Мы поднимались в атаку - Страница 33

Танцевать я люблю, но мешает стеснительность и неуклюжесть. Впервые в жизни я понимаю: если за Клаву не буду бороться, это сероглазое чудо у меня уведут…

Спотыкаюсь, наступаю ей на ноги, но она не сердится. Меняют пластинки: Утесов, Пирогов, Дормидонт Михайлов. Мы не разлучаемся. Не подо все песни можно танцевать, и тогда мы стоим, опустив руки, но не расцепив их.

- «Брызги шампанского»,- провозглашает Люда.- Дамы выбирают кавалеров.

У нас с Клавой ничего не меняется: девушки не претендуют на меня. Вася старается, меняет партнерш, но все же чаще, чем с другими, танцует с Ниной.

…Клава после семилетки училась в лесотехникуме, но трудно стало жить - бросила. Отца убили в Сталинграде, мама поверить не может: сядет за стол, когда все улягутся, положит листок и говорит со своим Егором, а дочери и мать-старуха слезы глотают от горя и жалости…

Клава пересиливает себя и начинает расспрашивать меня: что в здании техникума, где сейчас разместились наши курсы, изменилось, где знаменитая коллекция древесных пород, сохранились ли лесопосадочные машины, не разорили ли библиотеку?

- Зачем разорять,- отвечаю,- мы книги любим.

- Теперь парни только войной заняты.

- Клава,- прошу я,- восстановись в техникуме. За войну столько лесу погубили, что лесоводам работы на сто лет хватит.

- Это верно. Что за час разрушат, потом век восстанавливать,- вздыхает Клава, и я радуюсь, что ее суждение не девчоночье, не поверхностное, а продуманное, основательное.

- Мальчики, ужинать! - кричит Люда.- Рябчики в сметане - после победы, а сейчас не обессудьте, винегрет да пирог с картошкой и грибами. А Клава выставляет бутылку бабушкиной наливки.

Первый тост, конечно, за победу. Наливка оказывается густой, как столетнее вино из царских подвалов (будто я его пил). Клава чокается со мной и пьет. Я вижу, не умеет скрывать чувств, больше ни к кому не протягивает рюмку. Но ревниво следит: выпью сразу или чокнусь с кем-то. Однако у меня свой характер: могу ж не разгадать ее игру? Вроде бы не замечая, что Клава сторожит каждое мое движение и слово, чокаюсь с Василием («За нашу долю в победе!»), потом с девушками («Хороших вам женихов после войны…») и тогда снова поворачиваюсь к Клаве - чокаться. Но у нее рюмка уже пуста. Она сердито полуотворачивается; виднеется ее розовое маленькое ухо с голубым камнем в сережке. Я подливаю ей из своей рюмки:

- Давай снова чокнемся и выпьем за то, что задумали.

Клава расцветает:

- За победу и исполнение всех ваших желаний. Странно: я обращался к ней на «ты», она - на «вы». Я не знал, что тут существует кодекс отношений девушки и парня, с которым знакома, или «гуляет», или за которого идет замуж. Если ты понравился, если тебя готовы полюбить - тебе говорят на людях «вы»…

Наливка чудо как хороша, но мне впервые в жизни хочется выпить чего-то крепкого, что пьют взрослые мужчины в подобный необыкновенный день.

- Давайте еще выпьем за будущую победу! - предлагаю я.- Хоть по наперстку на каждого, но - за нее!

- И за нашу встречу после войны,- говорит Клавдия глядя мне в глаза.

- Вернуться вам, мальчики, живыми-здоровы-ми,- это Люда.- К этому столу, к другому - неважно, лишь бы вернуться.

Василию подают гитару, и он поет:

Бьется в тесной печурке огонь…

Вспоминаются Вилен, его голос, его песни…

- «Там вдали за рекой» играешь? - спрашиваю я Васю.

Поем о наших ровесниках, воевавших на гражданской. Всех объединяет чувство причастности к драме «сотни юных бойцов из буденновских войск».

И без страха отряд

Поскакал на врага,

Завязалась кровавая битва,-

выделяется из негромкого хора напряженный Васин голос.

И боец молодой

Вдруг поник головой:

Комсомольское сердце пробито,-

печально отзываются чистые голоса девушек.

Я лишен голоса и слуха, оттого лишь тихонько подпеваю, чтобы не мешать «настоящим певцам».

Он упал возле ног

Вороного коня

И закрыл свои карие очи.

