Мы дрались с «Тиграми» - Страница 35

До начала 1944 года наша 202-я стрелковая дивизия 53-й армии в боях не участвовала, а стояла в резерве, а потом нас перебросили под Корсунь-Шевченковский. Туда мы, наверное, неделю шли, делая километров по 70 задлинную январскую ночь. Спать хотелось страшно. А погода в. январе стояла теплая. Дороги развезло. Идешь, и вот на эти ботиночки с обмотками чернозем украинский по пуду налипает. Счистишь его, десять шагов шагнул — опять такой же ком. О-ох, потоптали мы там земли! Я был в роте ПТР. У нас с напарником Малышевым, высоким парнем, сибиряком, 1925 года рождения, был ПТР Симонова. Сначала несли его целиком, потом командир роты разрешил разъединить. Представь, что весило ружье 22 килограмма, а еще 200 штук патронов — 28 килограммов. У меня был наган (первый номер вооружен был наганом, а второй автоматом), а у Малышева — ППШ и к нему еще три диска с патронами, НЗ, продукты, бельишко. И все на себе тащили!

Остановка. Разведка доложила — немцы рядом. Нам команда окопаться на краю деревни. Какая деревня? Комаровка, по-украински «Комаривка». Окапываться в какую сторону? В эту — на деревню. А там штаб расположился, разведка полковая. Мы окопались. Под мельницей сделали подковой свой окоп, ПТР выставили. Ждем команду. Сколько времени? Три часа. Ну мы еще подкопали — вода хлюпать стала…

Ну досталось нам там здорово! За всю войну единственный раз так было. Оказалось, что немцы затаились рядом в овраге за деревней, а когда все более или менее успокоились, пехота вдоль деревни себе окопы отрыла, как начали они садить из минометов по деревне. А на этой мельнице, прям над нами, у них был крупнокалиберный пулемет, который начал по деревне строчить. Наш окоп в пяти метрах был! И как они не догадались гранату в нас бросить? Может, у них не было? Малышев сидел-сидел, говорит: «Володька, я полезу. Я, говорит, его шлепну. Дай свой наган». Я дал ему наган, а у него еще и автомат был, и он полез. Через некоторое время слышу — стрельба. И немцы стреляют, и он стреляет. Ну думаю: «Конец Малышеву!» Ничего подобного! Вылезает оттуда! Шлепнул этих двоих, что там были! «Все, — говорит, — я их кончил!» А тут такой кошмар начался! Командиров я больше и не видел. Начали мы стрелять из ПТРа. А куда стрелять — не видно никого! Темнота, черт возьми! По вспышкам стреляли. Патронов 20–30 израсходовали.

Как потом выяснилось, немцев было всего-то человек 500. А против них — 2 наших батальона в окопах сидели, а один в резерве стоял. Мы-то еще не обстрелянные пришли, но и обстрелянные люди, что с нами были, — и те растерялись. Тут старший лейтенант, не знаю, с какой роты, бежит, кричит: «Отступаем, ребята. Бросайте свой ПТР к черту, затвор только выньте». Мы так и сделали — ПТР разобрали и бросили в окопе, а Малышев своей телогрейкой прикрыл затвор — в карман. А этот офицер был ранен в обе ноги. Мы его подхватили под руки и бежим. А немцы из миномета садят. Остальные тоже отступают, падают, падают. Немцы стреляют. Основная масса наших повернула в лощинку, чтобы от пуль спрятаться. Он говорит: «Бегите прямо на бугор! Бегите на бугор! Ни в коем случае не в лощину — сейчас там будет каша!» И правда, как немцы из минометов туда дали — только клочья полетели. Представляешь? И вот мы через бугор перевалили. Сели передохнуть. Говорит: «Подождите, не могу — сердце сейчас выскочит». Ну, вроде молодой, но в обе ноги ранен, кость, правда, не задета, но обе мякоти прострелены. И вот мы сидим в высоком бурьяне. Светает. Два немца идут. Лейтенант первый их заметил: «Тихо — немцы! Ложитесь, я сам их шлепну, а то вы можете промазать». Пистолет взводит — у него TT — целится. Шлеп. А второй сразу из автомата как даст очередь на выстрел. Они «на выстрел» здорово стреляли! Он другого шлеп. Спокойно так — опытный вояка! А у нас уже сердце в пятки ушло. Думали — уже конец. Первый раз все-таки.

Вот мы отступили. А резервный батальон подошел, как двинул по немцам, занял деревню и дальше пошел. А мы — два батальона — удрали. Вот. И половина тех, кто в лощину влез, там и осталась. Два батальона в один потом свели. А в батальоне около 500 человек. В роте 125 человек. 3 роты и пулеметный, автоматный и минометные взвода.

