Мы поднимались в атаку - Страница 13
Мысленно подсватываю ему Жанну, хотя он на пару лет старше ее, и по возрасту той подошел бы Борис. Но Борька - человек острый, способный на всякие неожиданности; пришлось бы с ним нелегко, он стал бы ее обижать, а она очень ранима. Алик же - из надежного, твердого сплава.
Я рассказываю о Жанне сыну, но он слушает рассеянно. Ходит по кухне, опустив голову, сцепив руки за спиной. И я, когда размышляю, делаю именно так. Поднимет голову, взглянет и опять своими длинными ногами меряет небольшую нашу кухоньку. Алик, Борис и 17-летний Виль все ростом не меньше ста восьмидесяти, младший еще подрастет, и нем акселерация проявляется с полной силой. А в кого им быть коротышками: Галя тоже высокая, статная, сильная, хоть росла, как и я, в тяжелые годы. Молодость и вера у людей нашего поколения превозмогали любые преграды.
Все я выложил сыну о редакционном приеме, о милой, обаятельной Жанне. Нет, не заинтересовал его, возможно, потому, что он в меня: не могу раздваиваться, когда чем-то переполнен.
- Ну, ладно, пап, я тебя выслушал, все понял, знаю, что Жанна - хорошая, цельная натура, предугадываю, что тебе хотелось бы нас познакомить…
- Я об этом слова не сказал,- сделал я слабую попытку замазать правду, но сын меня видит насквозь. Младшее поколение не такие простаки, к нам порой относятся с долей снисхождения.
- Очень занят, отец. Вот немного освобожусь с квартальным планом, познакомишь нас, и поведу эту чудесную Жанну в кино. А вы с мамой, едва вечером вернусь, будете ждать, когда расскажу все в подробностях: где сидели, что я сказал, что она ответила… Ладно, с этим все? Тогда о моем? Вот ты мой батька, а мало мы видимся, Все детство и отрочество с нетерпением поджидал по вечерам, когда ты придешь с работы, а, не дождавшись, знал, что ты обязательно с порога пошагаешь в детскую целовать нас спящих. Хотел не заснуть, а не получалось. Но во сне улыбался тебе, когда твоя отросшая за день щетина колола щеку…
- К делу,- говорю я.- Что-то ты, сынок, становишься сентиментальным. Воспоминания - удел моего возраста. Или у нас в семье мемуарная эпидемия?
- Хочу купить мотоцикл с коляской, папа,- рубанул Алик.- Твое мнение?
- По идее, неплохо иметь колеса, но ведь ты знаешь, мы с мамой не накопили почти ничего, какие мы тебе помощники!
- Что ты, что ты, отец,- Алик даже испугался,- неужели думаешь, что я претендую?…
- А может, мы тебя сначала женим? Это во всех отношениях безопаснее.
Неожиданно Алик шагнул ко мне, обнял и на несколько секунд прижался к моей щеке. Как в детстве. За всю его жизнь это было второй или третий раз, когда вот так мы стояли обнявшись. Нечасто в нашей семье предавались сантиментам.
- Я уже большой, папа,- сказал Алик.- Ты в мои годы вернулся с войны ротным командиром, бывалым офицером, а сейчас за меня вы с мамой хотите решить, когда мне жениться. Я говорю: «Мотоцикл», а ты: «Нет, жена».
- Ну, извини. Больше не буду об этом. Просто я о человеке, а ты - о железе. Хороших людей терять нельзя, сынок, а железа на наш век - с избытком.
- Уел! Убил! Я подумаю…
Это уже много! Если «подумаю», значит, есть над чем.
Через два дня без звонка (по телефону отказывают легко, проверено опытом) я отправился в редакцию. У меня было окно между уроками. Шел быстро, торопился, хотя время в запасе имел. У редакции смело направился через улицу: до пешеходного перехода идти было полквартала.
Свисток милиционера настиг меня па середине магистрали. Я оглянулся с досадой - никогда здесь не было постового - и обреченно вернулся к нему, ожидавшему меня с полукомической миной на немолодом усатом лице.
Больше всего я боялся, что кто-то из редакции в окно увидит, в каком нелепом положении очутился новый автор. Как пойманный на месте преступления, я мгновенно оказался в кольце случайных зевак: в том числе школяров, старух, вечно спешащих со своими авоськами; теперь на мое горе они никуда не торопились! Я возвышался над ними благодаря своему росту. Глупее ситуацию трудно было придумать.
