Мыс Чёрных сов - Страница 12

Они оказались в большой комнате, заваленной мусором и заставленной обломками старой мебели. Над ней сохранились остатки крыши, поэтому здесь было не так сыро.

Осторожно пошли вперед… И вдруг оба застыли, подавив крик. Тело Коляна висело, раскачиваясь под потолком. Толстая пеньковая веревка была перекинута через прочную балку, а внизу валялась отброшенная в сторону табуретка. Эта балка и издавала тот пронзительный скрип, который отчетливо был слышен снаружи.

Первым очнулся от столбняка Федор. Издав нечто вроде рычания, он бросился вперед, попытался снять тело. Староста вынул нож. Кое-как они обрезали веревку.

Кожа Коляна была ледяной на ощупь, и было понятно, что мертв он уже довольно давно. В его широко раскрытых глазах застыло выражение какого-то детского удивления. Так смотрят дети на закрытую коробку, в которой может оказаться игрушка. Это выражение глаз никак не вязалось с трагичностью его смерти.

Обняв тело Коляна, Федор зарыдал. Староста, пытаясь его успокоить, наклонился и невольно поморщился: от трупа очень сильно несло «Тройным одеколоном».

— Но почему? — рыдал Федор. — Зачем ты так, Колян? Почему?

— А ну-ка положи его, — вдруг резко произнес староста, и Федор, подчиняясь властному тону, опустил тело друга на выщербленный пол, покрытый мусором.

Старик отогнул воротник рубашки Коляна. Голова его была неестественно согнута в сторону — веревка сломала шейные позвонки. А на шее, в том месте, где она была, виднелся багровый кровоподтек, в котором запеклись капельки крови.

Староста посмотрел, что находится в карманах покойного. Никакой предсмертной записки не было и вообще там не нашлось ничего особенного — мелочь, остатки махорки, моток какой-то бечевки… Да еще стеклянный пузырек с таблетками белого цвета, где оставалось три штуки.

— У него желудок больной был, доктор в городе прописал, — пояснил Федор, не сводя глаз с лица своего мертвого друга, на котором застыло удивительно спокойное выражение.

Зина пришла в себя от головной боли и от удушающего отвратного запаха, просто разрывающего ее ноздри. «Тройной одеколон». Отвратительный одеколон с мерзким, тошнотворным запахом. Зина всегда любила изысканные, тонкие ароматы, и это издевательство над человеческим обонянием просто не понимала. Кто мог создать такую гадость? И главное, почему эта гадость преследует ее, да еще с такой силой, словно в ноздри ей вставили тампоны, смоченные в этом одеколоне?..

Зина поморщилась, попыталась сесть. К ее огромному удивлению, это ей удалось без труда. Она открыла глаза, пытаясь осознать, что происходит с ней — сон или все-таки пугающая реальность.

Она увидела, что находится в небольшой комнате с низким потолком, стены и потолок которой выбелены известкой. В комнате было одно окно. Сидела она на металлической кровати, прямо на матрасе, на котором не было постельного белья. Но матрас, заметила она мимоходом, казался чистым.

Посередине комнаты стоял небольшой стол без скатерти, перед ним — два простых деревянных стула. На столе стояла потушенная керосиновая лампа с закопченным стеклом.

Это место не было похоже на тюремную камеру. По своему опыту Зина знала, что тюремные камеры выглядят совершенно иначе.

А эта комната могла показаться даже миленькой, несмотря на убогую обстановку. Но больше всего Зину поразило то, как она была одета. Поверх ночной рубашки, в которой она легла спать, было надето… платье, в котором она вернулась с работы. А на полу возле кровати стояли… ее сапоги! В изголовье кровати Зина обнаружила вещи, которые аккуратно, как обычно, сложила на стуле возле кровати в своей комнате, когда переодевалась ко сну, — комбинацию, носки и шерстяные рейтузы…

Ноги Зины были голыми, и она вдруг почувствовала, что ей страшно холодно. Зубы моментально застучали, а тело пронзила противная дрожь. Печки в комнате не было. Несмотря на страх и недоумение, Зина быстро схватила свои вещи и принялась одеваться. Делала это она очень быстро. Избавившись от ночной рубашки и старательно расправив платье, Зина почувствовала себя намного лучше.

