свою ношу. Ветки упали… упали на землю, как нарочно образовав букву M.