Мяу - Страница 2

— Тебе нужны только мои деньги. Вот так. Грубо и цинично.

— О Господи!

— Ты решил меня использовать.

— Ага. Ага. Оно, конечно…

Стою и гадаю, а чего это я, собственно, так упорно добиваюсь, чтобы мы жили вместе? Зачем настаиваю, чтобы она выбрала между мною и зоопарком? Неужто и правда хочу связать судьбу с бледнолицей маньячкой с зелеными электрическими глазами?

— Ублюдок, — шепчет она. — Альфонс. Папочка предупреждал, что мне непременно встретится кто-нибудь вроде тебя.

И с этими словами стаскивает браслет и бросает мне в физиономию. Точь-в-точь как девчонки во второсортных фильмах швыряются обручальными кольцами. Я ловко поймал и стою дурак дураком, будто в трансе. А она поворачивается и убегает.

Я поторчал на тротуаре, поглядел ей вслед. Это был настоящий ступор. А потом я пошел в клуб и исполнил свой номер.

Да как исполнил! Не приведи Господи еще раз это пережить.

Через две недели “Картэйдж-Пресс” приобрел мой роман и заказал еще два. Дела вроде пошли на лад. В “Короле» меня награждали овациями и поили, и одна девчонка — не помню имени, хоть убейте, — согласилась со мною переспать.

Еще через три недели ко мне подошла Женевьева — в “Короле” она гадала по картам таро. Подошла и глядит, как я кормлю белого, точно зубная паста, кролика. Я его только что приобрел — какой же факир без кролика, верно?

— Стил, — говорит Женевьева, глядя на меня красивыми и умными глазами, — тебе уготовано местечко в аду.

— Значит, о будущем можно не беспокоиться, — отвечаю этим пяти футам одному дюйму женских чар.

— Нет, Стил, я серьезно, — говорит Женевьева, помогая набивать кролика салатом. — Номер твой — просто дерьмо.

— Ну, спасибо, Женевьева. Уж ты похвалишь так похвалишь.

— Нет, в техническом смысле — полный ажур, и с каждым разом все лучше. И все равно, смердит, как от трупа Юлия Цезаря.

— Господи? Да неужто он преставился? Как это случилось? Автокатастрофа?

— Я ведь не шучу, — повторяет Женевьева. — Я хочу спросить, что у тебя с той блондинкой. Она помолчала, но ответа не дождалась.

— Давай напрямик. Я беспокоюсь. Она была на грани, а ты ее оттащил. А теперь бросил. Не боишься, что у нее крыша съедет? Стил, ты ведь раньше не был бесчувственным чурбаном.

— Я, конечно, мог бы ответить, что это не твое дело, но воздержусь. Не бери в голову, дорогая. Нам с нею нечего сказать друг другу, только и всего.

— Вот-вот. Потому-то и провонял твой номер. И новая повесть будет полным дерьмом.

— Ей-богу, Женевьева, я не знаю, захочу ли когда-нибудь увидеть Кэти…

— Зато я знаю. — Женевьева улыбнулась, лихо перетасовала карты и безошибочно достала из колоды “любовников”. — Ты вот что сделай, — говорит. — Постучись к ней и посмотри, что будет, когда откроет.

Я вышел. В квартале от клуба позвонил из таксофона. Только когда полез в карман за монеткой, заметил в пятерне лист салата.

Я не ждал ответа — разве что кошка зашипит в трубку. Но услышал голос Кэти.

— Привет, — говорю.

Слышу глубокий вдох, а затем она отвечает:

— Рада, что ты позвонил. Прости, я тогда глупость сморозила. Конечно, понимаю, это ничего не меняет, но все-таки прости.

— Это все меняет.

— Спасибо, что браслет прислал. Я его буду носить.

— А у меня “Картэйдж» книжку купил.

— Я рада. Между прочим, ты мне не читал ничего своего. Обязательно куплю.

— Через двадцать минут буду у тебя.

— Нет…

— Да. Напудри кошек.

В четверть пятого я был у ее дома. На газонах блистал первый снег. “Женевьева, — думал я, нажимая на звонок, — как ты сказала, так и делаю. Поглядим, что из этого вылупится”.

Очень все это было странно. Очень. Я смотрел на Кэти и не узнавал. Только сейчас я понял, какая она красавица. Потому что с первого дня нашего знакомства она ухитрялась выглядеть очень привычной. А сейчас передо мной стояла совершенно другая женщина, блестящая, как новенькая игрушка, и я, любуясь ее загадочным лицом, гадал, — вечно я гадаю — хватит ли у меня смелости сорвать целлофан.