Что с ней произошло? Вдруг она вспомнила тот ужас, который испытала, поняв, что в комнате находится кто-то еще. Темная тень в круге лампы на стене, чужое присутствие, сверлящий взгляд… А затем — тот самый отвратительный запах, запах тройного одеколона…

Судя по головной боли и легкой тошноте, ее усыпили хлороформом. Ну конечно же, она не ошиблась насчет чужого присутствия — в комнате был тот, кто пришел за ней.

Но зачем ее перенесли сюда, почему не оставили дома? Что это — своеобразный арест или что-то другое? Зина не понимала. Надев сапоги, она попыталась встать на ноги.

И снова удивилась — ей беспрепятственно это удалось. Тогда она бросилась к низкой двери — естественно, но тут ее постигло разочарование: дверь была крепко заперта, а замочная скважина оказалась такой маленькой, что в нее, как Зина ни старалась, ничего нельзя было разглядеть.

Она подошла к окну. Занавесок и ставней не было. Окно выходило в небольшой палисадник, который заканчивался высоким каменным забором. Палисадник был довольно запущенный — какие-то оборванные кусты, трава… Было ясно, что в этом доме никто постоянно не живет.

Зина попыталась открыть окно, но как ни старалась — бесполезно. Рама была забита наглухо, не открывалась. Стекло, конечно, можно было разбить — но зачем? И так было понятно, что через забор не перелезть. Значит, наружу не выбраться.

Она снова вернулась к кровати и села, пытаясь собраться с мыслями. Что это — город или село? Зина стала внимательно прислушиваться — ничего. Никаких звуков не было. Здесь была абсолютная тишина. Однако она почему-то решила, что это все же город.

Каким-то непонятным ей самой чувством она понимала, что в селе должны быть хоть какие-то звуки: собачий лай, скрип колодезной дуги, кудахтанье кур, крик петуха, в конце концов… Всего этого здесь не было. Значит, похоже на город. В городе в частных домах не держат кур. Да и не в каждом доме есть собака.

Интересно, сколько времени ее сюда везли? Судя по свету, пробивавшемуся через окно, был день. Значит, ее везли на машине, расстояние могло быть и отдаленным. Ее могли вывезти и за пределы города. К сожалению, по тому скудному пейзажу, который открывался в окне, ни улицу, ни местность она не могла определить.

Из этих блуждающих мыслей Зину вырвал стук, отчетливо раздавшийся из-за двери. Она мгновенно насторожилась. Дверь распахнулась. И в комнату вошел тот, кого Зина, в общем-то, и ждала.

Это был «черный человек» — Григорий Бершадов. Он был в форме высокого чина НКВД. Не разбираясь в знаках отличия, Зина не могла понять, какое у него звание, видела только, что форма была офицерской. В одной руке Григорий держал кожаный планшет, из которого торчал наконечник импортной ручки, в другой у него была жестяная кружка, над которой поднимался пар.

— Вас я и ждала, — помимо воли выдохнула Зина.

— Рад, что вы не разочаровались, — Бершадов протянул ей кружку. — Вот, выпейте. Как вы себя чувствуете?

— Это что, яд? — спросила Зина, но кружку взяла, соблазнившись возможностью согреть окоченевшие пальцы.

— Пока нет. Просто чай. Самый обыкновенный, с лимоном и сахаром.

— К чему такая любезность? — нахмурилась Зина.

— Здесь холодно. Не хочу, чтобы вы простудились.

— Здесь — это где?

— Не бойтесь, вы все еще находитесь в Одессе.

— Хотя вы могли вывезти меня куда угодно!

— Хотя мы могли вывезти вас куда угодно, — согласился Бершадов, усаживаясь за стол и кладя планшет перед собой.

Зина глотнула из кружки — чай был горячим, крепким и сладким. По телу сразу разлилось тепло. Помедлив, она выпила чай почти залпом. Даже пальцы, согрелись, стали болеть меньше.