Мю Цефея. Только для взрослых - Страница 53
В общем, Томат промолчал. Зато подал голос кое-кто другой, зычный и грозный. Услышав басистый окрик и цоканье подков, панские прихвостни побросали мешки с награбленным и схватились за мечи.
— Повторяю, смерды: я паладин Святой Церкви, единственно верной и правильной, жестоко карающей ересиархов и всех, кто уклоняется от уплаты налогов. Призываю вас бросить оружие! Где хозяева? Они задолжали нам десятину!
— Хрен тебе в забрало, а не десятину!
«Хрен? — удивился Томат. — Какой же вы ему хрен дадите, когда сами вытоптали его, черти?» Паладин тем временем пришпорил коня, надвигаясь на троицу. Те слегка пригнулись и хищно оскалились. В отличие от бывших хозяев усадьбы, вечно голодных и загнанных, дружинники казались сытыми и полными сил. Но и здоровяк в седле тоже оказался не лыком шит. Его огромный меч наполовину высунулся из ножен, и солнце окрасило сталь в оранжевый. «Оранжевый — это такой предвестник красного, когда-то и я был оранжевым», — вздохнул помидор. Ему не нравилась вся эта суета.
Теперь мерин тревожно переступал копытами прямо над головой Томата. Огромный елдак покачивался, как язычок церковного колокола. По ком звонит конский колокол? Кто слышит его мясной звон? Томат не знал, но двух его соседей по грядке уже вдавило в землю копытами. Яркий весенний сок пролился на землю, смешавшись с кровью добрых хозяев. А затем сверху щедро ливануло кровью разбойников, паладина и даже бедного мерина.
«Просто удивительно, — подумал Томат, — на верхушку которого вывалилась конская требуха, сколько интересного скрывают в себе люди и животные. Тут и коричневый, и почти черный, а уж красного сколько оттенков! У меня столько нет…»
«Просто удивительно, — подумал уцелевший разбойник, — я все еще живой и невредимый. Однако за паладина меня точно повесят, даже панское заступничество не спасет». Конечно, разбойник жестоко просчитался. Вместо виселицы его на следующий день притащили на это самое поле другие паладины. Раздели догола, немного потешились, как заведено в мужском церковном братстве. Затем разбойнику отрубили ноги. Потом руки. И только затем пришел черед головы.
Шальная босяцкая кровь снова напитала корни Томата, будто ему и без того было мало этой соленой и невкусной жижи. Многие помидоры уже завяли, и только Томат с несколькими счастливчиками еще как-то держались, цепляясь взглядом то за солнышко, то за игривую тучку, то за серую мясную муху Филиппа.
— М-м-мф-ф-фм-м-м-м-мвкш-ш-ш-ш-шна, — восхищался красотой покрытого опарышами мяса Филипп. Черный, упитанный и наглый, он восседал на убитом коне, потирая передние лапки.
— Дорогой мой, это возмутительно! Еще два дня тому это была милая лошадка, которая щипала травку, нюхала цветочки нежными ноздрями и делала «и-го-го». А теперь ты радуешься…
Филип лишь отмахивался от обвинений Томата. Как и все мухи, он был склонен к философским размышлениям и даже выработал собственное направление. Филипп верил и активно убеждал других, что накопленные за жизнь грехи высшие существа искупают после смерти, отдавая плоть на пропитание малых сих, к которым относил и себя. Люди и скот только и делают, что жрут-жрут-жрут, так почему бы хоть разик не покормить маленькую бедную мушку?
То, что сам Филипп отожрался на кармических харчах до размеров крупного шмеля, крылатый философ воспринимал как тонкую иронию над мещанскими традициями глупых людишек. Или даже как постиронию, если вы сведущи в современной философии детей домохозяек.
Дни исчезали, как капли дождя на горячем черноземе. В усадьбе появились новые хозяева. Забрали в салат остатки овощей, и это оказалось совсем не то, что представлял себе Томат. Совсем не то. Сам он, впрочем, не успел удостоиться этой сомнительной участи. Помешали люди, прискакавшие верхом на лошадях. Кровь новых хозяев, тревожная и нежная, все еще не верящая, что такое счастье, как дом с садом и огородом, и все им, даром и навсегда, уберите, пожалуйста, меч, я уверен, мы можем договориться, поща…
Потом появились другие всадники в хороших доспехах. Кровь предыдущих убийц потекла к Томату, однако ничего нового не принесла. Люди с мечами удивительно похожи между собой.
