Мы родились в тельняшках - Страница 2

– Много выпили-то вчера? – чересчур заботливо поинтересовался командир.

Спортзал – это для неженок. Маты расстелены, татами упругие, груши чистенькие… Камешки на побережье – самое то для морского пехотинца. Не облепил кости мускулами – будет больно.

Отряд «Кракен» в полном составе – вместе с командиром семь упругих тел – выстроился на побережье в одну шеренгу. Начальник вышел перед подчиненными, стянул с себя тельник и порадовал сослуживцев крепким жилистым торсом и двумя заросшими отверстиями от пуль в районе правого легкого.

Начали строго, даже сурово. Пять километров по проминающим подошвы ботинок камням, вдоль прибоя. Теперь продолжат. Чутье не обмануло Поручика. Предстояли спарринги, «мордобитье». Своих лупить ему не хотелось. И где-то глубоко внутри тлел никчемный уголек надежды, что и его сослуживцам не доставляло удовольствия мутузить коллег по цеху. Или доставляло?

Благодаря приказу случился совсем, с точки зрения Дениса, необязательный рукопашный бой. Вот она служба: вчера вы с товарищем пиво пьете, а сегодня будьте любезны чистить ему морду…

Кэп предпочел организовать пару из старшего мичмана Диденко и Голицына именно в педагогических целях. Поручик надеялся, что от такого коварного хода у кавторанга случится кровоизлияние в его совершенный мозг.

Двухметровый мичман Малыш ткнул кулаком коллегу по специализации, минно-подрывному делу, старшего лейтенанта Бертолета и тут же получил шутливый тумак в ответ.

– Дед минуту не простоит. – Мичман с грустью провожал взглядом выходящего из строя Диденко.

– Без вариантов, – согласно кивал головой Бертолет.

Денис вразвалочку встал напротив ветерана и виновато смотрел на него. Завестись он просто не мог.

– Начали! – безжалостно скомандовал Татаринов.

Дед сплюнул, высморкался и с шутливым криком: «За баб и водку!» – бросился на Голицына.

– Отставить смех! – одернул Татаринов, и бойцы на полном серьезе занялись привычным для них делом. Хорошо и грамотно убивает врагов тот, кто много тренируется.

Старший лейтенант сделал из себя годами упорных тренировок и фанатизма – в спецназе без фанатизма нельзя – настоящую «машину смерти», способную сеять ужас и разрушения. Прокачанный, жилистый, выносливый, как смазанный трос, способный плыть и бежать без остановки, тащить на себе свой собственный вес, уподобившись муравью, несколько километров. Стокилограммовая, без единой жиринки, конструкция была вылеплена из длинненького тонкокостного сутулого в свою четырнадцатилетнюю бытность скелетика.

Голицын знал свое тело. Знал, как лучше бить кулаком, чтобы не травмировать кистевой сустав. Знал, что не стоит тянуть ноги в шпагатах, потому как резкости не хватает. Знал, что может выманить соперника, вытерпеть несколько ударов, выставляя бесконечные блоки, ради того чтобы сократить дистанцию, уйти немного в сторону, поддернуть, прихватить, зайти сзади и, сдавив шею, насладиться победой, почувствовав похлопывание по окаменевшей в захвате руке.

Как ни странно, он не был выдающимся специалистом по рукопашному бою, как тот же Дед, – вот если с ножами – другое дело, или пострелять из чего хотите, хоть из дуэльных пистолетов восемнадцатого века, тут без вариантов; но с голыми руками против Диденко… Э-э-э-х.

– О, е! – обронил Голицын, отступая.

Дед отсушил плечо так, будто у него на руке был кастет. Голицын пригляделся. Нет. Без металла, рука металл.

«Сука, не шутит ни хрена. Ладно. Включим ноги».

Превозмогая боль и забыв про пиво, Поручик приступил к активным ответным действиям.

В боксе бьют руками, в тэквондо ногами, а в спецназе – всем вместе и одновременно; вот почему никто не может победить элитных бойцов. Взлетай, и со всех сторон залпом «пли!» по туше врага. Ну и что, что гравитация… Забудь. Нет ее!

Малыш, самый длинный в группе, грустил, глядя на живую стену из стремительно носящихся в воздухе конечностей, мелькавших настолько быстро, что казалось, между бойцами действительно находится некая живая материя. «Лучше сразу под поезд. Зачем же затягивать? Убьются ведь».

