Мы поднимались в атаку - Страница 30

Жалею, что раньше не перешел учительствовать в ШРМ. Интересный народ «вечерники» - особая категория рабочего класса, служащих. Им достается. Иные бросают, снова начинают, тянутся, срываются. Надо все подчинить учебе, чтобы выдержать. Легко ли: день - в труде, вечер - в школе. А когда готовиться? Да и в кино хочется, и футбол-хоккей тянут к телевизору, а там свадьба у подруги, встреча друзей - как не пойти в гости?… Учится-то молодежь; двадцать - двадцать пять, самые сладкие годочки, а тут: слякоть не слякоть, устал не устал - иди, вечер не твой; уроки не подготовил - двойка, вот она. Однажды - в перебивку урока, чтоб мои «вечерники» расслабились, спросил: чего им больше всего хочется? Ответили согласно: выспаться.

Жаль их, но и требования ослаблять нельзя, знания - вещь реальная, дутые цифры никому не нужны, «корочки», выданные человеку, заслуживающему двоек,- обман государства, самого выпускника, дискредитация вечернего школьного образования.

С трудом, как когда-то прогрызая оборону, «пробили» для шереэм буфет с чаем, бутербродами, нехитрыми блюдами. Торг пообещал (под нажимом Калугина) венгерскую кофеварку. Ребята и девушки - народ, живо откликающийся на заботу о них: заметил, что после «рождения» буфета посещаемость увеличилась. Нам бы, думал я, завести «поющий» самовар», какой мы с женой видели в фойе Театра имени Ленинского комсомола в Москве, да еще с теплыми бубликами.

А преподавать моей молодежи нужно иначе, чем ребятишкам. Эти жадно тянутся к познанию жизни в ее непростых проявлениях, в них действительно жива потребность практику подкрепить теорией. Роднит их с «брошенными» мною школярами жгучий интерес к нам, старшему поколению; что за нами?

…Один из первых уроков по истории СССР - восстание декабристов - я начал с развенчания формулы «самодержавие, православие, народность». Раскрыл книгу и стал читать русскую народную сказку «Как поп работницу нанимал». С комментариями Некрасова и Герцена, Тараса Шевченко и Чернышевского, Льва Толстого, Пушкина, Радищева. Мне надо нарисовать жизнь девятнадцатого века в движении, в борьбе. Хотел показать истоки дворянской революционности декабристов, переход к «крестьянскому» социализму Герцена, подкрепить картину блестящей публицистикой Ленина: «Чествуя Герцена, мы видим ясно три поколения, три класса, действовавшие в русской революции…»

«Тебе, девка, житье у меня будет лехкое,- не столько работать, сколько отдыхать будешь!…»

Когда веду урок, беру под наблюдение две-три пары глаз. Разных людей. По характерам, уровню мышления, возрасту. И - парня и девушку.

Любовь Дубова. Зеленые большие широко расставленные глаза. Смотрят, почти не мигая. И бровью не повела, когда я затянул на два голоса, с поповским «припевом», сказку: словно этой девушке часто приходилось на уроках слушать лукавую мудрость народной сатиры.

«Утром станешь, как подобат,- до свету. Избу вымоешь, двор уберешь, коров подоишь, на поскотину выпустишь, в хлеву приберешься и - спи-отдыхай!»

Класс застыл - не знает, смеяться или нет. Смешно, но ведь урок, а учитель, он же директор, строг.

«Завтрак состряпашь, самовар согрешь, нас с матушкой завтраком накормишь - спи-отдыхай!»

Переглядываются, по-прежнему не смеются. Но вот двое рабочих парней из тех, за кем «держу наблюдение», неразрывные друзья, Сережкин и Моторин, настойчивые в учебе, самостоятельные в суждениях, засмеялись. И освобожденно грохнул класс.

«В поле поработаешь али в огороде пополешь, коли зимой - за дровами али за сеном съездишь и - спи-отдыхай!»

Смеются все, а Дубова выгнула брови, недоумевает. Лицо - как застывшая маска. Каменный цветок.

«Обед сваришь, пирогов напечешь - мы с матушкой обедать сядем, а ты - спи-отдыхай!…

После обеда посуду вымоешь, избу приберешь и спи-отдыхай!»

