Мы одной крови — ты и я! - Страница 35

Коты с сомнением поглядели на меня и недовольно мяукнули.

— Пушок! Лютик! Здоровайтесь! — повелительно повторил Иван Иванович, указывая на меня.

Коты неохотно подошли ко мне, поднялись на задние лапы и, опираясь на меня передними лапами, слегка потерлись лбами о мои ноги. Я хотел было погладить котов, но они укоризненно поглядели на меня и опустились на пол.

— Молодцы! — похвалил их Иван Иванович. — Ах, молодцы ребята! Сейчас я вас за это почешу.

Он достал из стенного шкафчика узкую щеточку с густой нейлоновой щетинкой и почесал котов за ушами. Коты совершенно одинаково изогнули шеи, прижмурили глаза и слегка оскалили острые белые клычки, выражая высшую степень блаженства. Мурлыкали они зато по-разному: Лютик глухо урчал, как мотор, а Пушок всхлипывал и тоненько стонал.

В комнате кто-то резко захохотал:

— Ха-ха-ха!

И ему ответил мрачный, рокочущий басок:

— Дурраки! Рредкие дурраки!

Резкий, насмешливый голос отозвался:

— Молодец, Карпуша! Умница, Карпуша! Ха-ха-ха!

Иван Иванович усмехнулся, видя, что я недоумеваю, потрепал котов по загривку и спрятал щетку. Коты провожали ее алчными, затуманенными глазами и даже облизывались, как при виде мяса.

— Постепенно я вас со всей своей компанией познакомлю, — сказал он. — Но сейчас пойдемте-ка на кухню: мне нужно свою поклажу распаковать и всей этой публике завтрак приготовить. А потом уж мы с вами спокойненько усядемся и обо всем побеседуем.

Мы пошли на кухню, светлую и очень чистенькую: трудно было поверить, что хозяин тут холостяк да еще с целой компанией зверей.

Иван Иванович действовал так быстро, точно и аккуратно, что любая хозяйка позавидовала бы: укладывал продукты в шкафик и в холодильник, резал и обдавал горячей водой треску для котов, доваривал и остужал похлебку для лайки, крошил в нее куски колбасы, готовил сложную смесь «для птахов» и другую — «еще для одной гражданки». Коты ходили за ним по пятам и беззвучно открывали розовые рты, а лайка улеглась на пороге кухни, улыбаясь и слегка высунув язык.

— Сейчас, сейчас! — сказал им Иван Иванович. — Вчера я вечер-то у вас просидел и на утро им ничего заранее не купил и не приготовил… Ну вот, с этими молодцами вы уже знакомы. Ее зовут Тайга! (Лайка, услышав свое имя, слегка вильнула хвостом, который лежал свернутый у нее на спине, напоминая громадную снежно-белую хризантему.) Кто из котов Лютик, кто Пушок, ясно по масти. В комнате еще трое — Карпуша, Сережа и Соня: две птицы и черепаха. Ну, кроме того, рыбы. Семейство у меня, как видите, большое и пестрое, не с моим бы здоровьем его заводить… Нет, я возни не боюсь, это мне приятно, а вот только — если что со мной случится, куда им всем деваться?

Я тут же высказал свою идею насчет убежищ для животных. Иван Иванович, оказывается, об этом уже думал и даже статью написал в ту же «Вечерку», но она так и не пошла.

