Мыс Чёрных сов - Страница 9

Что потребуют от нее взамен? А Зина понимала, что потребуют. И начала догадываться кто, потому что уже почти не сомневалась в том, кто за этим стоит.

И это горькое знание окутывало печалью то, что на самом деле могло было быть радостью. Но тонкая паутина смертельной лжи и хитрых манипуляций, которая опутывала ее, поглощала все яркие краски, погружая окружающий мир в черно-белые тона.

Следующие две недели Зина была так занята, что на глупые мысли больше не оставалось времени. Следовало готовиться к занятиям, оживлять в памяти забытый материал, заново учиться преподавать.

С утра до ночи она просиживала в библиотеке: писала конспекты лекций, составляла планы лабораторных работ. Ей почти сразу поручили вести группу на вечернем отделении. Перед тем, как войти в аудиторию, Зина волновалась так, что у нее дрожали руки.

Вечерники — это не легкомысленные студенты, только со школьной скамьи, это взрослые люди, очень серьезные к тому же: днем работают, вечером — учатся. Многие старше ее самой. К ним не подойдешь с шуточками и разными глупостями. Тут опасно показаться некомпетентной.

И Зина готовилась изо всех сил, перед тем, как провести свое первое занятие, бывшее для нее самой своеобразным испытанием.

Но, к ее удивлению, все прошло хорошо. Группа встретила ее доброжелательно. Студенты проявляли интерес к тому, что она пыталась им рассказать. Реагировали на ее слова, заинтересовались новым для них материалом. Словом, все страшилки жили исключительно в воображении Зины.

Впрочем, когда после двух пар, уже поздним вечером, она вышла на улицу, то вдруг почувствовала сильную боль в горле. От долгого разговора, непривычного для нее, разболелись голосовые связки. Это было профессиональной проблемой преподавателей. И, осознав, что с ней происходит, Зина поняла, что новый этап в жизни для нее начался.

Так прошло две недели. Постепенно она втянулась в новый для себя ритм. И, возвращаясь домой поздно вечером, даже успевала подготовиться к завтрашним лекциям, составить нужные конспекты и собрать необходимые книги. Ей нравилась ее новая жизнь — несмотря на то что теперь она уставала гораздо сильней, чем во времена работы в морге. Но если усталость была физической, то на душе было легко. Зине казалось, что она поднялась на новый уровень и сама выросла в собственных глазах. Как бы то ни было, теперь ей не грозили две профессиональные болезни работников морга, к которым она уже скатывалась с ужасающей скоростью: алкоголизм и цинизм.

Так прошел месяц. Затем — еще один. 1937 год сменился 1938-м. А Зине между тем казалось, что за это короткое время она успела прожить целую жизнь.

Зина тяжело поднялась по лестнице, поставила на пол сумку с продуктами и потянулась за ключом. На ее ручных часах, с которыми она не расставалась уже который год, была половина десятого вечера — Крестовская задержалась в институте допоздна.

Практические занятия у вечерников несколько затянулись. После этого Зина еще приняла пересдачу по двум лабораторным, а пересдавать приготовились сразу несколько человек.

Когда вечерники разошлись, кафедра была еще открыта. И до того момента, как появится уборщица, злобно громыхая ведрами, Зина решила остаться там, чтобы подготовить конспекты завтрашних двух лекций и начать составлять календарный план на следующий месяц. Идти домой не хотелось. Зине очень нравилось сидеть на кафедре поздним вечером — в одиночестве, в уюте и тепле. Тем более, что дома у нее было холодно, а в институте топили очень хорошо.

В обед, когда у нее было два «окна», она успела забежать на Новый базар, чтобы купить кое-что из еды — другого времени на покупки у нее не было, нагрузку на кафедре все увеличивали, но Зину не смущало это обстоятельство, скорее наоборот.

Коллектив кафедры был разношерстный, преподаватели — разного возраста и совершенно разных жизненных предпочтений и взглядов.

