Мы поднимались в атаку - Страница 38
Родина- мать, я душой укрепился,
Любящим сыном к тебе воротился.
…
И на родимую землю мою
Все накипевшие слезы пролью.
Особенно хороши березы на рассвете и в минуты заката. Перед восходом березы стоят точно девочки- тонконогие, голенастые, тихие-тихие; деревья по-человечьи ждут прихода утра. Покорно подрагивают их скромные прически-кроны.
На закатах, когда солнце бьет в глаза, под надвинутые на брови каски, из рощи выползают пятнистые танки. За ними топает пехота в мундирах грязно-болотного цвета. Белоствольные деревца, беспомощно роняя раззолоченную листву, опрокидываются под напором гусениц, но по немецкой броне хлещут наши пушки, и земля от разрывов осыпает березы. Скорей надо начинать наступление!
«Здравствуй на многие годы, милый ты мой лейтенант Юра.
Пишет тебе бабушка Клавдия Чунихиной, известной тебе по деревне Хохониха, что возле энского города, где ты проходил военную науку. Ты меня, наверно, плохо помнишь, а я тебя хорошо запомнила.
Нету, Юра, больше нашей Кланюшки. Приказала долго жить. Случилось это в начале зимы, и Нюша, ее мама, а моя дочь Анна Васильевна иначе, хоть и прошло время с похорон, досе писать еще не может: трясутся руки, и все тянет ее плакать.
А я, Юра, отрыдалась, и более нет у меня сил плакать. Суюсь, бестолковая, в разные углы по делам, а как ударит; «Кланюшки нет», скорей лезу на печь, чтоб не сомлеть. Я вить из себя железную старуху изображаю, а у самой сердце до жилочки истрепеталось. Виновата во всем проклятая война и враг, который мирным людям ее принес.
Два раза смерть заходила в наш дом - с фронтовой стороны и с нашей, небоевой, но тоже дюже тяжелой. В сталинградскую пору убило мужа Анны - душевного, работящего, и теперь, когда вы не сегодня-завтра Гитлера проклятого прикончите, погибла любимая внучка. Просилась она после отцовой похоронки на фронт - не пустили ее, так смерть выискала в родных местах.
Как оно случилось. В ту субботу Кланюшка прибегла с лесоповалу и сразу в баньку, она так любила. Вернулась веселая, голодная. «Сейчас,- сказала,- поужинаю и Юре {тебе то есть) письмо сяду писать». Ну, поели, а Нинки нет. С обеда поехала на станцию за керосином, мылом, спичками для сельповской лавки. Стемнело, а Нинкиного грузовика не слышно. Клава оделась. «Пойду ей навстречу,- говорит.- Если застряла, выберемся быстрее, сестренка волков боится, услышит вой, теряется. Пойду!» Не могли отговорить, а матери идти с ней не велела. Посмеялась «Что я, первый раз?» Оделась, взяла топорик, ушла. Нюша подается на каждый звук. «Ой, что ж я наделала, одну пустила». Чуяла. Под утро зашебуршал под окном Нинкин грузовик. Мы не спали, выскочили. Нинка одна идет. «Что? Что?» Нинка с плачем: застряла в Бирючином овраге на сломанном мосте, от нас верст не меньше двенадцати. Нинка поплакала от бессилья, влезла в кабину и скукожилась от холода. Кланюшка заявилась, и они начали шуровать, потому что люди-то керосин и все протчее ждут. Лапник стали рубить. Кланюшка сильная была, на себя привыкла главную работу брать. Нинка решила керосину из бочки налить, факел сделать, чтобы подсветить. Если б не война, не спех - подождать бы могли, не рваться… Как бочка полыхнула - Нинка прочь, а Кланюшка туда - тушить. Потушить-то потушила, да обгорела вся. Нинка слезами завела машину, в больницу помчала сестру. Кланя стонала да тебя в забытьи звала. Чтоб ты, значит, ей помог.
Врач говорила, что в таком состоянии редко выживают, но малая надежда была. «Если б,- сказала,- лекарство (хитрое название, я не упомнила), тогда, может, и помогло бы».
Вот такая, милок Юра, беда - горше не выдумать.
Из деревенских новостей какие: похоронки стали приходить на парней, которых брали на войну в прошлом годе. Устал народ от войны, кончайте ее поскорее. Из добрых вестей - та, что объявился Ванюшка Феоктистов, мой внучатый племяш, он еще, помнишь, с тобой задирался, Клаву защищал, думал, ты ее обидеть хочешь. Он в разведку ходил и без вести пропал, а потом, раненный, выполз. Медаль получил - «За отвагу».
