Мю Цефея. Цена эксперимента - Страница 28

— Османы рыщут вокруг, чтобы добить уцелевших, — произнес он, взирая сквозь непроглядную тьму, глубокую, как небесный бездонный колодец. — Будем же наготове и не позволим застать себя без защиты!

Черные, ветром скрипящие ветки раздвинулись, зло, недовольно кряхтя, выпуская на залитую луной поляну взмыленного, храпящего жеребца и всадника на нем, мотающегося на седле в изнеможении.

— Влад… Вырколак тебя раздери, что за встреча! — донеслось удивленно с седла. — Вот уж не ждал тебя встретить здесь, в этом чертовом месте, пожравшем все наше Ватиканом благословленное войско… Где, дракон его забери, были эти благословения, когда османы разбили нас в пух и прах? Где молитвы папские заблудились, когда пал король Владислав? А ты отчего-то живой… — Голос всадника брызнул холодным презрением. — Впрочем, понимаю я отчего. Не стал ты биться тогда в полную силу, для вида лишь с корпусом Карака-бея схлестнулся, а после — людей своих с поля боя увел, дабы соблюсти договоренность с султаном! Трус! Предатель и трус!

Влад сдержал на языке готовые невозвратно сорваться проклятия.

— А разве не опрометчивость твоя была причиной поражения нашего, друг мой Янош? — с холодным, лунным спокойствием выронил он. — Зачем, не дожидаясь подмоги, двинул ты полки свои в бой, королевскому велению подчиняясь? Будто не знал ты, опытный, умудренный в боях полководец, чем грозит такая опрометчивость!.. И да — тебя-то ведь тоже я среди павших не вижу, — добавил он со смешком.

Луной озаренное лицо Хуньяди помстилось Владу изжелта-белым, выпитым ночью до дна, точно морда стригоя, подлунной нежити, оживающей лишь в густой темноте. Кровью налитые, толстые губы Хуньяди шевельнулись беззвучно, то ли в проклятии, то ли — в нечистой, запретной христианину молитве, и — осыпая собою хрупкие бледные звезды, с небес скакнула к нему чья-то черная длинная тень.

— Вырколак! — ропотом пронеслось за спиною у Влада. — Небесная нежить, что пожирает луну и закатное солнце — до углями дымящегося ободка! А одолеть ее только колокольным звоном возможно, да святою водой… Свят-свят-свят!

Влад спешился. Ночь делала движенья его замедленными и неповоротливыми, темнила, путала, звездами серебрилась в глазах. Влад шел и шел, по плечи утопая во тьме, и ровное дыхание зверя было ему проводником на пути.

— Ночные дороги пустынны и зыбки, — сказал он зверю, касаясь ладонями шерсти его, холодной, как снег, как сама смерть, — а ты голоден и устал. Но я не боюсь тебя, адский посланник. Я родился в субботнюю, черно-грозовую ночь, когда сам Михаил-архистратиг поднял свое воинство против бесов нечистых… — Влад почесал вырколака за ухом, и, вывесив до земли красно-кровавый язык, вырколак заурчал. — Ты знаешь, он победил, хотя ангелов было меньше, чем противников их… раза этак в четыре или в пять раз… неважно…

Скуля, вырколак опустился на спину, открыв небесам бледно-белое, шерстью заросшее брюхо.

— И бесы покорились ему, — продолжал Влад, — и вырколаки, на коих ездили по небу бесы… К ним возвращайся, тебя уж, наверное, заждались! — Он хлопнул рукою по мокрому от росы вырколачьему носу, и, яростно взвыв, вырколак обратился смолою клубящейся тенью, туманом поплыл по траве, обнимая древесные корни, со свистом вознесся в луной озаренное небо.

Хуньяди тронул коня.

— Ну уж нет. — Влад взялся за поводья. — Куда это ты хочешь уехать, друг мой Янош? В ночи одному так темно и опасно. Повсюду рыскают османские воины, добивая избегнувших смерти на поле брани… Воспользуйся лучше гостеприимством моим. Мой отряд проводит тебя в Тырговиште с великим почетом…

— Да как ты смеешь?! — Гневом набухшие щеки Хуньяди сделались яблочно-красны, изгоняя из памяти всякую мысль о стригоях. — Смеешь пленить меня, королевского полководца?! Подлый изменник!

