Мю Цефея. Только для взрослых - Страница 43

Пьер нырнул в бирюзу. И стал бирюзой. Это было по-настоящему лучшее, что с ним когда-либо происходило.

Стены сходились и расходились. Комната дышала, как исполинский ящер. Что-то в ней опять было не так, и Пьер никак не мог понять, что именно. Хотелось спать, закрыть глаза, раствориться в шелке простыней. Но беспокойство шуршало и шипело в ушах, всё громче и громче, не изнутри, а снаружи, из левого угла снова округлой комнаты. Пьер моргнул, приглядываясь внимательнее… И различил тонкий змеиный хвостик, уходящий под обои. Пьер потянулся — и в тот момент, когда его пальцы сомкнулись на чешуе, Селин слилась с ним. Единым целым они скользнули за стену. И оказались в темноте, пронизанной звездным светом.

Они увидели земной шар, прекрасный, удивительный и страшный. Весь покрытый маленькими человечками, которые смеялись и плакали, надеялись, молились, любили и, конечно, убивали друг друга. Закапывали заживо, расстреливали, забивали молотками, морили голодом. А под землей, где-то в лесах Южной Америки, ждал своего часа Змей. Огромный, добрый и всепонимающий… для своих. А чтобы своим, его милым детям, стало хорошо, человечкам нужно подвинуться. Очистить мир от себя. И до чего любезно со стороны некоторых из них помогать Змею! Пьер и Селин видели, как помощники Змея перемещаются по планете, гордо неся отметины своего покровителя. И один из них, со змеиной головой, был совсем рядом… Земной шар приблизился, стали видны предместья Парижа. Пьер узнал заводы Булонь-Бийанкур. Сейчас, когда экономика полетела к чертям, фабрики закрылись, и вот там-то Змееголовый и плясал вокруг крохотного деревянного ящика. Другие человечки, обыкновенные с виду, но со страшными черными тенями, тянули к ящику маленькие ручки.

Змей заметил Пьера и Селин и выполз из-под гигантской пирамиды, скрытой в сельве. Шипение стихло. Земля остановилась. Звезды погасли. Осталась лишь пара огромных желтых глаз, похожих на две Луны. И зубы. Однако, прежде чем острые ядовитые клыки коснулись Пьера и Селин, они скользнули обратно в комнату, плотно запечатав за собой дверь в стене.

— Я знаю, где змеиное логово, — выдохнул Пьер. Образы теснились в голове, сталкиваясь и перемешиваясь. — Там не только змеи.

— Я видела. Общество Туле прислало новых переговорщиков. Я говорила, это опасные люди. Рассмотрели их тени?

— Их там целый батальон. Ты… — Пьер запнулся и почувствовал, что краснеет, как мальчик. — Вы просто не видели, сколько их было в Управлении…

— Многие там и остались. А если и нет, вы видели будущее, Пьер. Нечего терять. И мы можем перейти на ты. После… да и вообще.

Пьер лихорадочно принялся застегивать ремень кобуры. Затем схватился за пиджак, перепутав пуговицы. Селин подошла и исправила. Несмотря на всё, что случилось между ними в эти часы, она была спокойной и уверенной. Да ведь она прекрасно знала, что будет, не так ли? «Вы женаты. Любите ее?» Тогда он не ответил, и, наверное, Селин решила, что… Пьер поморщился и поступил, как поступал всегда в таких случаях, — отрезал ненужные мысли непроницаемой стеной. У них есть дело. Миссия. Они должны ее выполнить.

— Нам нужно что-то посерьезнее револьвера. И другая машина: мою могли объявить в розыск. Заеду домой, заберу ключи от конспиративной квартиры. Там есть наличность и патроны, потом найду авто.

— Мне не нравится эта идея, — нахмурилась Селин, и Пьер еще раз подумал о том, что никогда не привыкнет к ее странной и неправильной французской красоте. — А если дома засада?

— Вы мне скажите, — горько усмехнулся Пьер, снова сбившись.

Селин сухо кивнула. Ее внимательные глаза царапнули зеленью, острой, как грани драгоценного камня. Помедлив, она заключила:

— Дома всё чисто. Можешь ехать.

Пьер кивнул и накинул пальто. Селин остановила его, протянув простенький медальон на медной цепочке.

— Надень, это защитит тебя. И возьми мой пистолет. Я обойдусь, а тебе пригодится.

