Мы одной крови — ты и я! - Страница 11

Я уперся взглядом в затылок шефа и начал мысленно диктовать целую серию поступков. Александр Львович исполнил все в точности. Он встал, подошел к моему столу и озабоченно поглядел на меня.

— Игорь, вы мне сегодня не нравитесь! — сказал он. — А ну-ка, дайте сюда ваш гениальный лоб!

Слова я ему не внушал — только эмоции и поступки. Он приложил свою узкую сухую ладонь к моему лбу. Лоб у меня был разве самую малость горячей обычного — я устал от напряжения, но Александр Львович, как и следовало, ощутил прямо-таки обжигающий жар.

— А почему было сразу не сказать, что у вас температура? — укоризненно спросил он. — Немедленно отправляйтесь домой и зовите врача! Вызвать вам машину?

Это он тоже в порядке личной инициативы говорил. Но тут незачем было тратить силы на внушение: я знал, что если Александр Львович сочтет меня больным, то реакция его будет однозначной.

— Спасибо, я сам доберусь, — умышленно вяло проговорил я. — Наверное, я вчера простудился и что-то раскис. Уж вы меня извините.

— А за что извиняться, если вы больны? — резонно возразил Александр Львович.

Я испытывал угрызения совести, но не очень сильные. Работать я все равно не мог, и причина тому была, как хотите, не менее уважительная, чем какой-нибудь заурядный грипп. Следовало обдумать, не стану ли я злоупотреблять своими новооткрытыми способностями, поскольку соблазн большой, а я по природе ярко выраженный лодырь, но такие размышления можно было отложить на потом, и я это немедленно проделал. Кто-то из Славкиного арсенала мудрецов и остряков сказал: «Никогда не откладывай на завтра того, что можешь сделать послезавтра», — так вот я, признаться, всю жизнь охотно следовал этому правилу, хоть и узнал о нем лишь недавно.

Вышел я на Ленинский проспект и зашагал куда глаза глядят. Вчерашней непогоды и в помине не было, солнце светило вовсю, зелень была чистая, яркая, блестящая, и слоняться по улицам было бы вполне приятно, если б не эти проклятые мысли.

Мыслями это даже и называть не стоит — меня захлестывали эмоции, до того интенсивные и разнородные, что я то и дело морщился и тихонько охал от страха и растерянности. В конце концов я заметил, что прохожие на меня оборачиваются, и сообразил, что ходить по улицам мне вообще неудобно — чего доброго, встретишь кого-нибудь из института. Я добрался до кинотеатра, «Поезд» там не шел, я все равно купил билет на ближайший сеанс. Фильм оказался прескверным. Я досидел до конца, но смотрел не на экран, а на голубоватый световой поток над темными рядами. И мне было страшно. Да, в основном страшно. Можете считать меня трусом — пожалуйста, сколько угодно! А только хотел бы я знать, как вы чувствовали бы себя на моем месте.

Потом я решил, что пойду в Зоопарк. Кое-что проверю на новом материале да и просто посижу где-нибудь в тихом уголке: сейчас там народу, наверное, не так уж много. И к дому близко.

Я пошел к станции метро, но по дороге остановился. У входа в «Гастроном» сидел здоровенный золотисто-рыжий боксер, и мне вдруг захотелось с ним пообщаться. Я сначала попробовал поговорить с ним просто так: «Мол, красавчик ты, умница, замечательный пес, дай лапу!» Боксер с интересом выслушал все это. Его умные грустные глаза на черной, немыслимо уродливой и симпатичной морде, показалось мне, смотрели ласково. Но как только я шагнул поближе, боксер предостерегающе зарычал, приподняв отвислую черную губу. Я немедленно отступил на два-три шага.

— Ах, вот ты какой! — сказал я. — Ну, тогда слушай!..

Я уставился на боксера и начал мысленно приказывать ему: «Подойди ко мне и дай лапу!» Ну и конечно, я все это представил себе: как он поднимается, идет ко мне и дает правую переднюю лапу.

Затея была безусловно дурацкая. Боксер, явно страдая, неловко сунул мне в ладонь тяжелую шелковистую лапу: передняя часть туловища у него гораздо массивнее, чем задняя, и ему было очень трудно подавать лапу стоя. А вдобавок из магазина вышла плотная очкастая дама, и боксер, виновато повизгивая, пополз к ней на брюхе.

