Мясной Бор - Страница 181

Они пытались прорваться влево, потом вправо, но всюду встречали их автоматные и пулеметные очереди, И тогда стала возникать неуверенность, затем страх и едва сдерживаемая паническая истерия.

Спокойным оставался только полковник Рогов. Начальник разведотдела, который вел не только собственных подчиненных, но и примкнувших к ним бойцов сводного батальона, внимательно прислушивался к разрывам мин и снарядов, хладнокровно изучал обстановку, поглядывая на секундомер. Затем скомандовал: «За мной, перебежками, по жердевой дороге — марш!» А незадолго до того он сказал радисту Васильеву, прикомандированному для связи из штаба фронта, радисту Помошко, писарю Иванову, Виталию Ротштейну из второго отделения:

— У нас есть только один шанс вырваться отсюда, друзья. Я все рассчитал и поведу вас строго по науке. Но сначала поклянемся: не оставим друг друга на поругание фашистам в случае тяжелого ранения. Если ранят меня, не пытайтесь тащить… Возможно, буду без сознания, поэтому приказываю: застрелите, забрав партийный билет и другие документы. Живым не оставлять! Клянитесь…

Все молча наклонили головы.

— А теперь слушайте внимательно, — продолжал Александр Семенович, сделав короткую паузу и глубоко вздохнув. — Противник поставил перед нами заградительную завесу, кладет снаряды через полторы-две минуты. Часть снарядов уходит в болото, их осколки почти не разлетаются вокруг. В промежутках между залпами мы можем пробежать достаточное расстояние, чтобы оставить заградогонь за спиной. Слушать мои команды и четко их выполнять — в этом залог спасения. Встречавшихся на пути бойцов и командиров зовите с собой. Итак, приготовились… Вперед!

Едва грянул залп, они бросились бежать изо всех сил.

— Ложись! — крикнул Рогов.

Все залегли. Снаряды упали за их спинами. Полковник Рогов снова поднял людей и заставил точно по времени пройти рассчитанную им для них полосу жизни.

…Виталий Ротштейн и капитан Козлов, непосредственный его начальник, в последние недели оказались без работы. Всю зиму и весну ведали они агентурной разведкой, но когда армия готовится покинуть освобожденную территорию через узкое горлышко гигантского кувшина, забрасывать людей через линию фронта не имеет смысла. Разведдеятельность роговского отдела свелась практически к нулю, питать их стали на подобной же отметке. Это, разумеется, шутка, которую запустили в обиход их «соседи» из ведомства Шашкова, они-то всегда находили себе работу.

Кормили всех штабистов едино: тарелка супа в день. Блюдо готовилось из сухарных крошек, заправленных заячьей капустой. Расправившись с кушаньем, балагуры бодро заявляли, что с такого рациона не помрешь. А вот женщину уж точно не захочешь. Но держались как надо, паники никакой, находились даже охотники острить.

Когда получили приказ на выход, Ротштейну и радисту Помошко начальник отдела поручил прикрывать отход штаба в место сосредоточения.

Был у Виталия в наличии автомат с двумя дисками, наган и граната-лимонка. На нем — хлопчатобумажный костюм, кирзовые сапоги и пилотка. Шинель Ротштейн решил оставить, приспособил брезентовый плащ, в таком плаще по июньскому времени способней. Не забыл захватить и полевую сумку, она у него при надобности вмещала и буханку хлеба, и кусок сала с фляжкой. В зимнее и весеннее время, когда Виталий мотался по переднему краю, обеспечивал заброску агентов во вражеский стан, сумка эта его выручала. Сейчас она съежилась и пустая болталась на боку, выбрасывать ее было жалко.

Помошко тоже взял автомат, и одет радист был так же, как сослуживец, но поскольку плаща не имел, то захватил с собою шинель. А за спину повесил вещевой мешок с радиостанцией «Север» — редкой и потому ценной по тем временам аппаратурой.

Когда отходили в место сосредоточения, прошли сосновую рощу, забитую артиллерией. Особенно много было 152-миллиметровых пушек. Теперь уже становилось ясно, что они будут здесь брошены.

