Мю Цефея. Только для взрослых - Страница 31

Я опустилась на колени, схватила нить — она жгла мне руки, и в голове заорал истошно сигнал опасности, — надавила и задохнулась. Но продолжала давить, крутить, рвать эту дрянь, уничтожать годы служения, смысл своего существования, все, чем я была.

И вот оно растеклось — источающая смрад масляная лужа, а Туллия захрипела и проснулась.

— Шизума… — Она села, оглядываясь удивленно, потом охнула и опустилась назад. — Где… ты? Сердце у меня… заходится…

Меня саму шатало; тело еще сохраняло частичку связи с человеком, но уже осознало, что новой пищи не будет какое-то время и пора переходить в режим экономии. Я ощущала буквально, как замедляются мои движения, мысли, время.

— Я здесь, хозяйка, — машинально ответила я. У Туллии еще хватило сил нахмуриться и пробормотать:

— Не зови меня… так… я просила…

Но если она и хотела сказать мне что-то еще, то уже не смогла.

Я смотрела, как она умирает. Ее хрипы стихли, лицо разгладилось, челюсть ослабла и опустилась. Человек, лишенный жизни, всегда странно меняется. Я и раньше видела это.

Она действительно когда-то просила не называть ее хозяйкой, но… лет тридцать назад, не меньше.

Покачиваясь и спотыкаясь, я добрела до Общих залов. Спектакль, должно быть, уже подходил к концу. Я еще вскарабкалась на крытую платформу, где покоился сундук Микады, но открыть в его стенке потайную дверцу и забраться внутрь уже не смогла. Улеглась рядом, закрыла глаза, и ко мне приблизились мои воспоминания, встали рядом, прикоснулись к плечам, рукам и ногам. У них были человеческие лица и мохнатые паучьи лапки.

Туллия не была первой, подумала я. Их было много — человечков, таких высоких с виду и таких мелких в моих глазах. Каждого я могла увидеть насквозь, только смотреть было почти не на что. В Туллии горела хоть какая-то искра. Поэтому я осталась.

Искра обратилась зеленым огнем, разрушившим ее жизнь. Я в этом не виновата. Она сама хотела… иного. Я просто помогала ей, как могла.

Я стану лучше, нужно лишь найти подходящего человека. Я стану как Микада. Микада светлая, свежая, как летний ливень. Ни капли горечи. В ее глазах мир — доброе, яркое представление, и все люди вокруг благодушны и открыты.

По телу расползалось онемение, воспоминания подступили еще ближе. Я в самом деле превращалась в игрушку, хрусталь в моей голове отчаянно искал хоть кого-то, чтобы зацепиться за него, но вокруг были только глухие и слепые люди, никто из них не мог бы меня почувствовать по-настоящему. Я умирала. Я могла только попрощаться с Микадой. Хоть что-то.

Услышав ее приближение, я собрала последние силы и села. Забраться бы на сундук, как бывало, но и так сойдет. Потом поняла, что совершаю ошибку. Я слишком медленно думала и реагировала, иначе бы догадалась раньше, не тратила столько сил… Жалость к себе заполнила меня, я захныкала и так, хныча и ругаясь, сползла с платформы. С трудом выпрямилась. Больше всего я боялась, что Микада заметит, как же мне плохо.

Но она была весела и счастлива, как обычно.

Я потянула ее в уголок, за очередной бак, туда, где в стене зияла дыра, облюбованная крысами. Микада, ничуть не удивляясь, шла за мной.

— Ты хочешь мне что-то показать? — только и спросила она.

— Так и есть, — прошептала я. И развернулась к ней. Запихнуть ее в дыру у меня бы уже не хватило сил. Последний рывок, самый последний рывок… как же это… так давно… давно…

Что-то шевелилось во мне, я сама не понимала что. Будь я человеком, решила бы, что это инстинкт. Может быть, что-то прошитое в базовой программе, изменить которую я не властна. Что-то, спасающее нам жизни в последние минуты.

Микада смотрела на меня с обычным выражением на лице — довольным и глупеньким. Но потом пленка сползла с ее глаз, свет вырвался на свободу, а с ним и сдавленный всхлип:

— Охотник!

