Мы поднимались в атаку - Страница 34

- Откровенная ты.

- Нехорошо? Уж какая есть. Идите, вам далеко.

Я побежал. Времени до окончания увольнительной осталось мало.

Давно, почти 30 лет назад, когда я только что окончил исторический факультет в Ленинском педагогическом институте, по распределению приехал в Казахстан с чемоданом книг, в первом «штатском костюме», и стал преподавать в педучилище районного городка Баянсу, и студенточки - русские и казашки писали мне любовные записочки, а я одержимо вел историю, таскал ребят на раскопки, организовывал исторический и даже драматический кружки, ездил с парнями и девчатами тушить степные пожары, потому что мне было 25 лет и сил в избытке,- в ту золотую пору произошел памятный случай.

Я придал ему большое значение и огорчался неуспеху «пожарного» предприятия. А теперь с грустью рассматриваю другие тогдашние фотографии, вспоминаю имена и прозвища учеников, названия одноактных пьес и стихов, какими мы привлекали во Дворец культуры даже обомшелых русских стариков и казахов-аксакалов, забывших дорогу из дому.

Военная страда четыре года держала поколение, отшибала взрывчаткой, железом, гарью. Теперь по стране пахло трудовой бензиновой пылью дорог и проселков, жирной известкой, раствором, свежекрашеными партами, распиленными бревнами. Годы учебы пролетели быстро, я учитель и, как в войну, отвечаю за «подразделение». Это уже не взводы, не роты, а студенческие группы, курсовые потоки.

Какие на войне радости? - сознание, что цел после боя, письмо от матери, привет от девушки, друг боевой вернулся «подремонтированный» из медсанбата, еще город освободили, скоро фашисту крышка!…

Настоящая радость пришла только теперь, и никакой труд не казался чрезмерным, любое дело считал выполнимым. В студенческую пору сверх учебных программ, помимо общественной работы будущие историки, биологи, физики летом катили в подшефные колхозы на помощь; в учительскую пору при строгой необходимости выполнять учебный план я на подбившемся живучем училищном «газике» возил свои группы на производственную практику и шефские культмероприятия, на уборочные - посевные и на степные пожары.

Мои ученики отстали от меня на десяток лет, как я от Гриши или Дудакова. Во время пожара огонь припек, зажал на обугленном пятачке. Я увидел: мои студенты встревожились, жмутся ко мне, швыряют лопаты и отбиваются от искр. Опасный момент… Я закричал: «В каком году был штурм Измаила? Пять баллов за быстрый ответ!»

Но не об этом я. Такие случаи на пожарах не часты и не характерны. Потом я рассказал ребятам о ротном Дудакове с его вопросом о дате крещения Руси, и мы смеялись - особенно весело потому, что из огня вышли благополучно. Сидели обессиленные, в саже - и смеялись, совсем как черти из пекла.

К чему это я? Да к тому, что «вечерников» хочу увидеть на их рабочих местах. Так мой характер привел меня на машиностроительный - детище Ленинска, его гордость и славу.

В городе говорят «завод» и не уточняют: его бы с большой буквы писать, другого такого в городе нет: заводище!

Монтажному цеху, в котором работают оба «моих» - Алексей Сережкин и Леонид Моторин,- отведено просторное светлое помещение. Завод, его новый корпус видны почти из любой части города. Из окон нашего дома - тоже.

Разыскиваю парторга цеха. Он уводит меня в «затишок» - к четвертой стене. Мы в царстве цветных проводов, скрученных в жгуты и втиснутых в трубы, коробки, шкафы. Степан Степанович Пименов - наладчик автоматических линий и станков. На вид ровесник, но не седой, не хромой, не импульсивный, как я,- спокойный, сосредоточенный.

В десяти метрах от нас Леонид колдует с проводами. Завидел меня, смущается, но скоро забывает обо мне и занимается делом - готовит проводку для монтажа. Так увлечен, что не обращает на нас внимания. Высокий, большерукий, сосредоточенный, он приметен, нет, значителен, ни на кого не похож. За партой он что-то теряет. Красив человек в труде! В том самом труде, который выбрал по душе, на который идет, как на праздник.