Она ко мне пристала, как репей: как, это мой Джерри, да почему это мой Джерри, да зачем вы портите моего Джерри, — ну и так далее.

Оказалось, что пес этот лапу вообще не подавал, а к чужим ему запрещали подходить. Я-то выкрутился, а бедняге Джерри, наверное, из-за меня здорово влетело. Я уж себя ругал-ругал за легкомыслие.

Получается что-то излишне подробно. Случай с боксером наверняка можно было пропустить, но я это в качестве примера привел: что я легкомысленный от природы и что очень растерялся, когда все эти события начались, — ну просто не знал, как быть и куда податься. Если б я не был легкомысленный, так и в больницу бы не попал. Сами потом увидите, как все это было. А вообще-то надо будет с Володей еще посоветоваться…

Ну, Володя посмотрел мои записки. Морщился, но вынес это с присущим ему самообладанием. Сказал, что детали — это хорошо, надо записывать все, что я увидел и запомнил, только точно и без лирики (тут он опять поморщился). И добавил, что пишу я как-то несерьезно и ненаучно. Что я, дескать, на публику работаю.

Но я тоже чуточку обиделся. На публику! А что ж я, на него одного рассчитываю? Или на будущих экспериментаторов в этой области? Я вот именно хочу, чтобы все — ну, не все, а хоть многие — люди поняли, что со мной произошло. Чтобы вот вы прочли — и поняли: это может случиться с любым из вас. Не сегодня, так завтра. Нет, не так: что в известном смысле это уже и случилось, только вы не понимаете.

Вы живете на густо заселенной планете, среди существ бесконечно разнообразных и бесконечно сложных, как все живое, а воображаете, что Земля целиком принадлежит вам и только вы можете решать судьбу любого из обитателей этого гигантского мира, законы которого вы едва начинаете постигать. Конечно, многие (никак не большинство!) хоть в общей форме понимают всю трагическую нелепость и опасность теперешнего отношения человека к природе. Но большинство свято убеждено, что человек, мол, это царь природы, и даже не понимает, что глупый и жестокий царь запросто может потерять престол, да еще и с головой в придачу.

Вот мне и кажется, что моя история должна заставить людей задуматься. Тех, кто вообще способен думать честно и трезво. А то ведь многие обходятся без этой способности и даже преотлично живут. Им спокойнее. Они почитают немножко, дойдут до того, что кот заговорил, и сейчас же у них в мозгу — щелк, и включится Механизм Готовеньких Мнений — этакое устройство на кибернетическом уровне сегодняшнего типа. Память небольшого объема, но больше и не требуется по замыслу. Просто, но зато надежно. Там в основном фразочки на все случаи жизни, фразочки из эластичного материала, безразмерные, на что хочешь натянуть их можно. Идеальную модель такой безразмерной безмозглости сконструировал Чехов: «Этого не может быть, потому что этого не может быть никогда». И все! Попробуй тут что-нибудь доказывать, опровергать, когда эта система целиком алогична и тем самым надежно застрахована от любой попытки логического опровержения. Они ведь заранее всё знают — что ты им будешь доказывать? Они, наверное, родились уже готовенькими, с полным набором этих фразочек в лысом младенческом черепе, а если до поры до времени помалкивали, так это опять же потому, что порядок знали: какой же нормальный младенец начнет разговаривать, не успев выйти из дверей роддома? Они все в свое время делают, без толку никуда не лезут… На крутых поворотах могут, правда, отстать, но потом наверстают, ничего.

Но я не про них — шут с ними, с этими непробиваемыми и неуязвимыми, авось они сами понемногу вымрут под воздействием дальнейшего прогресса. А может, при этом дальнейшем прогрессе наука доберется до их жесткой застывшей системы, разморозит ее, заставит мозги самостоятельно действовать… Я — про тех, кто прочтет мои записки и подумает: «Ладно, этот кот говорит. Но ведь он пять лет молчал. И у меня лично способности гипнотизера пока не проявились. Значит, если я не понимаю кота, пса, лошадь, голубя, медведя, оленя, из этого еще не следует, что тут и понимать нечего…»