Пошел дождь. Затем снег. С востока, где попирал землю родовой замок пана Чтобыемукабачоквсраку Миклоша Чаплинского, потянуло дымом. Это паладины ставили окончательную точку в спорных вопросах налогообложения. Из столицы на выручку Чаплинскому спешили королевские гусары. Грунтовые воды приносили к Томату все новую кровь, мысли, надежды, страхи. Снег покрыл Томата по самую плодоножку. Несъеденные товарищи сгнили, и только Филипп не оставлял друга в одиночестве. Другие мухи впали в спячку или погибли в неравных схватках с пищевой цепочкой, но только не единственный постироничный друг Томата.
— Ф-ф-ф-ф-фифдеф-ф-ф!
Да, хотел ответить ему уже не маленький одинокий помидорчик. Именно это слово! Что происходит, почему все эти прекрасные люди убивают друг друга вместо того, чтобы взять и сделать салат. Впрочем, в салат Томат больше не хотел.
Всё изменилось весной, когда стаяли снега и кони по брюхо проваливались в грязь. Филипп догрызал пойманного на чердаке хозяйского дома хорька. По небу плыли облака, похожие по форме на чуму, мор и глад. Над макушкой Томата несколько человек решали судьбу этого края и всех его жителей.
— То есть нонсенс, пановэ. — Вдова Потоцкая, приходящаяся покойному также старшей сестрой, возмущалась и сверкала глазами. Один был зелен, как черенок Томата, другой по цвету напоминал чернозем. Два короля и один епископ смущенно отводили глаза от ее колдовского взгляда… и глубокого декольте, конечно. — Нонсенс! Я прекрасно распоряжусь владениями мужа, нечего и беспокоиться, тем более перекраивать карты. Что вы придумали, мы же так хорошо жили!
Тут все заговорили одновременно, очень красочно и многозначительно. Томат уже знал, что у людей одни и те же слова одновременно могут означать одно, другое или третье. Поэтому Томат, впитавший кровь сотен подобных им, не слушал слова. Он проникал в суть.
Деньги, говорил, епископ. Деньги. Это только кажется, что разошли по всему свету оборванцев собирать десятину, и ты уже богач. Обучить, снарядить и прокормить эту прорву тяжелее, чем кажется. А тут еще и эта ваша феодальная вольница. Королевства! Каждый пятый паладин помирает на первом задании. Еще столько же погибает на втором. А у вашего владения, глубокоуважаемая сударыня, бумажки не в порядке, ваш покойный муж задолжал Церкви…
Да погоди ты, святоша, отвечает один из королей. Тоже мне, документы! Документы разные бывают, и раз уж Потоцкий отправился на небеса вместе со всей дружиной, давайте поднимем архивы. Да, сто лет прошло, и мы подписали тогда все бумаги и были не против передачи наших земель Потоцкому. Но наше королевство на подъеме, поэтому время жечь архивы. Говорите, это ваши земли? А мы и наши пушки говорим, что теперь эти земли опять наши.
А второй король смотрел на глазастую Потоцкую. Его рыжие кудри отливали бронзой на солнце. Земли, деньги, власть, говорил он, все мимолетно. Всё поднимается из праха и в прах уходит, а вот ты, красавица, почему такая грустная? Жизнь идет, и ты достойна того, чтобы вдыхать ее полной грудью, уж поверь мне, своему королю.
И, конечно же, короли и епископ говорили друг с другом. Думаешь, ты и твои гусары такие крутые? Думаешь, ты и твои пушки такие крутые? Думаешь, ты и твои паладины такие крутые? А вот давай проверим! А вот давай проверим! А вот давай проверим!
Голоса переполняли Томата, ему захотелось заплакать, но глаз у бедного помидора все еще не было, и заплакать не получилось. Томат хотел, чтобы все эти люди замолчали, ну, разве что, пусть еще рыжий немного поболтает с зеленоглазой, но они говорили и говорили… И говорили, конечно же, не о том.
Если бы не Филипп, разорвавший глотку одному из королевских стражников, они бы мололи языками до скончания времен, пока солнце не скатилось бы на землю, опаляя всех смертоносным жаром. А так… Это твоя тварь, нет твоя, вы порочные дьяволопоклонники… Кишки епископа изящно обернулись вокруг стебля Томата. Да сколько можно! Кровь дружинников и паладинов перемешалась, и хорошо хоть сами венценосные особы успели скрыться. А некоторые даже обменялись напоследок долгими заинтересованными взглядами.