Пьер нацепил медальон, спрятав под рубашку. Положил в карман пальто маленький двухзарядный «дерринджер». Что угодно, лишь бы поскорее выйти на уличную прохладу, вдохнуть и хотя бы попытаться разобраться в себе.

***

Ехать до родного Батиньоль-Монсо пришлось через весь город, но Пьер был даже рад. Мысли теснились в голове. Как так вышло, что мир, и без того большой и страшный для маленького человека, стал еще больше и страшнее? По радио обсуждали мирные инициативы Лаваля и Болдуина, гадали о реакции Гитлера. На бульварах Пантеона хохотали поздние гуляки. В звездном небе парил воздушный флот, гордость и краса Франции. Но Пьер знал цену мирным инициативам, да и старые дирижабли, не проходившие перевооружения одиннадцать лет, не внушали доверия. Мир очень хрупок.

И насколько крепка его собственная семья, шепнул внутренний голосок. Сейчас — он сверился с часами — половина десятого. Ольга уже уложила Жана, если только тот не раскапризничался, как случается всё чаще. Читает или вышивает, сидя в кресле, в домашнем платье, поглядывает на дверь…

Пьер припарковал машину в двух кварталах. Внимательно изучил подходы к дому. Убедившись, что засады нет, зашел в обшарпанный подъезд. В эту квартирку они въехали после свадьбы, на время, пока не поправят финансы, да так и задержались…

Ольга бросилась к нему с порога — похоже, правда ждала. То самое платье, о котором Пьер думал, та самая прическа с убранными назад гладкими волосами.

— Петя! Петенька! — Он уже начал улыбаться, но улыбка получилась кривой. Слезы… Пьер не любил женских слез, а женская слабость, которую он раньше считал совершенно нормальной и даже предпочтительной, вдруг показалась чем-то наигранным. Наносным. Разве сейчас время показывать слабость?

— Со мной всё в порядке, — сказал Пьер сухо, и Ольга, уткнувшаяся было ему в плечо, отстранилась. Бледно-голубые глаза казались больше, фарфоровые щеки окрасились румянцем. Даже сейчас красивая. Любимая. Так ведь?

— В порядке? Ты… где был? Приходили из жандармерии, спрашивали тебя… А что я могла сказать? Где ты был, Петенька?

Вот, снова. Снова уголки губ будто сами собой поползли вниз. Что же так выводит его из себя? Нет, не слезы. Неужели… имя? Но ведь это и есть его имя — так Пьера назвали родители, так приговаривала матушка, приглаживая его непослушные волосы, и даже отец, грозя пальцем за очередную проказу. Но Ольга… Ольга до сих пор звала его Пьером — и вот, сорвалась. Не удержала в себе, как не удерживает при Жане, отчего мальчишка болтает на жуткой смеси французских и русских слов. Пьер просил… сколько раз он просил? Но Ольга только делает вид, что старается влиться, а на деле живет с оглядкой на страну, которой больше не существует. Если Пьер сейчас подберет оброненную ею книгу — неужели увидит текст на французском?

— Что ты молчишь? В газетах пишут… Не молчи!

Голос дрожит под стать ресницам. Она не ревнует, подумал Пьер. Даже представить себе не может, что он… Просто боится. Да Пьер и сам не мог себе представить. Мир рушится и погребет под собой самых прочных и незыблемых, самых предсказуемых и привычных — всех, кто не умеет под него прогибаться. Всех Ольг, в то время как Селин змейкой выскользнет из-под обломков. Каким хочет стать Пьер? Даже не так. Каким Пьер стать должен? Не ради себя. Ради того чтобы у Ольг и маленьких Жанов, которые еще не знают, на кого похожи и какую страну назвать родиной, было будущее.

— Со мной всё в порядке, — повторил Пьер как заклинание. И что-то такое проступило на его лице, отчего Ольга отшатнулась. Пьер подошел к кроватке сына, подоткнул одеяло. Мир маленького Жана пока еще стоял прочно. Хотя бы этой ночью.

У черного хода никого — как и во дворе, и на улице, пока он кружными путями возвращался к машине. Пьер расслабился: его еще не ищут. И ошибся. У авто его неожиданно ухватили сзади две пары крепких рук. В лицо уткнулась вонючая тряпка, земля под ногами качнулась. Хлороформ.

— Popalsya, suka! Po vsemu gorodu ishem tebya, padla, — прошептал в ухо хриплый мужской голос. На русском — ну конечно, все неприятности сегодня от русского. Пьер рассмеялся бы, но от слабости не мог пошевелить хотя бы мускулом.