— Я сначала и не думал заводить такую уйму зверья, — говорил он, накладывая порции котам и собаке. — Вот Тайгу взял намеренно, еще щенком, на Карпушу тоже польстился сам — очень уж он интересное создание. Ну, рыб завел. А остальные все-подкидыши. Эти два красавчика — Пушок и Лютик — тоже. У каждого из них своя история, очень невеселые обе и, знаете, словно специально подобраны как иллюстрации к нашему вчерашнему разговору. С Лютиком дело было так. Поехал я в Мневники навестить мамашу моего покойного однополчанина. Она там хорошую комнату с балконом получила в новом доме, а то жила в ужасной развалюхе. Поит она меня чаем, разговариваем, то да се. И вдруг моя Надежда Леонтьевна вскакивает, бежит в переднюю, тихонько открывает дверь на лестницу, а потом появляется. И на руках у нее вот этот самый Лютик. Она ему молочка наливает в блюдечко, котлетку кладет. Он ест вовсю, а она стоит над ним, охает и причитает: «И что с гобой будет, горемыка ты мой, зима ведь на носу, пропадешь ты!» А все дело в этом идиотском суеверии, что за последние годы каким-то образом распространилось по Москве: как переезжают в новую квартиру, так стремятся достать кошку и первой ее пустить через порог. Идиотизм тут, можно сказать, двойной. Во-первых, вообще откуда такой взрыв суеверия в нашей стране, в наши дни? А во-вторых, это ж надо так переиначить народное поверье! Ведь прямо наизнанку его вывернули! Верно: по народной примете кошку надо первой на порог пускать, чтобы она счастье с собой внесла. Но ведь свою кошку! А эти берут чужих кошек либо взаймы, либо воруют и потом выбрасывают на улицу! Так по смыслу-то поверья выходит, что они, наоборот, несчастье на себя накликают! Как же: получается, что счастье-то у них заемное либо краденое — да и в доме не задерживается, сами они его тут же гонят. И кто только сочинил этот злобный и вредный вздор! А что получается — ведь ужас! По дворам и лестницам больших новых домов бродят десятки бездомных кошек. В масштабах Москвы, наверное, счет идет на тысячи, не меньше. Погибают они от холода и голода, их бьют, увечат, мучают. Но ведь этим негодяям, которые украли кошку у хозяина, причинили горе человеку, а теперь, потешив свою злобную темную дурь, выгнали несчастное животное подыхать, — им хоть бы что! Наказания за такую кражу и за издевательство над беззащитным существом им бояться нечего, — это нашим законодательством не предусмотрено. Знаете, Игорь: я ходил к новым домам, когда они заселялись. Специально взял командировку от газеты. Беседовал с новоселами, разъяснял им все и про извращение поверья, и про нелепость суеверий, и про то, что красть вообще некрасиво, а красть живое существо, чтобы потом бросить его на медленную мучительную смерть, — это уж просто подлость. Так ведь что удивительно! Воруют кошек, заведомо чьих-то — холеных, породистых, — не только какие-нибудь полуграмотные старухи, а кто угодно солидные деловые люди, студенты, научные работники. Просто болезнь какая-то, повальный идиотизм! Но если б они из суеверия воровали, скажем, чужие солонки или пепельницы, это было бы ну смешно, ну гадко, годилось бы для фельетона, самое большее. Так нет же — бесцельно, бессмысленно мучают и животных, и их хозяев, и даже в голову им не приходит, что это — преступление! Вот это-то и есть самое скверное! Вы себе представляете, что делалось бы в Москве, если бы новоселы из суеверия начали красть у знакомых и незнакомых солонки, пепельницы или любые другие предметы, хотя бы рваные наволочки? Да тут и милиция немедленно включилась бы, и на работу сообщали бы: мол, ваш сотрудник такой-то совершил кражу, а что из суеверия, так это еще усугубляет его вину. А тут, подумаешь, кошка! Подумаешь, хозяева горюют, ищут ее, а она подыхает где-то! Пускай себе подыхает! Вот они мне в таком духе и отвечали, новоселы. Просто никак не могли понять, чего это я расстраиваюсь, — было бы, мол, из-за чего! Один дяденька, солидный такой, мне начал лекцию читать на ту же тему, что Роберт вчера: мол, все в человеке и все для человека! Но я нашел сочувствующих. Собрали мы всех котов, потом прошли по квартирам, опросили, кто какого кота привез, где взял. А потом развезли их по домам — либо во двор, либо даже на квартиру. Но такие вещи я делал, когда попадал в самый момент вселения, а дальше… дальше мало что удавалось сделать.

Вот и с этим Лютиком. Привезли его, кто и откуда неизвестно, бродит он бездомный уже с неделю. Надежда Леонтьевна моя его тайком подкармливает, а взять к себе не может — соседи даже слышать про кошку не хотят. Подумал я, подумал, жаль мне стало и кота и старушку, решил, что как-нибудь приучу его и Тайгу жить в мире и дружбе. Вот и взял его к себе. А через полгода еще и Пушок появился. Его я тоже у старушки забрал. Только это была совершенно другая старушка, можно сказать — противоположная. Прихожу я как-то с Тайгой в ветеринарную поликлинику. Гляжу: сидит такая миленькая, чистенькая старушка и всем ласково улыбается. И этот красавец у нее на коленях. Я прямо залюбовался. Спрашиваю: чем он болен? «А ничем, ничем, голубчик, — отвечает старушечка. Здоровенький он. Укольчик вот принесла сделать». — «А какой же, спрашиваю, укольчик, если он здоров?» — «А чтобы помер он, значит. Ненужный он, кот-то. Хозяйку его вчерась неотложка в больницу забрала без памяти. А сегодня справлялись мы — инсульт у нее, говорят, не то будет жива, не то нет, а из больницы все одно не скоро выйдет. А она, голубчик, видишь, одинокая. Муж у ней помер, сыновей на войне убило. Мне соседи и говорят: «Ты, Сергевна, как наиболее свободная, снеси кота в поликлинику, пускай его ликвидируют, а то выгонишь его на улицу, так он откуда хочешь опять придет». Это верно — придет! Мы его уж год назад уносили, когда она, Наталья-то Петровна, болела. Далеко увезли, в Измайловский парк, а он все равно к нам на Неглинную через неделю дорогу сыскал». Я и взял кота: что ж было делать! Узнал, в какой больнице лежит хозяйка, пошел ее навестить, сказал, что кот у меня и я о нем позабочусь. Но она через месяц умерла, а Пушок так у меня и остался. И вот ничего, сжились — и коты и пес, будто всю жизнь вместе… Ну, поели, братцы? сказал он, потом вымыл и убрал в шкафчик под раковиной тарелку и миску. Идемте, Игорь, с другими моими ребятами знакомиться, а то Карпуша уже нервничает, слышите?