Мятежник - Страница 112

«Без тела нельзя достичь Дао.

Но с телом никогда нельзя осуществить Истину».

Они находились на даче, доставшейся Демиду в наследство от Алексея. В комнате, служившей Алексею лабораторией. Здесь, на столе, некогда стоял компьютер. Демид считал его тогда гениальным творением Алексея, но на деле электронный Внутренний Мир оказался лишь игрушкой, созданной Нуклеусом по прихоти Защитника – управляемым отражением мыслей разумного кристалла, и ничем более.

Комната эта и поныне сохраняла таинственную ауру прежнего своего обитателя. Приборы и аппараты в большинстве своем были размонтированы и перенесены Демидом в его городскую квартиру. Сейфы, помеченные непонятными знаками (Демид так и не сумел расшифровать их), были пусты. И лишь несколько картин по-прежнему висело на стенах. В лаборатории они казались неуместными, но теперь, когда комната освободилась от переплетения проводов и нагромождения мониторов, посылающих тревожные импульсы, картины эти оказались магнитами, привлекающими внимание.

Демид встал и пошел вдоль стен. Все картины принадлежали кисти одного и того же человека и были выполнены в манере, которую можно было назвать гиперреализмом. Демиду приходилось видеть подобные картины. Такая техника живописи процветала с начала семидесятых годов и считалась одним из ответвлений постмодернизма. Однако эти рисунки, судя по состоянию краски, были выполнены не менее века назад – еще одна загадка в череде бесчисленных тайн, оставленных Алексеем. Кто рисовал это? Кто накладывал мазок за мазком столь тщательно, что картина теряла фактуру и превращалась в подобие фотографии? Реализм фотографии не шел ни в какое сравнение с невероятным, фантастическим реализмом этих холстов. Каждая черточка жила здесь своей жизнью – казалось, Демид просто смотрит сквозь тончайшую пленку на предметы, существующие в реальности. Портрет Иисуса Христа выглядел так, словно художник писал его с натуры. Фрукты и виноград на натюрморте были столь живыми и аппетитными, что рот Демида заполнился слюной. Два пейзажа представляли собой изображение одного и того же места днем и ночью. При свете солнца все здесь лучилось радостью и чистотой – деревья редкого леса, умытое небо, горы, выглядывающие из-под шапок облаков. Ночью же все было покрыто мраком – настолько густым, что, лишь внимательно вглядевшись, можно было рассмотреть очертания кустов и деревьев. Зато звезды сияли во всем своем великолепии. Орел все так же гнался за Лебедем по дымке Млечного Пути, как и миллионы лет назад. Стрелец натягивал лук, а Близнецы танцевали свой, только им понятный танец.

Демид не верил своим глазам. Звезды в нарисованном небе раздвинулись, и в россыпи светлых точек появился черный провал, напоминающий по очертаниям человеческую голову. Демид протянул руку и дотронулся до матовой поверхности картины. Рывок – и рука его ушла в провал – что-то там, в пустоте, дернуло его за пальцы, позвало к себе. Дыры как таковой не было – просто рука Демида заканчивалась сейчас на уровне локтя, там, где начинался холст.

Демид сделал шаг назад и извлек руку обратно. Кисть его стала полупрозрачной, словно была сделана из матового зеленоватого стекла. Ни сосудов, ни костей не было видно – только пульсация холодного потустороннего света. Огненные червячки электрических разрядов пробегали между пальцами и покусывали кожу. Свечение медленно распространялось вверх – к локтю – к плечу – перешло на грудь и волной покатилось вверх и вниз. Ноги Демида оторвались от пола, и он медленно поднялся в воздух.

«Куда идти? – Он еще не сделал выбор. – Какое время дня предпочтительнее?» Солнечный пейзаж манил его – где-то в его подсознании он олицетворял место, в котором он мог почувствовать себя счастливым. Демид наклонил голову и ступил на траву, приветливо подавшуюся к нему под действием летнего ветерка. Легкий щелчок – невидимая пленка, ограничивающая Средний Мир, пропустила его и разошлась радужными пятнами.

Демид сидел на пригорке. Ядро он поставил перед собой на пенек. Впервые он общался с Ядром вот так – сохраняя видимость реального существования, а не будучи выдран с корнями из собственного тела и размазан сознанием в чуждой ему разумной Пустоте. Нуклеус изменился внешне – камень напоминал теперь формой человеческую голову с несколько оттопыренными ушами (точная копия черной дыры на соседней картине), с едва обозначенными ямками глаз и рта.

– Привет, Нуклеус! Никак, соскучился? Куда это ты меня затащил?

– Мы – в мире, где Враг не сможет нас услышать.

– Другой мир? И что он собой представляет?

– Это картина. И ничего более. Картина, созданная художником Иваном Яузой.

– Яуза? Никогда не слышал о таком.

– Он не стремился к известности. Живописец – лишь одна из многочисленных ипостасей этой многосторонней и необычной личности.

– Расскажи о нем.

– Нет. О нем позже. У нас слишком мало времени. Нам нужно закончить разговор. Я хочу рассказать тебе кое-что. Это может навести тебя на след в твоих поисках. Но сперва я должен увериться в окончательности твоего выбора.

– Я же сказал тебе – я согласен. Хотя, видит Бог, только под давлением чрезвычайных обстоятельств иду я на такой шаг...

– Упрямые вы, христиане. – Недовольства не слышалось в голосе Ядра, лишенном интонаций. Он просто констатировал факт. – С христианами всегда возникало много проблем. Лучшими Защитниками всегда были китайцы. Они привыкли подчиняться. Они не задают лишних вопросов. Они спокойно воспринимают доминирование высшего сознания над их человеческой личностью.

– А Лю? Лю Дэань? Помнишь такого? По-моему, он не очень-то спешил прийти в объятия великого Духа Мятежного? Он сопротивлялся, как мог.

– Это неудивительно. Ваши характеры почти идентичны. Потому что Лю Дэань и ты, Демид, – в сущности, один и тот же человек.

– Вот как?! – Демид покачал головой. – Значит, реинкарнация душ все же существует?

– Иногда – да.

– Иногда? В каком смысле?