Мы все обожаем мсье Вольтера (СИ) - Страница 1

Тусклый свет уличного фонаря очерчивал вокруг себя желтоватый круг размытого света, в котором золотились листья кленов и решетка кладбищенской ограды, а вдали, в клоках вечернего тумана, темнели монументы надгробий. Филибер Риго, совершая со своими людьми ежевечерний обход предместья, прошёл мимо южного фасада церкви Сент-Эсташ, миновал фонтан и нерешительно остановился у резной решетки кладбища Невинных. Ещё час назад сержант заприметил возле мраморного памятника неподвижно сидящую на скамье женщину. Укутанная в тёмный плащ, она не сводила глаз с могилы.

Риго был не только полицейским, но и французом, к тому же — тридцатилетним, и потому он подметил, что дама молода и красива, а её прическа — заплетенные вокруг головы косы и эгретка с небольшим страусовым пером — соответствовали последнему капризу придворной моды. Риго уже видел такие прически у многих титулованных особ у подъезда особняка маркиза де Вильруа, куда изволила прибыть в пятницу вечером дочь короля, охрана которой была поручена его начальнику.

Сержант несколько минут переминался с ноги на ногу, не решаясь окликнуть незнакомку, но странная неподвижность и остановившийся взгляд сидящей заставили его осторожно миновать ворота и подойти к женщине. Шаги его громко прохрустели по сухой листве, но фигура в чёрном не шелохнулась.

— Мадемуазель…

Сержант не был трусом. В 1741 году он сражался под началом знаменитого Шевера, батальонного командира Боннского пехотного полка, за эту кампанию произведённого в генерал-майоры. Когда Шевер во главе гренадеров бросился на штурм Праги, среди них был и Риго. Он и после, в полиции, слыл смельчаком. Но теперь липкий ужас ледяным потом стёк по его вискам, пальцы задрожали, земля, казалось, ушла из-под ног.

На чёрном бархате плаща на коленях бледной и недвижимой девицы покоилась… костлявая длань скелета.

— Камиль, негодный мальчишка, вы совсем забыли меня… — маркиза Присиль де Граммон приветливо протянула руки бледному невысокому мужчине, показавшемуся на пороге. Упрёк был несправедлив, появлялся граф де Сериз у неё совсем нередко, но почему бы не порадовать гостя тонким знаком внимания?

Маркизе недавно исполнилось семьдесят, но благодаря усилиям опытного куафёра ей нельзя было дать больше пятидесяти. Она весьма дорожила репутацией одной из самых праведных и мудрых женщин столицы, тем более, ни на что другое претендовать уже не могла, и подлинно гордилась своим салоном, где, по мнению всего Парижа, собирались самые умные мужчины и велись самые интересные разговоры. До недавнего времени салон был в некоторой оппозиции двору, но с тех пор, как племянник маркизы, господин Машо д'Арнувиль, стал министром, фрондирование закончилось. Впрочем, маркиза никогда всерьёз и не интересовалась политикой. В молодости она боролась с вульгарностью нравов, обожала тонкость манер и дух галантности, бредила изысканными любовными приключениями, яростно спорила о проблемах любовной казуистики и кичилась познаниями в самых неудобоваримых науках. Теперь же ей льстила возможность считаться покровительницей искусств, она слыла рьяной поклонницей людей даровитых, боготворила таланты, поштучно собирая их у себя, привечая и заманивая. Её усилия окупались. Наряду со знаменитыми парижскими салонами госпожи Дюдефан, мадам д'Эпине и мадам Жоффрен, салон мадам де Граммон на площади Святого Людовика считался a la mode.

— Говорят, граф Саксонский затворился в своём замке Шамбор, и даже приглашали духовника, — проронила маркиза, тонко улыбаясь графу сухими губами, — Реми де Шатегонтье, циник чёртов, заключил с графом Лоло пари на тысячу ливров, что маршал не протянет и двух месяцев. Он его мельком где-то видел.

Граф, привычно корча из себя изнеженного дамского угодника, что ему, однако, не очень-то шло, задумчиво почесал указательным пальцем кончик длинного кривоватого носа.

— А я бы на месте его сиятельства не спорил. Наш виконт разбирается в таких вещах, — Камиль де Сериз улыбнулся маркизе почти как женщине.

Его сиятельство граф де Сериз происходил из noblesse d'épée, но потомок тех, кто воинской доблестью пробивал себе путь наверх, внешне он составлял разительный контраст мужеству предков, был хрупок и субтилен. Трудно было сказать, сколько лет его сиятельству: незнакомые давали ему сорок с небольшим, знавшие его близко говорили о тридцати. Враги считали, что он уродлив, как выхухоль, но друзья полагали, что у графа умное лицо.

Надо сказать, что маркиза невысоко ценила Сериза — он не оправдал её ожиданий. Ей рассказывали, что он человек весьма неглупый и способный, пишет прелестные стихи и весьма остроумен, но за то время, что он посещал салон, мадам де Граммон не заметила в нём никаких особых дарований, а ведь рекомендовал графа его высочество принц де Субиз!

Впрочем, маркиза успокаивала себя тем, что публика тоже необходима.

Появившись в гостиной, Камиль де Сериз сразу заметил иезуита в чёрной сутане, занявшего дальнее кресло у окна, и досадливо поморщился. Принесло же его опять! Утрудив себя лаконичным приветствием, граф не проявил ни малейшего желания вступать в разговор, опустился в кресло и придвинулся к камину, поставив ноги на решётку. Сериз знал, что Жоэль де Сен-Северен, окружной декан, священник собора Сен-Сюльпис, настойчиво приглашался маркизой «для хорошего тона», ибо присутствие духовной персоны, по мнению хозяйки гостиной, создавало в ней атмосферу «высокой нравственности и возвышенной духовности».

Увы, многие священнослужители, которых графу де Серизу доводилось встречать в светских салонах, создавали там дух затхлого резонёрства и отменной скуки, но завсегдатай салона маркизы де Граммон аббат Жоэль де Сен-Северен, надо признать, резонёром не был. Он просто был, по мнению некоторых посетителей салона, омерзительным типом, и аргументов, подтверждавших это мнение, было с избытком: отца Жоэля считали в свете безукоризненно обходительным и ненавязчивым. Но этим его недостатки не исчерпывались. Говорили, что суждения священника были исполнены мудрости и любви к ближним. Но и с этим можно было примириться. Однако, были у иезуита пороки и вовсе нетерпимые. Дело в том, что отец Жоэль имел скромную наглость вызывать гнетущую зависть мужчин тем, что обладал необычайным, почти колдовским обаянием и безумно нравился женщинам.

Сукин сын, одним словом.

Аббату было на вид около тридцати, черты его несли печать изящества и одухотворенности, удивительной густоты пепельно-белокурые волосы, чуть припудренные, уложенные в модную прическу «ailes de pigeon», очень шли ему, и лишь глаза, тёмные, туманные, скорбные, казались чужими на этом тонком красивом лице. Однако именно эти глаза, опушённые густыми дюймовыми ресницами, восхищали женщин. «В них можно увязнуть, как в трясине», кокетливо обронила намедни герцогиня де Буффлёр, всем своим видом выражая, однако, полную готовность застрять в болоте глаз мсье Жоэля и — надолго, а юная красавица Розалин де Монфор-Ламори сказала давеча маркизу де Вильруа, что аббат де Сен-Северен — самый красивый мужчина в Париже.

Кому же это понравится, помилуйте?