Восьмиклассником я в драматическом кружке подвизался, стихи декламировал, в пьесах играл. И теперь разливаюсь перед учениками:

«Коли время подходяче - е лес по ягоду, по грибы сходишь, али матушка в город спосылат, дак сбегаешь. До городу рукой подать, и восьми верст не будет, а потом - спи-отдыхай!

Из города прибежишь, самовар поставишь. Мы с матушкой чай станем пить, а ты - спи-отдыхай!…»

Люба служит секретарем-машинисткой у предгорсовета. Учится хорошо. В своем классе пользуется авторитетом, девочки ее побаиваются, парни уважают. Если заговорит, все умолкают. Говорит дельно, уверенно. Привыкла, чтобы к ней прислушивались. Лидер - по современной терминологии.

«Вечером коров встретишь, подоишь, попоишь, корм задашь и - спи-отдыхай!…».

Лицо Любы по-своему притягательно. Им не любуешься, оно именно тянет к себе внутренней силой; хочется в глазах ее разгадать что-то затаенное, но они не пускают проникнуть в их глубину.

Класс сопереживает, класс вслух думает, осуждает хитрого и жадного попа-эксплуататора.

«Постели наладишь, нас с матушкой спать повалишь, А ты, девка, день-деньской про спишь-проотдыхашь - во что ночь-то будешь спать?…»

Я что- то понял, когда Люба вздрогнула при словах «нас с матушкой спать повалишь». Да у нее горе в семье! По всему вижу. Она молодая женщина, а муженек попивает, недаром такая реакция: волна дрожи по Любе. Угадал! Не до смеху моей горькой красавице…

В тот урок переплелось: история, фольклор, воспитание, явная душевная мука молодой женщины, сильная и верная реакция класса, град вопросов, спор о религии, «вынесенный» на перемену (никто не бросился курить, мусолили сигареты в зубах). Зацепили непростое: молодые родители потащили младенца в церковь - крестить. А им свадьбу завод устраивал!

Моих не юных, но молодых ребят и девчат в этом эпизоде задевает лживость, маскировка, двоедушие. Умеют глядеть «в корень» наши дети! В пору моей молодости тоже так было: фашистов ненавидели, сражались с ними, а после боя - как не накормить пленного? Предательство же не прощалось, это в нас неискоренимо.

…В 30- летие Победы собрали мы «ветеранов» 13-й школы. Тепло встречали всех ребятишки, из волнующе-тревожных минут особенной стала та, когда галстуки пионерские нам одевали смущенные мальчики и девочки, а старшеклассники -высоченные парни с модными прическами и девчонки с голыми коленками - прицепляли нам, старым комсомольцам, рядом с орденскими колодками значки членов ВЛКСМ.

Шли потом в общем строю: солдаты с боевым знаменем, мы и школяры со знаменем родной школы. Когда заиграл оркестр и мы равняли шаг под синкопы барабана - еще крепились.

А вот поверка, и мы отвечали:

- Ученик десятого «А» Игорь Королев погиб за Родину сержантом авиации.

Или:

- Ирина Морозова - доктор химических наук, сотрудник московского НИИ…

Горло сдавливало волнение. Одни ушли без вести; другие - как Саня Чесноков - остались в войне; иные не отозвались, может, где и живут, о них не знаем.

А с Ирой:

- Ты жив, а говорили… И кем?

- В школе, историк.

- Ах, учитель…

Внимательно-холодные вопросы - больше говорить вроде не о чем, все миновало.

После встречи кто-то сказал: объявился Семка О. Забежал шибко далеко - в Австралию, теперь рвется домой. По каким-то статьям вроде бы прощен. Неужели хоть пощечин не заслужил от друзей Сани, преданного им?

…Звонок звал на следующий урок, а мы спорили, я горячился не меньше своих взрослых учеников. В коридоре нагнала Любовь Дубова:

- Юрий Петрович, а можно терпеть, если человек говорит: «Люба, милая, любимая», а сам грязнее грязи приходит - либо пьяный, либо от подруги-разлучницы?

Она не ждала ответа. Да и что я в две минуты решу? Ей надо взять меня в союзники. Не выдержала сильная душа: горе оказалось сильнее гордости. «Помогу, Люба, мимо не пройду. Поборемся за твою долю».

В ШРМ я стал пристально разглядывать свой народ. У нас есть парни из пожарной команды, девчата-стюардессы из летных экипажей Аэрофлота, солдаты - узбеки и казахи из стройбата.