И вот наутро пришли мы в штаб дивизии. Лейтенанта в медсанбат сдали. Сказали начальству о том, что произошло, и они обещали послать в ту лощину людей с лошадьми и вывезти живых. Лейтенант говорит: «Вот, ребят надо наградить — они меня спасли!» А мы говорим: «Не мы его спасли, а он нас!» Все смеются — необстрелянные. Его сразу на операционный стол. Разрезали без наркоза. Прочистили ему все. Терпел мужик. Молодец! Ну потом — куда нас? — Где у вас оружие? — Вот! — А кто вы? — ПТРовцы. — А где ПТР? — Там остался. — Давайте туда! Пошли мы обратно. А к утру подморозило — идти уже посуше стало. Идем обратно, а там в лощине стоны! Идем — боимся. Черт возьми! Нет никого — одни мы идем. Ну ладно, пришли. ПТР на месте. Зашли в деревню — ни одной живой души. Потом дед какой-то из сарая вылезает. Я говорю: «Дед, как ты жив остался?» — «Ой, сынки, не знаю. Тут ваши, — говорит, — отстреливались до самого утра. Вон из той хаты». Мы подошли — разведчики наши. Все там легли. Вот так вот. Это и был наш первый бой.

Приходилось ли стрелять по пехоте? Стреляли, но вообще-то берегли патроны на случай, если танки появятся. Был, правда, такой случай. Прошло всего дня три, как мы прибыли на фронт. Видать, немцы решили проверить, как мы под обстрелом себя покажем, и давай садить по нам. Обстрел был сильный: мины рвутся, снаряды, — мы лежим на дне окопа. Видимо, в соседний окоп снаряд попал: кого-то убило, а одного узбека контузило, и он как выскочил из окопа, так крутанулся вокруг своей оси и как дунет — прямо в сторону немцев. Тут комбат бежит, кричит: «Стреляйте! Стреляйте!» Подбегает к нам, Малышева отпихнул, ПТР навел и как шлепнул — точно ему в затылок попал. Мы потом в контратаку пошли, труп перевернули, а лица нет — вырвало все. А что ты хочешь — 70 граммов пуля…

А там, под Корсунем, еще неделю мы в окопах побыли. Вот там мы с Малышевым самоходное орудие «фердинанд» подбили.

Позиция наша была очень неудачная — немцы на бугре, а мы в низинке. Расстояние между нами метров триста, наверное. На том бугре — деревня. И вот за одним из домов спряталась самоходка — один ствол торчит. Видимо, там у них и наблюдатель был, потому что как заметят нашу огневую точку, так эта самоходка выползает из-за дома, как даст — прям точно накроет, только смотришь — клочки летят от людей… А наши «сорокапятки» на бугре стояли за нами и, главное ведь, какую позицию выбрали — самое открытое место! Ни одного артиллериста не осталось. Когда мы пришли, посмотрели — 2 пушки стоят, а рядом — мертвые, и всех уже замело, солдатиков-то. Никто их не убирает. Пять «тридцатьчетверок» подожгла на наших глазах. Как даст — готов! Как даст — готов! Немцы, сволочи, вояки сильные. Сильнее их да еще вот нас, русских дураков, никого нет в мире! Мы все на кулаках. Постоянно на рожон лезли.

Командир роты три пары пэтээровцев послал — все там и остались. То ли их снайпер снял, то ли под другими танками лежали, не знаю. Он нам говорит: «Давайте, ребята. Лезьте под первый, не бойтесь». А Малышев мой — отчаянный малый. Ух! Охотник, сибиряк. Я потрусливее, хоть и был первым номером, но стрелял всегда он. Так вот он говорит: «Пошли, Володь, не бойся. Мы его шлепнем». И вот мы ночью пришли и под самый первый танк, что прорвался ближе всех, стреляя, залезли. До хатки метров 150 было. Утром начали постреливать. То в ствол, то в гусеницу пуля попадет — видны-то только эти части. Она нас заметила. Как даст по башне! Боже мой! Скрежет, грохот! Башня с нашего танка долой! Хорошо еще не под танк попала, а то бы нам капут! Я ничего не слышу. Оглох* Самоходка эта выползла из-за хаты, чтобы нас добить. Ну, думаю, все — крышка! Сейчас нас положат. А Малышев не растерялся — пока та борт подставила, просунул ПТР и из-под гусеницы в бочину сразу 5 пуль засадил. Как рванет этот наш «фердинанд», и у него куда башня улетела, куда чего. Развалилася к черту! А когда назад ползли — накрыли нас минометчики. Уже к своим окопам подползали. Вижу, мины рядом рвутся: перелет-недолет. Я говорю: «Ну, Малышев, давай, бежим!» Чего он медлил? Я не знаю. Толи ранило его, то ли он не слыхал меня, поскольку тоже оглох. Я его дергаю за ногу: «Давай! Вперед!» Потом ничего не помню.' Очнулся в окопе — уж стрельба кончилась. Ребята говорят: «Мина на вас взорвалась». У меня была кираса, ватник и сверху шинель. Так вот вся шинель на спине изорвана в клочья, а на самом ни царапины. А Малышеву ногу правую оторвало. Почему ночи не дождались? Сам командир роты нам сказал: «Как свое дело сделаете — уползайте сразу. Иначе вам крышка. Немцы подползут и убьют». У'нас что: ПТР, наган и автомат с одним диском. Малышев больше не взял с собой — надеялся, что все будет нормально.