Едва добрались до места, налетели пикирующие бомбардировщики и стали густо класть бомбы. Небольшим осколком в сердце убило бойца Швечикова, служившего при разведотделе. Душевного парня, мастера на все руки, здесь любили. Его смерть незадолго до общего спасения показалась разведчикам роковой.

…Полсотни самолетов по очереди заходили на бомбометание, а Иванов сидел, опершись спиной о березку, и клевал носом. Спать хотелось неумолимо. До такой степени измотался в последние недели, что усталость подавила страх смерти, и мощные разрывы, сплошной рев устремлявшихся к земле «юнкерсов» не мешали ему проваливаться в сон, будто в безвозвратное небытие. Когда сознание возвращалось, перед глазами возникало сегодняшнее раннее утро. На короткое время воцарилась удивительно мирная тишина. Слышалось пение давно уж не слышимых ими птиц, весело горел костерок, на котором они с Швечиковым жгли секретные документы разведотдела. Иванову нравился мертвый теперь Швечиков. Потому он и вызвался копать парню могилу, неглубокую, на половину метра, иначе было нельзя: выступала вода. Чтоб помягче лежать убитому, постелил еловых веток. Иванов достал из кармана гимнастерки комсомольский билет Швечикова, пробитый осколком, положил вместе со своим… Прощального салюта не было: берегли патроны.

…Сразу после налета полковнику Рогову стало известно, что ранен старший политрук Мотрошилов, комиссар его отдела.

— Сможешь двигаться? — коротко спросил Александр Семенович.

Мотрошилов виновато улыбнулся.

— Нога, — сказал он. — Вот угораздило меня… Совсем некстати.

Осколок ударил комиссара чуть ниже колена в правую ногу. Иванов хотел снять с Мотрошилова сапог, не сумел. Сквозь отверстие в голенище била кровь. «Эх!» — вскрикнул комиссар, отчаянно рванул обеими руками сапог, сдернул его и потерял сознание. Иванов вытащил брючной ремешок и перетянул ногу выше колена, разыскал врача. Мотрошилову сделали перевязку, наложили жгут. Он лежал в еловом шалаше случившегося рядом медсанбата и виновато улыбался Рогову.

— Понесем, — сказал Александр Семенович и тут же распорядился выделить шестерых красноармейцев.

Надо было готовить народ к прорыву. У Рогова под началом, как старшего группы, были помимо разведчиков и химики, и инженеры, и политотдел.

Когда он ушел, Мотрошилов сказал Иванову:

— Срежь голенища с моих сапог и заверни в них документы. Потом в вещмешок сложишь, а его мне под голову, авось так целее будут.

Иванов так и сделал, как просил комиссар, вовсе не думая о том, что вскоре Мотрошилова смертельно ранят в болоте, он и останется лежать с документами в вещмешке. А через тридцать пять лет их найдут вместе с останками комиссара новгородские следопыты.

…Когда уткнулись в заградительный огонь, Ротштейн понял, что держаться надо рядом с командиром. Уж очень был спокоен и невозмутим полковник Рогов. И Ротштейн видел, как многие пятились назад от артиллерийского шквала, брали влево от жердевки или вправо, а там болота, которыми не пройдешь за ту короткую, последнюю в Любаньской операции ночь. Так они и трудились вокруг начальника разведотдела — Ротштейн, Помошко, Васильев и Иванов. А Рогов, сверив направление по карте и компасу, колдовал над секундомером, затем объяснил, как действовать, и повел их в пекло. Другого пути не было.

…На краю гигантской воронки лежал на боку разбитый танк. Сама воронка почти доверху была заполнена людьми. Свалились сюда и те, кто бежал с Роговым. Минут пятнадцать лежали, набирались сил, а потом снова двинулись вперед.

Вокруг посерело, и трассирующие пули уже не казались разноцветными светлячками. На них вообще перестали обращать внимание. А Ротштейн так больше беспокоился, чтобы не отстать от Рогова и остальных. Он помогал идти раненой медсестре Фросе, которую подобрали по пути. Она же двигалась с трудом.

С каждой сотней шагов вокруг становилось все больше убитых и раненых. Запомнился Ротштейну лейтенант из интендантов, без обеих ног. Обрубки ног запеклись, и кровь остановилась.

— Заберите меня, — попросил лейтенант спокойным голосом, находясь в полном сознании.