Василий глаз не отводил от поющих сестер, откровенно любуясь обеими. Клава поет не со мной, а с ним, песня сближает их, но вовсе не отдаляет от меня:

«Ты, конек вороной,

Передай, дорогой,

Что я честно погиб за рабочих».

Кончились песни, все замолкли. В тишине властно застрекотали до сих пор неслышные ходики. Клава подтягивает на них гирьку и начинает одеваться.

- Я провожу вас, Юра.- Прямо и сказала: проводит меня.

- Ты же после бани, простудишься,- возражаю я.

- Не волнуйтесь, я теплее оденусь. Да мы закаленные.

Выходим в синюю лунную ночь.

- Как пойдем,- спрашиваю я,- полем или лесом?

- Можно и лесом,- отвечает Клава, и мы сворачиваем налево.

- А что старших ваших не было? - интересуюсь я.

- А мама с бабушкой ушли на ночеву к родне. Мамочка все понимает, сама молодой была. Да и какие, рассудите, Юрочка, нынче на деревне радости? Вот мы, кто на лесозаготовках от колхоза, вы сегодня всю бригаду видели. За день так наломаемся, что и есть неохота. Так тяжело, что и рассказывать не хочется. Сейчас лес идет для шахт Донбасса. А весной: «Дадим лес на восстановление героического Сталинграда!» Одно всех держит - надо! И мечтаем: скорей бы война проклятая кончилась…

Я думаю: мы и в тепле сидим на классных занятиях, а каково девчатам в лесу, где только у костров погреешься?!

- Верно, что вас белым хлебом кормят? - почти угадывает мои мысли Клава.- И сахар дают?

- Ну, не только белым, наполовину,- отвечаю я виновато.- А сахар, верно, получаем. Иначе пушки по снегу не потащишь.

Большое удовольствие - вечером, во время самоподготовки, запивать кипяточком ломоть пшеничного хлеба, обмакнутый в сахарный песок… Решаю: принесем с Василием гостинцы - свои порции хлеба и песку, пусть девчата полакомятся. Эх, жаль сегодня не догадались!

- Ой, мамынька, волки вроде! - вдруг вскрикивает Клава. Она берет меня за рукав шинели, на миг легонько прижимается ко мне. Но - испуга в голосе нет.

- Теперь я тебя провожу,- говорю я, и мы поворачиваем к деревне.

- Я недавно здесь серого встретила. «Кыш» ему сказала и пошла дальше. Один был, не решился…

- А если бы стая?

- С другой бы ты теперь дружбу вел.

И тут я неожиданно для себя обнимаю Клаву, пытаюсь поцеловать. Но Клава с недевичьей силой сжимает мои руки в кистях:

- Нельзя, с первого разу невозможно,- шепчет она, отворачивая лицо в сторону.- Остыньте, не позволю все равно.

Я пытаюсь запрокинуть ее голову, но Клава вдруг кричит с болью, с досадой:

- Пустите же! - И у меня разом опускаются руки.- Ой, мамынька, вон звезда упала,- произносит она, глядя в небо.- Не эдак ли мой папанька загас?… Бабка тогда к подружке гадать пошла, но ничего карты не открыли. А потом: «Погиб смертью храбрых…»

У Клавиного дома группа парней помоложе меня преграждает дорогу. Ломкий мальчишеский голос:

- Курсант, подраться хочешь?

Клава вглядывается в темные фигуры:

- Ты, Ванюшка, не очень, а то матери пожалуюсь.

- Заступница! У нас на курсанта зуб, не на тебя.

Мне становится весело. В Ленинске тоже такие задорные петушки водились.

- Семеро одного не боитесь? - спрашиваю насмешливо.- Не стану драться, других дел хватает. Идем, Клава.

Парнишкам надо было только утвердить себя, драться и им не хочется. Когда останавливаемся у дома, Клава спрашивает:

- А не боитесь, что трусом сочту?

- Нет.

- И правильно! Не этим храбрость доказывают. Мой папанька драки не любил, а на фронт спокойно пошел. Если б вы стали задираться с Ванюшкой, мне было бы неприятно.

- Презирала бы?

- Вроде того.

Клаве на язык не попадайся: выскажет, что думает.

- Ну, спокойной ночи, побегу я.

- Не обиделись? Приходите, Юра, с вами не так тягостно. Будто просвет в тучах и солнышко оттуда.