Три заслуженных профессора, каждому их которых было за 60, держались особняком, презирали окружающих и не снисходили до рядовых сотрудников. Время от времени они принимались интриговать, выбирая себе очередную жертву. Заведующей, как новому человеку в институте, работалось с ними очень тяжело. Но, так как профессоры составляли костяк кафедры, ей оставалось мириться с их интригами, закрывая на все глаза.

Крестовскую они невзлюбили с первого взгляда, и с тех пор всегда интриговали против двоих сразу — против жертвы, которая менялась, и против Зины. Порой она страшно скучала по моргу, в котором ее подопечные никогда не интриговали против нее, не изводили замечаниями и придирками.

Помимо профессуры, были рядовые преподаватели разного возраста — от средних лет до молодежи — и девчонки-лаборантки. Молодежь занималась сплетнями и друг другом. Преподаватели среднего возраста бегали за молоденькими лаборантками и за студентками. Все эти люди очень сильно отличались от нее, Зины.

Она чувствовала себя гораздо старше их всех, ведь у нее был колоссальный жизненный опыт, полученный в морге. А потому за все время, что уже работала в институте, Крестовская ни с кем не сошлась близко, ни с кем не подружилась. Впрочем, это ее не особо и печалило.

Зина всегда с трудом сходилась с людьми. Дружба с Кацем была в ее жизни единственным исключением, когда она нашла общий язык с коллегой и с начальством. Поэтому Зина держалась особняком, чувствуя некоторую настороженность коллег.

Впрочем, в преподавательской среде почти всегда царит та же атмосфера, что и в среде творческой — атмосфера сплетен и зависти. Поэтому дружеские связи в такой обстановке очень редки.

С заведующей кафедрой у Зины сложились двойственные отношения. С одной стороны, Крестовской импонировал ее сильный характер, четкая организованность, с которой она наладила работу кафедры. С другой — не нравилась ее авторитарность, бескомпромиссность и некая узколобость во многих вопросах. Но Зина все же старалась не идти на открытый конфликт. Впрочем, особой почты для конфликтов и не было — Крестовская очень старалась. Хотя чувствовала, что в глубине души заведующая ее, Зину, очень сильно не любит, и ей с большим трудом удается это скрывать.

Зину забавляло это лицемерие, тем более, что она не понимала причины. Но так как работать в институте ей все же нравилось, она старалась особо не копаться в этом.

Итак, была половина десятого вечера, когда Зина наконец-то вошла в квартиру. В бесконечно длинном коридоре коммуналки горела тусклая лампочка, навевающая тоску. Зина медленно шла по этому коридору к себе.

Дверь комнаты тети Вали приоткрылась, и соседка выросла на пороге так неожиданно, что Зина вздрогнула.

— Тетка к тебе приходила, — заявила тетя Валя, — смурная такая тетка.

— Кто? — не поняла Зина.

— Тетка приходила, говорю! Она до тебя в дверь позвонила. Но я услышала. Знала, шо тебя до дома нет, вот и пошла. Дверь открыла.

— Женщина? Пришла ко мне? Что сказала? — очень удивилась Зина, потому что некому было к ней приходить.

— Та ниче особо не сказала. Зина, говорит, Крестовская мне нужна. Ты кто? — спрашиваю. Зины дома нет, на работе она. Вот я и спрашиваю. Удивилась. На какой, мол, работе в восемь вечера.

— Восемь было? — уточнила Зина.

— Шо-то за то. Институт, говорю, лекции ведет. Тетка очень удивилась. Так удивилась, шо аж глазами хлоп! А потом говорит: я, мол, с Зиной в институте училась. Когда-то мы с ней близкие подруги были. Пока я из Одессы не уехала…

— Имя, имя сказала?! — разнервничалась Зина.

— Ниче не сказала, не хипишуй! Не было имени. Ну, говорит, я еще зайду — и пошла.

— А как она выглядела?

— Ниже тебя ростом. На цельную голову. Кругленькая, как шарик. Волосики темные. Но не черные, а такие, коричневые. Потемней тебя. В пальтишке она была, черном, воротник драповый. Хороший драп на пальте. А на голове шапка вязаная, белая. И ботики. Обычная тетка.

— Она не сказала, когда еще придет?

— Ниче не сказала. Привет, говорит, ей, зайду еще — и пошла.