Мы разминулись на целую жизнь (СИ) - Страница 3

– Улица Александровская, – объявил металлический голос, и Женя с закрытыми глазами вышла из трамвая. Она долго стояла на остановке, прижавшись к фонарному столбу, и боялась поднять взгляд. Прямо за её спиной – она помнила, чувствовала – находилось общежитие №3. То самое, на котором пересеклись все основные точки её юношеской жизни.

Постояв еще немного и искусав до крови припухшие губы, Женя обернулась и подняла взгляд. Большое здание. Новое крыльцо. А вот лица… Лица как будто остались прежними – молодые, веселые, студенческие.

И вдруг ушли куда-то слёзы, исчезла тяжесть из сердца, и по телу разлилась огромная, беспричинная радость. Женя даже рассмеялась чуть слышно. Сейчас, именно в этот момент, она была очень-очень счастлива.

Естественно, о своем приезде Женя никого не предупредила. И потому, поднимаясь по ступенькам старого дома, немного нервничала: дома ли она? Узнает ли? Обрадуется ли?

Вот и двадцать седьмая квартира. Дверь совсем другая, да и звонок раньше был расположен с другой стороны.

– Неужели переехали? – пронеслось ужасом в голове, и Женя не стала давать себе больше времени на раздумья: просто протянула руку и нажала на звонок.

Недолгие двадцать секунд показались целой жизнью. Наконец, за дверью послышались шаги, и знакомый до боли голос спросил:

– Кто?

– Ковалева в пальто, – прохрипела Женя, борясь с сердцебиением, – Кристь… Открывай.

Грохот. Звон. Сдавленный мат. Всё это снова наполнило душу счастьем: не переехали. Женя едва успела отпрыгнуть от резко открывшейся двери и тут же утонула в объятиях совершенно незнакомой женщины, лишь отдаленно напоминающей тонкую и большеглазую Кристинку.

Это очень странно – встречаться с друзьями после долгой разлуки. И дело даже не в том, что расставались одни люди, а встретились совершенно другие. Причина проще и прозаичнее: невозможно даже за год рассказать всё то, что прошло мимо друга, чего друг не видел и не чувствовал. Сидя на Кристиной кухне, обнимая руками чашку с горячим кофе, Женя говорила, говорила, говорила… И понимала, что многие события, случившиеся с ней, она теперь воспринимает совершенно иначе, нежели в те годы, когда эти события происходили.

Кристина слушала. Она не отрывала взгляда от лица подруги и удивлялась про себя – куда же делась Ковалева Женька? Когда и почему на смену ей пришла эта взрослая, серьезная женщина? Столько морщин… Красивая, ухоженная – да, но уже совсем не молодая. И – как ни странно – пугающая. Нет былого огня в глазах, нет страсти в голосе. Рассказывает о себе тихонько, равнодушно. Словно было-нет – совсем неважно.

Плавно и легко лился рассказ, и параллельно ему в голове возникали вдруг картинки – словно смотришь фильм, и иногда нажимаешь на паузу, чтобы рассмотреть подробнее застывшие в молчании кадры.

Вот Женя в Москве – на лавочке близ Тимирязевского парка. Плачет навзрыд, кутаясь в холодную шубейку и мысленно прощаясь со всем светлым и хорошим, что может быть в жизни.

Вот другая картинка – крупным планом классически-красивое лицо девушки. Доброе и нежное. Уголки губ дрожат в улыбке, а в глазах – всепоглощающая любовь и нежность. Олеся.

Вот южное побережье – холодное, серое. Унылый двор не менее унылого частного дома. И старый дед, протягивающий свои руки всё к той же – невинно прекрасной девушке.

Вот волевые силуэты двоих мужчин – они курят, стоя в трясущемся тамбуре вагона и перешучиваются со слегка удивленной и какой-то затравленной Женькой.

Картинки меняются, одна за другой, и заставляют сжимать губы, чтобы не заплакать: женщина, сидящая на коленях перед экраном монитора. Породистое лицо красивой, но жестокой стервы. Серость. Боль. Пустота. И – финалом – белый обелиск с золотыми буквами.

И снова пустота. Миллионы разных лиц: Реузова, Мясничный, Серега, Янка, Макс, Костик и Лена, и – вдруг Лёка…

– Как Лёка? – вскинулась Кристина. – Жень, вы что… виделись?