— У тебя в волосах снег, — тихо, зачарованно говорит она.

И тут до меня доходит: она ведь тоже увидела во мне что-то новое, совершенно незнакомое.

— Ты уверен, что хочешь войти?

— Еще бы. Черт, у меня зуб на зуб…

— Стал, если войдешь, — говорит она, — не заставляй меня делать то, чего я не хочу. Пожалуйста.

— Не буду, — обещаю я. — Честное бойскаутское.

И она меня торжественно впустила. Мы прошли в гостиную. Из камина, больше похожего на космический корабль, готовый пробить потолок и улететь на Венеру, изливалось густо-красное сияние, окутывало кошек, мех казался кровавым.

— Здрасте, киски.

Не пора ли, думаю, капитулировать? Ведь можно жить с этими созданиями, можно даже их полюбить. А что, вдруг получится?

Я медленно опустился, протянул руку… Ай, зараза! До крови. Ничего. Натяну вам на лапы бархатные чулочки, покрою ковры толстым полиэтиленом, буду постоянно носить пистолет. Кошачий век короче человеческого. Если только эти твари не найдут способ со мной разделаться…

Мы посидели всемером у камина. Мы с Кэти пили китайский чай, кошки лакали сливки из пяти блюдец. На деревянной облицовке камина появились новые царапины — таких глубоких я еще не видал. Должно быть, Кэти уходила из дому и пропустила одну из десяти дневных кормежек, и любимицы сорвали злость на печке. Я тайком лизнул кровоточащую ранку.

— Женевьева говорит, на первом этаже есть симпатичная квартира. А при доме — дворик с сиренью. Деревьев там уйма, царапать не перецарапать…

— Ты все-таки хочешь, чтобы я продала дом, — удивилась Кэти. — Мои родители были бы против.

— Зачем продавать? Можно сдавать.

Она глядела на огонь, а тот окрашивал ее точеный профиль и роскошные локоны в цвет крови.

— Я думала, больше никогда тебя не увижу.

— Ага, я же человек-невидимка. Не волнуйся, я принял противоядие.

— Казалось, я вернулась в те годы, когда мы еще не были знакомы. Я всегда была одинока. Только кошки… Думала, так и надо.

Я положил ладонь на ее руку. Она была холодной, жесткой, с обломанными ногтями. Кошки замерли над пустыми блюдцами, вытаращились на нас. Глаза — точно пуговицы из бесцветного стекла.

— Я себе сказала, что мне никто не нужен.

У меня есть кошки. А без людей прекрасно обойдусь.

Она высвободила руку и встала.

— Я не уйду из этого дома.

— Вот и хорошо. Успокойся. Сядь.

— Я на минутку, — сказала она. — Надо их покормить.

— Конечно. Сливки — это был аперитив. А что на первое? Лососина? Икра?

Она уставилась на меня, глаза — точь-в-точь как у кошек. Круто повернулась и ушла в комнату. Кошки припустили за ней. В этот раз они не верещали, но мне чудилось, будто в желудках громко плещутся сливки.

Я посидел в одиночестве, полюбовался ракетой, огромными новыми царапинами на облицовочных панелях. Подумал, что следы когтей находятся слишком высоко. Прыгали, что ли? Или на голову друг дружке становились?

Время шло, и никто не возвращался. Ни кошки, ни Кэти.

Чай совсем остыл, я слышал, как по окнам постукивает снег. В доме стояла мертвая тишина, словно я остался в нем один как перст. В конце концов я встал и тихо, как по музею, пошел.

Всюду было темно, и в коридоре, и в столовой, и даже в кухне. И ни звука. Наконец я услышал хруст и чавканье. В потемках насыщались кошки. Я уже тысячи раз это слышал, но сейчас хруст и чавканье приобрели совершенно уникальную окраску. Это был шум джунглей. И посреди джунглей стоял я. На затылке зашевелились волосы.

Бью по выключателю и вижу…

На полу рядком — пять кошек. И Кэти.

Кошки, подавшись вперед, увлеченно жрали. Кэти лежала на животе, вжимая подошвы в холодильник, опираясь на локти, приподняв голову. Волосы свисали, и я не видел, как она лакает сливки. При включенном свете это продолжалось секунду-две, я успел убедиться, что мне не мерещится. Потом она выгнула шею, как змея, облизнулась и уставилась на меня стеклянными пуговицами глаз.