— Никто и не ведет речь о плене. — Влад с укором покачал головой. — Всего лишь об отдыхе и укрытии твоем, друг мой Янош… на время. Ты ведь не хочешь попасть в руки осман, о мужественнейший из полководцев венгерских? — Луна подавила смешок на губах его. — Будьте сопровождением господину Хуньяди! — окликнул он, и тотчас — всадники окружили Хуньяди плотным кольцом, отсекая от прокаленных луною тропинок. — Ну же, за мною!

Ночь коснулась плеча его вкрадчивой вырколачьею лапой. Влад поднял глаза к небесам, и острые серебристые звезды соткали над вершиной горы ему волчью, застывшую в беге фигуру. Влад рванул поводья — и поехал вослед.

VI

Ночь принесла с собой долгожданную прохладу. Сахарно-белая, стыла в небе луна, не давая заснуть, и Влад смотрел и смотрел на нее сквозь открытые окна, и в призрачных, тонких, неверных лучах ему померещилось чье-то движенье.

Влад рывком сел на кровати. Луна изливалась на подоконник, текли и текли неслышно лунные молчаливые реки, пока — холодные воды их не вспенились беспокойной волной и из лунного света к Владу не вышел огромный взъерошенный волк.

— Я сплю, — сказал Влад. — Ты снишься мне, только я не хочу тебя видеть. Я хотел бы увидеть во сне родной дом, и отца… и дракона. А ты непохож на них. Я не знаю тебя.

Волк оскалился, и луна блеснула на кончике каждого безупречно белого зуба его.

— Я могу обернуться тем, кем ты пожелаешь, и ты даже не заметишь подмены, — глухо зазвучало из пасти. — Луна податлива, как мягкая глина, и игры ее затейливы и лукавы. Она никогда не скажет всей правды. Молчание и отговорки — вот лунное кредо… Твой отец попросил меня присниться тебе и кое-что тебе показать, — деловито добавил волк. — Он — из тех, в чьей груди вместо сердца стучит осколок луны, и мы, вырколаки, таким подчиняемся…

— Как дракон? — усмехнулся Влад. — Ты тоже друг ему?

— Можно сказать и так. — Бледная морда зверя озарилась хитрой улыбкой. — Садись мне на спину, драконыш.

И луна подхватила их ледяными белесыми крыльями, унесла — в черно-серое небо с крупинками звезд. И в неверном мерцающем свете Влад увидел внизу стены каменной крепости и огни, полыхающие вкруг нее, и крикнул вырколаку:

— Спускайся!

Земля содрогнулась от грома ударивших разом бомбард. Дым взметнулся над крепостью, и луна осветила Владу щербатые, обгорелые исчерна стены. А после — над стенами распахнулись широкие, необъятно-драконовы крылья, и красный огонь пролился сверху на осажденную крепость, и крики сжигаемых заживо иголками впились во Владовы уши.

— Отец! — Влад вцепился в косматую, белую шерсть, точно в поводья. — Догони его! Скажи, что я хочу поговорить с ним! Он не мог оставить меня — ничего, ничего не сказав напоследок…

Вырколак покосился на Влада, и во взгляде его Владу помстилась ничем не прикрытая жалость.

— Он тебя не услышит. Лунный свет замедляет дыхание и ложится пеленой на глаза. Умереть — все равно что уснуть… и наоборот, — прошептал вырколак. — Ты спишь и видишь тебе предназначенное. И отец тоже спит и видит назначенное только ему. Ваши сны никогда не сольются… — Вырколак тяжко вздохнул. — Отец просил передать, что война его продолжается. И что жжет он османские крепости по приказу Хуньяди-стригоя, и с ним — брат твой Мирча. И что не узнает об этом проступке султан — в лукавстве своем отец уничтожает врагов всех до единого, чтобы никто из выживших правду всю не донес до султана-властителя… и чтоб вы с Раду не пострадали. Это тайна, Влад… Ты ведь умеешь хранить лунные тайны? — Вырколак подмигнул.

От невыносимого лунного блеска враз защипало в глазах. Влад вытер накатившие слезы.

— Луна лжет, по своему обыкновению, — хмуро вымолвил он. — И она не всевластна. Горячая, солнцем полная кровь течет в жилах неспящих, и к солнцу стремятся сердца их. Когда я буду властителем… если я буду властителем, — поправился он, — я все сделаю по-иному. Я не буду притворяться и лгать. Я пойду на султана войной, пусть даже войско мое будет ничтожно мало по сравнению с войском султановым. Мне все равно. — Он стиснул зубы до скрипа. — Ложь мерзка. Она — как липкая грязь, кою долго счищаешь с одежды… Не стоит она — ни престола, ни собственной жизни…