Мю Цефея. Шторм и штиль (альманах) - Страница 7

— Ну, кем будешь? — спросил Эйдар, наливая горячий отвар шиповника, вкладывая чашку в дрожащие руки.

— Издалека, — отхлебнув, ответил мальчишка. — Мы с братьями стаю волков выслеживали, что повадились наших овец таскать.

— Волков? Это вы совсем мимо забрели. Нет здесь волков, давно уже, лет…

Эйдар хотел было сказать, как давно, да не смог припомнить, когда последний раз всерьез охотился. То ли правда не осталось в ближних лесах волков, то ли он перестал искать.

— Может, и не было, но теперь точно есть, — окрепшим, отогревшимся голосом заявил охотник. — Мы с братьями следили за стаей. Вот этими вот глазами я видел громадного темно-серого вожака. Я на разведку вышел, когда вдруг метель занялась. Заплутал и околел бы где-нибудь, если бы случайно на избу твою не набрел.

Мальчишка только теперь оглядел Эйдарово убранство. Неверяще глянул на хозяина — разве мог старик столько шкур добыть? Только самому Эйдару уже не до гостя стало. Вскочил, сорвал лук с крюка на стене.

— Стая, говоришь?

— Видят боги, не вру. — Мальчишка насторожился. — А ты куда собрался? Их много там, а еще…

— Что еще? — Эйдар пристегнул к поясу охотничий нож.

— Братья не поверили, когда им сказал. С волками женщина была. Волосы длинные и белые, что молоко, а по телу узоры. Прямо в логово она забиралась, с волчатами играла. Непростые волки-то…

Волосы белые, узоры… Хельда? Что же она с волками, а сын их с Марной где?

— А не видал ты там юношу? Вот как ты годками?

Охотник мотнул головой. Значит — убить. Их всех. И волков поганых, и ведьму-обманщицу!

— Идем, — рявкнул Эйдар, — поведешь меня туда, к логову.

На мальца смотреть больно. Ноги на пол спустил — трясутся, в глазах муть от стылого забытья. Эйдар уж хотел было сжалиться, дать передышку — пусть бы полежал, в себя пришел, но парень, хоть и шатко, а на ноги поднялся, посмотрел решительно. Молодец, глядишь, через пару лет и выйдет из него толк. Эйдар и сам взялся бы обучить — больно уж ему отчаянность такая приглянулась, — да разве станет молодой такой отшельником жить? Ему жить да радоваться, невесту искать.

Снова стыд взял, что едва ожившего снова в лес тащит, но Эйдар лишь головой мотнул. Волки! Волки снова в его лесу.

— Вот здесь лагерем с братьями стояли!

Рубен, так назвался мальчишка-охотник, присел на поваленное грозой бревно, оглядел черный круг кострища. Нечего тут было рассиживаться, ясно ж — ушли братья, да Эйдар смолчал. И так тащил безжалостно сквозь свежие сугробы и бурелом, не давая шаг замедлить. Пусть отдохнет, пока можно.

Эйдар вокруг лагеря походил, золу потрогал, к следам присмотрелся. По всему выходило, что тут целый отряд топтался. И ушли будто в спешке совсем недавно, даже снег еще таял на кострище.

— Это ж сколько у тебя братьев-то? — хмыкнул Эйдар.

— Шестеро. — Рубен оглядывал лагерь и будто только сейчас что-то понял. Показался растерянным, точно бельчонок, оставшийся без мамки. — Да куда ж они делись? Неужели без меня на волков пошли?

Эйдар и слышал и не слышал. Семья… Большая, настоящая. Как и у него могла быть, если бы не…

— Верно пошли, — он почесал бороду, — если решили, что ты в логове сгинул.

— Так идем же, ну! — Рубен вскочил, лук на изготовку. Будто и усталости не осталось.

Они бросились сквозь лес. Один — за братьями, чтобы помочь. Другой — за волками, чтобы убить. И за хельдой… Гнал мысли, да все равно не мог не думать о том, что знает она о его единственном сыне.

Вдруг впереди, за рослыми стволами сосен — вой, крики, рычание. Сначала будто и померещилось в вое ветра, но потом отчетливым стало. Рубен рванул вперед, Эйдар — следом. Оказались один за другим на поляне.

