Мятежник - Страница 109

– Потому что только ты можешь... Я знаю тебя достаточно, чтобы смириться с твоим упрямством, и не напрасно столетия ждал твоего нового прихода. Наступило время. Пора. Перелом в тебе произошел.

– Какой перелом? – Вопрос повис в воздухе, но Демид сам знал ответ на него. Да, он изменился. Он переступил через порог жестокости. Враг Мятежника стал теперь и его Врагом! Он заложил бы свою душу – хоть Дьяволу, хоть Мятежнику, лишь бы только узнать способ, как добраться до настоящей субстанции Абаси и запустить свои зубы в его нежную, не защищенную человеческой плотью шею. Он хотел растоптать Врага, унизить его собственной беспомощностью и убить, вкусив полную сладость триумфа.

– Пора, – сказал Мятежник. – Надо доделать то, что ты не доделал в Пекине. Теперь Ключ Судьи в твоих руках, и ты имеешь шанс. Отбрось сомнения. Вытяни руку.

– Подожди... – Светлое пятно появилось посреди мрака и ослепило Демида, превратив в пылающий огонь его сетчатку. – Подожди! Что ты сказал? Что я не доделал? Я не мог...

– Вытяни руку. – Голос стал намного слабее, он удалялся, растворяясь в бесконечном пространстве. – Вытяни руку. Ты готов...

Демид не мог пошевелить и пальцем. Но он захотел. Где-то там, в Цветном Мире, на Земле, в Волчьем Логе, тело его протянуло руку и разжало пальцы. Оно тянулось рукою через тысячелетия войн и примирений, через миллионы километров дорог, замешенных жидкой грязью, оно пронзало тысячи сознаний, надежд, вожделений и скрытых надежд в ожидании Дара.

И камень лег на эту ладонь. Теплый, несмотря на лютый мороз.

Демид открыл глаза. Нуклеус лежал в его руке.

Демид уехал со своим китайцем, а Леку оставил в городе – следить за событиями. Ерундой это было, конечно. «Следить за событиями!» Причину нашел, чтобы отвязаться.

Демид сильно изменился после той ночи, когда разгромили Ираклия. И раньше на него находили периоды суровости, но он быстро отходил, снова начинал улыбаться и отпускать свои непревзойденные шуточки, за которые Лека могла простить ему все, что угодно. Теперь же началось настоящее великое оледенение. Наверное, меховой костюм все же не спас Демида от холода той ночью, душа его замерзла и никак не могла оттаять. Пожалуй, так было даже лучше – Дик уехал, и Леке не нужно было глядеть в его неподвижные глаза. Она могла сидеть на диване, свернувшись калачиком, и вспоминать того Демку, которого она любила. Умного, взрывоопасного. И очень доброго, несмотря на напускную суровость.

– Демка, Демка... – Лека взяла в руки фотографию, сделанную на «Полароиде». Там, на снимке, Демид хохотал во все горло, облапив Леку, одетую в костюм Жозефины. Сам Демид был облачен в клетчатое трико Арлекина, шутовской колпак с бубенчиками сполз ему на ухо. Снимок этот был сделан в Венеции. Шпиль средневекового собора подпирал небо, площадь Сан-Марко была вымощена каменными плитами, и белые голуби ходили по ней, собирая хлебные крошки. Лека вздохнула. – Демка. Я потеряю тебя, да? Навсегда? Я не вписалась в твою игру? Не оправдала надежд... Да, да, да. – Она аккуратно поставила фотографию на стол. На глаза ее навернулись слезы. – Но ты ведь любишь меня, да, Демид? Ты всегда возвращался ко мне после своих свинских похождений. Ты хороший, Демка, не притворяйся, что ты – плохой. Просто ты бережешь меня. Только какой в этом толк? Если ты погибнешь, что за жизнь у меня будет?

Она уже копалась в ящиках стола и обнаружила завещание, составленное Демидом и заверенное нотариусом. Там говорилось, что эта квартира и вся собственность в случае смерти Демида Коробова переходит в собственность Прохоровой Елены Николаевны. Это можно было рассматривать как проявление преданности Демида, но Лека проплакала полдня над этим злосчастным завещанием. Она никогда не задумывалась о таких вещах. Смерть всегда бродила рядом – уродливая сестра жизни, такая же естественная и неизбежная, как и сама жизнь. Не раз проносилась она мимо Леки – не подкрадывалась тихо, но топала подкованными сапожищами так, что каждый шаг ее отдавался провалом в сердце. Она задевала девушку своим грубым плащом, сотканным из волос самоубийц, она обдавала ее смрадом могильных ям, она бросала на нее косой равнодушный взгляд. И забирала кого-то другого. Лека пока не значилась в ее списке.

Демид говорил, что стал временно бессмертным. Странно это, правда? Бессмертный – и временно. Он небрежно отпихнул смерть, но и жизнь отодвинулась вместе с нею. Он встал над ними – и душа его все менее напоминала душу живого человека. Он не был высокомерен, он не стремился к славе и богатству. Для людей, которые знали его не так хорошо, как Лека, он почти не переменился. Но она знала его. И ей было больно видеть, как его замечательная душа – чувствительная и ранимая – покрывается броней, выкованной из бесцветной, но непроницаемой субстанции, названия которой человеческий разум не знал.

Лека подошла к вороху изрезанных газет на столе. Она следила за событиями в городе. Не будь она полностью погружена в собственные переживания, она нашла бы немало интересного в том водовороте, который гулял сейчас по городу, затягивая в свою бурлящую воронку людей, причастных к Армии Добра, уголовников, милицейских и гражданских чиновников. Вездесущие и всезнающие журналисты, которые еще недавно пели осанну отцу Ираклию – грозе криминального мира, с удовольствием копались в нагромождениях грязнейшего мусора, выплывшего на поверхность. Знатоки сверхъестественного бродили по месту последнего сражения с биоэнергетическими рамками. Рамки послушно вращались в их руках, неопровержимо показывая следы пребывания летающих тарелок, инопланетян, необузданных полтергейстов и темных сил. Отец Ираклий, снова ставший Александром Бондаревым, сидел в следственном изоляторе и обвинялся в создании полуфашистской религиозной секты, в убийствах, хищении значительных денежных средств и подкупе должностных лиц. Мальчики и девочки, еще недавно бывшие грозными ардами, разбрелись по домам, многие из них нуждались в психиатрической помощи. Мафия медленно восстанавливала утраченный контроль в своем теневом царстве и делила опустевшие участки.