Связист Марконя аж высунул от любопытства язык и утратил признаки взрослости. Лицо его разгладилось, морщинки исчезли, глаза горели интересом. Где еще увидишь бой настоящих гладиаторов?

Дед отпрыгнул. Удар по бедру едва не подкосил его. Голицын подлетел к ошарашенному противнику и обозначил удар в открывшееся на мгновение горло.

– Стоп! – рявкнул Татаринов. – Встать в строй.

Раздались дружные аплодисменты.

– Пардон, – виноватым тоном прошептал бывшему сопернику Голицын. За что получил дежурное «пошел в жопу» от начавшего хромать Деда.

Балтийское море ни волной, ни ветром не выказало ни разочарования, ни восторга от разразившегося на его берегу маленького турнира. А меж тем сам отряд «Кракен» благодаря спаррингам обогатился силой воли, пропитался ощущением настоящего боя, но стал беднее на два зуба, удаленных капитан-лейтенантом Марконей у старшего лейтенанта Бертолета путем выбивания оных из нижней челюсти без использования какого-либо специфического инструмента. Кулак – вот в чем сокрыта дикая мощь природы, вот символ эпохи царствования человека на планете Земля…

Стоматолог озадаченно разглядывал место, где недавно сидели два коренных. Клацнув откладываемым в сторону невидимым инструментом, обнадежил:

– Поставим протезы. Но придется вам ко мне походить, товарищ старший лейтенант.

Бертолет поднялся, подошел к зеркалу и стал разглядывать синее-синее лицо.

– Раз надо, значит, надо.

Выйдя из кабинета «дохтура», подрывник увидел сидевшего на стуле с виноватым видом Марконю и Кэпа. Капитан-лейтенант встал, не зная, что он должен говорить в такой ситуации.

По коридору медсанчасти хромал сердитый Дед, которого заботливо сопровождали Голицын и Малыш.

– Как нога? Берцовая кость цела? – нечетко произнося гласные и согласные, заботливо промычал разбитым ртом Бертолет, встречая Диденко.

Солидарность побежденных. Им досталось сегодня больше остальных. Но завтра карты лягут по-другому. Непременно.

– Цела. Сильный ушиб.

Командир нырнул на глубину, там вздохнул с облегчением, чтобы, понятно, никто не видел – на фига ему калеки в строю, – и вернулся обратно.

– Отдыхать до конца дня. Пиво на сборе более не хлестать, иначе все будете ездить на каталках и шамкать беззубыми ртами. Это вам армия, а не слет юных памперсоносцев. Все. Разойдись, мое войско, на все четыре стороны.

Стресс. Беспорядочно бегающие расширенные зрачки, пытающиеся понять враждебный мир, дергающиеся из стороны в сторону и неспособные зацепиться за пространство, сотканное из предметов и растений. Тусклое, агонизирующее сознание, загнанное в угол ужасами, рождающимися в мозгу.

«Меня вот-вот обнаружат и сожрут. Я дичь, я насекомое».

Хочется стать еще меньше, закрыть глаза, повалиться на землю у придорожного куста и помереть – нет, не совсем, на время, чтобы переждать, пока успокоится и растворится засасывающая тебя адская воронка нахлынувшей истерии.

После скоротечной перебежки сырая и набухшая футболка под свитером и курткой из прорезиненной ткани пропитывается огромной порцией пота, а внезапная мелкая дрожь, зарождающаяся в кончиках пальцев и распространяющаяся по всему телу, заставляет трястись в унисон с ошалевшими глазными яблоками.

Фатос оцепенел. Ночное небо, под которым он мок изнутри от выделений собственного тела и снаружи из-за идущего дождя, снисходительно смотрело на него черными клубящимися плывущими необычно низко, созревшими и отдающими капли облаками.

Запущенный по их следам сербский патруль шел быстро. Не особенно стараясь замечать кого-либо впереди, или сбоку, или вон в той наполнившейся благодаря ливню канаве, пограничники дежурно пытались сесть на хвост перебежчикам.

Четверо албанцев, распластавшись в придорожном подлеске с напряжением сжатой возвратной пружины пистолета, смотрели за чавкающими грязью патрульными. Когда в десяти шагах от Фатоса солдаты остановились, он испугался. Никто из его группы не мог видеть случившегося, некому было ткнуть в бок, чтоб опомнился, так как остальные успели залечь дальше во мраке разросшейся «венгерской сирени».