Страшно там было. Лежали в снегу люди. Лежали волки. И вместо белого лишь красное вокруг и мертвое. А живое лишь одно — огромный темно-серый волк стоял над лежащим под ним человеком. Пасть в крови, зубы скалил — вожак. И не мог никак Эйдар глаза от него отвести. Было что-то… Что-то, что не давало шагу ступить, путало мысли. И вдруг понял — на темной груди зверя белым волосом по шкуре шел узор — солнце с широкими языками лучей. Точно такой его Марна плела в оберегах для нерожденных сыновей…

Да как же? Не могла ведь хельда?.. Или могла? Не зря же она в логове с ними живет. А что волк… Ведь когда-то и самого Эйдара в медведя превратила! Только вот зачем? Неужели и это прочла в нитях?

И время будто застыло, повисло снежинками в морозном воздухе, невысказанным словом на языке. Волк… Сын?

Крик — отчаянный, яростный — вдруг снова запустил извечное колесо. Стон тетивы и свист летящей стрелы. Волк припал на лапы, взрыкнул, да поздно. Эйдар не успел и полкрика, полшага сделать, вожак — сын! — рухнул наземь. Стрела Рубена торчала из горла, а сам мальчишка застыл с поднятым луком.

Кровь, исходящая паром, пролилась на грудь волка, на белый оберег, рисунком легший на грудь. На оберег, который не уберег.

Сын. Последний сын! Пусть волк, пусть, но его! Эйдар бросился с рычанием, с яростью, с выставленным вперед ножом. Он воткнул лезвие по рукоять в тело Рубена. Тот извернулся, глянул с непониманием, обидой… Злостью? Пытался еще ответить, но он был слаб. Юн и слаб, а Эйдар — зол. И мальчишка лег рядом с братьями. В снег, ставший холодной кровью.

Рубена скрутила последняя предсмертная судорога. Ворот куртки распахнулся, и что-то белело там на бледнеющей коже. Эйдар склонился. Он уже видел, что там, понял не глазами, не головой — сердцем. И все равно пригляделся, будто близорукий старик. Белое… Белое солнце из переплетения нитей.

Их было семеро. Охотников, братьев было семеро. И все — почти мальчишки, едва заслужившие право взять оружие и выйти за добычей. Эйдар метнулся к другому брату, к третьему — распахивал вороты курток и сквозь подернувшую глаза слезную муть смотрел на обереги.

Семеро братьев. А восьмой… А восьмой брат, серошкурый, лежал с разорванным горлом. Все восемь его Эйдара детей. Мертвые.

«За детей моих не прощу. За них ответят твои».

— Довольна ли ты теперь, Илва? — взревел, задрав к небу голову, Эйдар. — Довольна ли?!

Но небо молчало. Зато ответила земля. Из логова выбрались волчата-подростки. Все серые, а один — меньше прочих и белый весь от носа до хвоста. Тявкнул. Громко так, издевательски? Смеется… Смеется!

— Ты?! Ты…

Эйдар поднял нож — красный, как злоба, как любовь к сыновьям, как кровь врага. Двинулся медленно. Белая… Белая гадина. Убил раз — убьет снова.

Волчата попятились, а белый волчонок не боялся, не убегал. Даже когда Эйдару остался шаг, один замах.

— Не смей! Дочку — не смей!

Из логова метнулась наперерез женщина. Волосы белее метели хлестнули воздух, пальцы-крючья впились в плечи Эйдара. Пока он отодрал от себя хельду, пока толкнул, швырнул оземь, белый волчонок кинулся в лес.

И следом поднялась пурга. Да такая, что Эйдар с юности не видывал. Из прорех в небе посыпался холодный и колючий смех. Зима возвращалась белым пологом по красному. Укрывала мертвых волков, укрывала мертвых людей. Замела так, будто не было, будто стирала с земли, из мира, из памяти.

Эйдар кинулся в одну сторону, в другую. Где теперь искать проклятую? Волчата увязались следом. Мало им!

— А ну, пшли! — Эйдар запустил в мелюзгу палкой. Топнул ногой.

Те шугнулись, замерли поодаль. То-то же. Наугад он вломился в лесную чащу. Белую всю, с частоколом черных стволов. Невидимые в метели кусты драли куртку и руки, глаза кололо ледяным ветром, будто сам лес, само небо не пускали Эйдара за волчицей. Но он бежал, бежал, и все виделся ему белый силуэт на белом. Вот за дерево скакнула — или то заяц? Вот хвост метнулся на фоне пня — или снег взвился? Эйдар со злости вогнал острие ножа в кору. Дернул назад — не идет! Зарычал, завыл сам, точно волк. Белое на белом, белое на белом… Все обманка.

И уж весь воздух в груди выстудило, а он бежал. Не бежал даже — брел. На кого только похож? Старый безумный дурак, ищущий новой крови в лесу. Новой смерти, которая ничего не изменит.