Милиционер взял меня на прицел уже издалека, его карие глаза выражали не строгость, а деланное сочувствие. Он был примерно одних лет со мной. Расступившись, зеваки впустили его в круг, ко мне, и снова замкнули кольцо. Представление началось. Почему я пошел пешком, зачем пошел через улицу в неположенном месте? Теперь, если меня задержат, я могу не только не попасть в редакцию, но и опоздать на уроки. Если и отпустят со штрафом, неудобно на глазах у всех лезть в редакционный подъезд. Положеньице - нарочно не придумаешь!
Года за два до войны на городских улицах появились одетые в белую парадную форму деликатные милиционеры. К нарушителю порядка - матерщиннику, пьяному, перешедшему улицу не там, где надо,- подходил великолепный, не только изысканно одетый, но и изысканно вежливый блюститель порядка. Он щелкал каблуками, отдавал честь, объяснял причину, по которой «беспокоит гражданина такого-то» и в эпилоге предъявлял просьбу: «Вы нарушили, с вас рубль штрафу».
Теперь от ритуала сохранилось все - от отдавания чести до квитанции, но исчезла романтика белого костюма, артистизм в выполнении сцены. Хотя не исключено, что глазастый постовой, у которого на мундире, когда он расстегивал шинель, я увидел колодки боевых медалей, в молодости надевал белую форму.
Он лихо козырнул, представился:
- Старшина Пелипенко (или Короленко),- и я ждал требования об уплате штрафа. Но вместо этого усач спросил:
- Прошу прощения, кто вы по специальности? Кем работаете?
- Учитель,- выдавил я. Это была полуправда: я был не только учителем, но и директором ШРМ № 2.
- Учитель… учитель… - прошелестело в толпе и интерес к моей личности еще больше возрос. Какой-то парень в рабочей спецовке с пакетом молока в руке присвистнул от удивления; девушки студенческого обличья, смакующие мороженое, уважительно и вместе с тем с сожалением поглядели на меня. Еще минута, и какая-нибудь из пенсионерок окончательно уничтожит тем, что выступит в мою защиту.
- Вот видите, товарищ учитель,- подхватил милиционер,- какой вы ценный для нашей Родины человек, а нисколько не бережете спою жизнь. Ведь на вас могла наехать машина, вывести вас из строя, не говоря о худшем. Чтобы вам еще лучше запомнилось сегодняшнее происшествие, которое кончилось для всех, к счастью, благополучно, предлагаю уплатить три рубля штрафа, а квитанцию сохранить на память об органах милиции, которые бдительно стоят на страже здоровья и жизней наших дорогих советских людей.
В темном предбаннике кто-то схватил: меня за руку. По смеху я узнал Жанну. Она буквально помирала от хохота, таща меня в свою комнату.
- Ну что, Юрий Петрович, вы тоже чрезвычайно ценный для нашей державы работник? Я не скажу никому. Вы стояли как провинившийся пятиклассник перед добрым, но справедливым завучем. Вы кто по специальности - не завуч? Когда вы растерянно улыбались, я видела на ваших щеках знакомые симпатичные ямочки и дала себе клятву: мы изменим решение, я добьюсь, чтобы вас все же напечатали. Я перепишу, если нужно, все, но вы появитесь в городской газете!… Человек, который не обуглился от стыда на лобном месте под окнами редакции, может требовать от журналистов многого. Вы непременно должны писать еще, вам теперь ничего не страшно. Вы издадите книгу воспоминаний, а я ваш верный и бескорыстный литературный помощник.
- Издеваетесь?
- Нет, принимаю вас в великий орден ценных для нашей области, федерации и всей страны людей. Я тоже как-то уплатила этому гению два рубля. Но я заработаю на нем много больше - я напишу о нем рассказ, я восславлю милиционера - поэта, акына, кобзаря, ашуга.
- Значит, мне отказ?
- Редактор вообще против военных воспоминаний с продолжением. А на пять страничек не соглашайтесь. Я веду вас знакомиться к шефу. Он уезжает в горком, и надо его перехватить. Не упирайтесь, я ему не скажу о «сцене у фонтана».
Редактор, высокий симпатичный молодой мужчина в красивых модных очках, поднялся мне навстречу.