Когти полоснули ее по груди и животу, без какого-либо усилия рассекая и трико, и оболочку от горла до паха. Я увидела, как хлынул электролит, обнажились сердечник и фильтр, много лет служивший ее хозяевам. Он собирал из них все ненужное, слишком темное и рассеивал в Безликой пустоте. Он был совершенно белоснежным, как и ставшая видимой, вибрирующая и поющая нить, связывающая Микаду с хозяином.

Микада скользнула на землю. Ее ручки и ножки дергались, выписывая в грязи удивительные узоры, голова запрокинулась, свет из глаз метался по двору, но темнота поглощала его.

— Охотник… — повторила я, как впервые. И потом еще: — Порченое зерно.

Этим я и была. Порченым зерном.

Я села рядом с Микадой, она еще была жива, если мы вообще бываем живыми, мы умные, но все же вещи. Раздвинула тряпки на своей груди, поразившись вдруг, какие они убогие и грязные. Микада не могла этого не замечать, как и моей вечно измазанной оболочки, и мусорного запаха, и оговорок… Мое сознание уже меркло, и я не сразу смогла вскрыть и себя — один небольшой разрез, второй… строго напротив фильтра. Но потом все же сумела.

Я видела его в себе. Он был таким же, как наша связь с Туллией, — черным и гниющим. Полным дыр. Перфорация, вот что это было. Он ничего не мог отфильтровать, безумие должно было протекать его насквозь. Мое горло заклокотало: кое-кто действительно был виноват. Я. Здесь они все, вся их тьма. Жажда знаний Туллии, ввергнувшая ее в нищету. Гнев того, кто был до нее. Страхи. Наслаждение от мучений других. Наслаждение от причинения вреда себе. Агрессия. Злоба. Война. Вот чем они наградили меня. Оно должно было проходить сквозь фильтр, отправляться куда-то далеко в Безликом пространстве. Но почему-то перестало. Наверное, я сама так захотела однажды, я уже и не вспомню. Это было очень давно, еще на другой земле. Теперь я избавлюсь от этого, возрожусь из черной соли, новая, светлая, чистая Шизума.

Я осторожно вытянула фильтр Микады и взглянула на нее в последний раз: на ее лице навечно застыла мука.

Потом поднесла исправный, чистый фильтр к своему разрезу и одновременно потянула испорченный. Если рассчитать правильно, то два импульса, два последних приказа рукам, сработают даже после того, как я отключусь. А когда очнусь, подхвачу эту чудесную белую нить, тянущуюся к единственному человеку в округе, который может меня спасти.

Дежавю. Кажется, что-то такое я уже делала.

Всё возможно.

Что-то щелкнуло, я упала на спину и…

…открыла глаза. Луна висела прямо надо мной, золотисто-розовая, дымчатая и на вид сладко-кислая.

Во мне трепетало счастье. Чистота. Покой.

Я прикрыла разрез тряпьем (края уже начали срастаться), поднялась, затолкала тело Микады в дыру, туда же, содрогаясь от отвращения, кинула гнилой фильтр, а потом огляделась: вот она, моя белая спасительная нить. И покой сменился ужасом: нить едва-едва дрожала. Сколько я была без сознания? Чистый фильтр придал мне немного сил, но без хозяина это все без толку. А он… он умирает. Я должна спасти его.

Я воткнула нить в себя, она присосалась тут же, но больше ничего не произошло.

Я бросилась на улицу, чувствуя, как утекает время. Общие залы были темны, платформа с сундуком исчезла. Никого, вообще никого и нигде.

А я ведь слышала все на сотню километров вокруг, как когда-то. Когда Туллия была в своем уме.

Незримые машины, мерно гудя, срывали берег, Бескрайнее море подступало ближе ко Второму городу, дышало за стеной, будто живое, обнимающее мир создание. Маяки островов Ожерелья шарили лучами по лоснящейся темно-синей коже волн.

По ту сторону западного мыса, укрытый матовой тьмой солпанелей и плетеным шатром проводов, вечно погруженный в шорох черной соли, протыкал небо башнями Третий город.

Первый город, плоский как блин, полный людей с загрубевшими ладонями и усталыми спинами, рожающий хлеб и мясо, тихо спал на юго-западе.

Нигде не было никого, кто мог бы спасти меня. Сколько я ни меняла форму слухового хрусталя, не было слышно ни отзвука, ни шепота, ни даже последнего «прости». Природа связи хозяина с Микадой была какой-то иной, как-то по-другому устроена, и я не могла в ней разобраться, не могла его найти. Мы оба с ним умирали.