- Да, красиво работает,- соглашается Пименов.- И не только руками. Умеет увлечь, его называют в бригаде «комиссаром». Леша - бригадир, и им двоим не «тесно», нет зависти, есть дружба. Два таких парня - как не завестись лидерству. Так нет же! Потому что настоящие. В партию принимали обоих Лех (мы и Алексея и Леонида Лехами зовем) в один день.

- А где бригадир?

- Сдает готовую продукцию. Сюда не придет - после смены прямо к нам в школу, еле поесть успевает.

- Достается - работа, депутатство, общественные нагрузки.

- Не жалуется. Правда, времени в обрез, У Лени сын родился. Жена на дежурство (работает в реанимации), Леня на «вахту» - сына кормит, купает, ублажает не хуже матери.

Пименов гордится: после ПТУ самые неисправимые и разболтанные становятся в бригаде хорошими работниками, общественниками, из армии пишут: «Вернусь только в свой коллектив». А бригада вовсе не «исправительная», таких по заводу немало. Атмосфера молодого энтузиазма, не одной материальной, но и моральной заинтересованности в результатах труда требует.

- А те, кому не нравится, уходят в другие бригады или с завода?

- В том-то и дело,- улыбка во все широкое доброе лицо Пименова,- что остаются. Приживаются, тянутся, чтоб быть как все. У нас любят работать и умеют работать. Если мы, командиры производства, допускаем промахи, нам плохую организацию труда молодежь не прощает. Своему одногодку простят, нам - нет: мы в их глазах не имеем права на ошибку.

- По своей работе знаю,- говорю я.

- Так они, понимаешь, правы,- начинает горячиться и сразу же заставляет себя остыть Пименов.- Ровесника парень обругает, обсудят проблему «на басах» и придут к общему знаменателю. А с нашим братом, годным в отцы, что делать? Не очень-то поспоришь: возраст, седины, апломб, авторитет… Общественные организации кого в конфликте поддержат? Оч-чень ответственный у нас, друг, возраст. А роль - того важнее, будто саперы на фронте: ошибешься, взорвется твой авторитет, как фашистская мина под ногами. Не прощают ребята глупого руководства.

Алексей сидит у меня в кабинете, пьем принесенный им из буфета чай, заедаем пирожками. Торопиться некуда, уроки окончены, завтра суббота. Рассказывает о себе охотно. Ко мне тянется не только как к педагогу: 22-летнему парню не хватает отца. «Мама есть мама,- тихо произносит он,- о чем угодно можно говорить с ней, но за всем у нее спрятано: «Сынок, а ноги ты не промочил?» Будто это самое важное на свете…»

Из армии писал скупо: «Все в порядке, служу; дали грузовую автомашину, езжу; здоровье хорошее, ребята из разных городов и областей; земляков-москвичей в роте нет».

Теперь, возмужав, набравшись жизненного опыта, Леша не стал бы специально «доказывать», а тогда, в 18 лет, «молодой был», загорелось ретивое: знайте наших! Ведь как в насмешку (проверяли или случайно получилось - до сего дня не понял) дали шоферу Сережкину изношенную машину ГАЗ-66: приведи в порядок, докажи, на что москвичи способны.

Первый жизненный экзамен. На душевную стойкость, надежность, даже на физическую твердость. Ну и конечно, на «профпригодность».

Есть у людей с крепкой сердцевиной силы, о которых иные сами не подозревают. До решающего, ответного часа. Пока ты только накапливал, аккумулировал в себе. С этого часа сумей (нет, не доказать, «доказывают» мальчики!) поступить по-взрослому.

- Сделаю,- молвил Алексей.- Докажу! - это уже себе.

Солдат Сережкин был мальчиком. Доказать - значило утвердить себя; всем, а также и себе доказать: могу!

- Сдела-а-аю! - мучился тогда.- Нельзя отступиться. Но ведь из мертвого железа грузовик…

Умел Алексей не так мало. Во Дворце пионеров модели самолетов, кораблей мастерил, сделал радиоприемник со спичечный коробок. Всерьез подступал к технике. Из самоката соорудил приличный мотороллер. Подаренный родителями гоночный велосипед выменял на велосипед с моторчиком. Лопнул на нем бензиновый бачок - и Леша, будто 15 лет к этому страшному моменту готовился, не побежал - погасил огонь. Явился домой в прогоревшей одежде, но веры в технику не потерял.