Ты нам теперь заместо родного. Кланюшка тебя выбрала, значит, ты хороший, верный человек. С послевойны приезжай или с войны, если отпуск начальство даст.
С приветом - бабушка Мария Феоктистова.
Извини, милок Юра, что коряво да нескладно написала. Желаем тебе живым-здоровым кончить войну. Ждем ответа каждую минутку и часок».
Никому не сказал я о письме, маме не написал: я же ей о Клаве словом не обмолвился. Все снес в себе.
Дивизия идет навстречу последним боям в Курляндию, где бессмысленно сопротивляется прижатый к морю враг.
Наступаем мы медленно: неприятель наносит ответные удары. Накануне юбилея Советской Армии - 23 февраля 1945 года - один из наших батальонов контратакой был отрезан от полка, занял круговую оборону и отбивался. Прервалась связь - кончилось питание у рации. Последняя передача составила просьбу комбата помочь боеприпасами: патроны и гранаты на исходе. О еде не упомянул, хотя все знали: там съели и НЗ.
Около полуночи вызывают к командиру полка. Быстро собираюсь, и мы с посыльным бежим. Ни огонька на хуторе, окна и двери зашторены плащ-палатками. Часовые негромко спрашивают пароль, бормочут отзыв и пропускают в дом. В комнате ярко светят керосиновые лампы. Комполка майор Яворов - пожилой, краснознаменец еще с гражданской, и начштаба капитан Несытов - парень лишь чуть постарше меня, поднимают головы от карты. Утомленные лица. Докладываю, что лейтенант такой-то по вызову прибыл.
- Автоматчик,- майор любит обращаться к офицерам не по фамилии, званию, а по специальности,- роту в ружье. Выход на задание по готовности. Достань карту, отметь и запомни маршрут. Карту оставишь, партбилет, награды - тоже. А сейчас слушай боевой приказ!
Помню наизусть, как басни дедушки Крылова, заученные в начальной школе, ту двухверстку - зеленую, «лесную», с моими пометками синим и красным карандашами, а внутри синего и красного - черный значок: дом лесника.
- Нарисовал? - майор нетерпеливо отбирает карту.- Повтори маршрут.
- Значит, так,- начинаю я,- от хутора иду до кирпа (так на картах обозначается кирпичный завод), потом строго на юг по краю торфяника, но не влезая на минное поле.- Майор и капитан, внимательно слушающие, утвердительно кивают.- Затем лесом, вдоль просеки, на которой возможны немцы, выйти к дому лесника со стороны лесного тригонометрического знака…
- Запомнил,- говорит майор.- В твоем распоряжении сани, ездовой. Положишь цинки с патронами, гранаты, хлеб, консервы, питание для рации, медикаменты, махорку, Как пройдешь до дома лесника - твое дело, боевого офицера, недаром война за плечами: пролети, проползи, просочись. Но к рассвету будь там! Если комбат и замполит вышли из строя, примешь командование. Атака совместная - мы отсюда, вы оттуда. Выводить батальон по северной просеке, движение по ней начнешь в семь ноль-ноль, ни секундой раньше, иначе попадешь под свой огонь. А он будет такой, что на твоем пути ни одной живой гитлеровской души не должно остаться. Пойдем, скажу два слова твоим хлопцам, поздравлю с Днем нашей родной Советской Армии. А тебе, лейтенант, желаю удачи и прошу, как сына: выручай батальон!…
О- о, это что-то да значит, если жестковатый далеко не сентиментальный майор просит; обычно он приказывает -и шагом марш: выполняй!
Мы тащимся эти несчастные пять километров от полуночи до пяти утра. Фашисты нервничают, пускают ракеты. Сани приходится буквально нести на руках: снег проваливается, а под ним пни, вода. Фрицы шастают так близко, что кажется, протяни руку и хлопнешь по плечу. Один докурил и швырнул окурок - красный светлячок чуть не попал мне в лицо, едва успел отклонить голову.
Делаем несколько шагов и замираем, вслушиваясь в ночь, в дыхание каждого сонного часового. От напряжения сводит ноги, руки с зажатыми в них двумя пистолетами, режет глаза. Дует влажный пронизывающий ветер. В другое время мы бы окоченели, а тут по спине катятся струйки пота. Захочешь кашлять - лучше съешь рукавицу.