– Нет, – чуточку удивленно улыбнулась Женя, – Что ты… Конечно, нет. Это была не наша Лёка, Кристь. Другая.

– А… Прости. Рассказывай.

– Да нечего больше рассказывать. Из Москвы я уехала, всё бросила. Помоталась по разным городам, как-то проездом была в Ростове. А неделю назад подумала вдруг: что же я делаю? Половину России объездила, а до Таганрога так и не добралась.

– Коза ты, Ковалева, – хмыкнула Кристина, – Подумала она… Пятнадцать лет спустя.

Да уж. Странное дело – раньше Женя в любой момент смогла бы объяснить, почему не возвращалась в Таганрог. А теперь – не смогла. Проглотила упрек и поспешила перевести разговор.

– Кристь, согрей чайник, пожалуйста. Твоя очередь рассказывать.

– Ладно, – Кристина зажгла на плите газ, поплотнее запахнула халат и вернулась на стул, – Только ты заранее определись, о ком слышать не хочешь – чтобы я зазря память не напрягала.

– Ну, хоть что-то в этом мире остается неизменным, – засмеялась Женя, – Твой цинизм остался при тебе. Расскажи мне о себе, Кристь. Пока Толик с Женей не проснулись. А потом посмотрим, о ком еще я хочу послушать.

Моя лав-стори. Короче ночи. Смотрю на время.

И беспантово. Мотает счетчик. Такси на север.

И я не знаю, и я теряю вчерашний вечер.

Моя смешная, моя родная, до скорой встречи…

Инна задумчиво повертела в руках компьютерную мышь и снова вернула её на коврик. С самого утра у неё болела голова – видимо, сказывалась общая усталость. Виски наливались тяжестью, и эта тяжесть доходила до самого затылка.

Селектор прозвонил пронзительным писком, и Инна даже застонала тихонько.

– Да, Катя.

– Инна Николаевна, Ломакин.

– Соедините. И больше не беспокойте меня, пожалуйста.

Разговаривать с Алексеем не хотелось совершенно, но сегодня именно он сидел с Дашей и стоило послушать – вдруг что-то случилось.

– Да, Лёш.

– Привет, работница, – радостно завопил в трубку Лёша, – Звоню порадовать. Желаешь?

– Не откажусь, если действительно порадовать.

– Мы выучили новое слово.

– Какое? – оживилась Инна. Даша в последнее время не уставала радовать всех взрослых пополнением собственного лексикона.

– Ты не поверишь, – захохотал Алексей, – Лиза ушла в поликлинику, поручила нам с Дашенькой играть в кубики. Не мне тебе рассказывать, как эта игра происходит обычно: пару минут мы кубики складываем в слова, а потом Даша их разбрасывает, а я собираю.

Он говорил, говорил, а Инна чувствовала, как в её голове боль собирается в клубок и давит еще сильнее, вызывая только раздражение.

– И, значит, вертит она эту пуговицу, вертит, и приговаривает: «Пуговичка, пуговичка, крутилась, крутилась». В финале пуговица, естественно, отрывается, Даша смотрит на неё недоуменно и выдает: «скопытилась».

– Чудесно, – Инна более не смогла сдержать раздражение, и интонации получились более чем ехидные, – Я даже боюсь предположить, где она это слово подхватила.

– Да брось ты, – снова засмеялся Лёша, – Я больше не смотрю с ней телевизор, честно.

– Значит, изящное слово «скопытилась» она подхватила из детских сказок. Лёш, я вообще-то занята.

– Да, конечно, извини, – энтузиазм в голосе угас, – Я просто думал, тебе будет интересно.

– Мне интересно, – уже мягко ответила Инна, – Просто занята. Спасибо, что позвонил. Не обижайся.

Трубка упала на базу, и звук удара отозвался очередной вспышкой боли в голове. Господи, ну когда же закончится этот идиотский день? Домой бы сейчас, прилечь на кровать и ни о чем не думать…

– Инна Николаевна, разрешите? – секретарша поскреблась в дверь и просунула в кабинет голову. – Вы просили не беспокоить, но вас хочет видеть Василий Михайлович.

– Иду. Спасибо, Катя.