Мы дрались с «Тиграми» - Страница 32

Впереди немецкая деревня.

Кузнецов дает приказ: «Двигай туда, займи деревню и дай зеленую ракету, что деревня наша!» Приказ получен. Без разведки движемся вперед.

А за домами немецкие танки…

— Кто из ваших солдат, командиров орудий, наводчиков, водителей вам наиболее запомнился?

— Помню почти всех, с кем пришлось служить вместе в разное время.

В декабре 1943 года, когда я прибыл на передовую и принял под командование взвод, двумя моими расчетами командовали Воловик и Батурин.

Командир второго орудия Воловик, парень 26 лет, москвич, человек образованный и культурный, до войны успел закончить учительский институт и готовился преподавать историю в люберецкой школе. Очень смелый боец.

Первым расчетом командовал старший сержант Батурин, бывший токарь Челябинского тракторного завода. Старожил дивизиона, воевал в нем с лета 1943 года. Командир был толковый и волевой, но обладал тяжелым своевольным характером. Человеком был грубым и самолюбивым, с суровым нравом, всегда пытался подчеркнуть свою исключительность, держался уверенно, жестко, а порой — нагло. Командовать таким человеком было непросто.

И Батурин, и Воловик после ранений возвращались на батарею, что само по себе было героическим поступком. Ведь добровольно к нам никто не приходил.

Старший сержант Строкач, мой помкомвзвода, умевший ладить с людьми. На него я всегда мог положиться.

Младший лейтенант Володя Пирья, пришедший к нам в конце 1944-го. Погиб нелепо, подорвался на собственной гранате.

Командир орудия Мальков. Добрый, но умевший быть строгим. Солдаты его любили и доверяли ему. Своих и чужих солдат он называл «милок», так Малькова все на батарее звали Милок. Погиб в конце сорок четвертого года. Немцы просочились на батарею, и Малькова ранило разрывной пулей в шею.

До санбата его не довезли.

Мой ординарец и связной Никитин, казавшийся мне пожилым в его 46 лет. Простой человек, отличавшийся природным тактом, умом и естественной добротой. У него был сын на фронте, мой одногодок, так он заботился обо мне, как о своем родном сыне.

Наводчик Ковалев, до войны работавший помощником шеф-повара в хабаровском ресторане, знаток французской и китайской кухни. Возил с собой коробку красного дерева с набором невиданных нами кулинарных инструментов. Все мечтал попасть служить поваром в обслугу к какому-нибудь генералу. Но никаких попыток изменить свою фронтовую судьбу Ковалев не предпринимал, а честно воевал наводчиком «сорокапятки». Это достойный поступок.

Командир четвертого орудия Рахматуллин, из Татарии, погибший в конце войны.

Водитель Зайко, бывший моряк. Прекрасный солдат и товарищ, один из лучших водителей дивизиона. После ранений вернулся в дивизион. Редкий случай, чтобы шофер, который везде нарасхват, захотел из госпиталя возвращаться в часть, где ему предстоит почти ежедневно «выскакивать» на прямую наводку. А выдвигаться на позицию и сниматься с нее часто приходилось под немецким огнем.

Лейтенант Волосов, воевавший до ранения в гаубичном полку и после госпиталя попавший в ОИПТД. У нас был снова ранен. Надеюсь, что выжил.

Старшина батареи Алимов, пришедший к нам из роты ПТР. Веселый, смелый, разбитной, кадровый солдат призыва 1940 года.

Опытный наводчик, бывший учитель из казахстанского Чимкента Хайрулла Керимбеков, с которым я был дружен.

Своеобразной личностью был сержант Кокотов. До войны — доцент пединститута. В войну был капитаном, командиром зенитной батареи, охранявшей штаб армии. Импозантный, представи-тельный, интеллигентный, внешне напоминал генерала. Угодил в штрафную роту, но благополучно пережил свой срок в ординарцах у ротного командира штрафников. К нам пришел сержантом.

Хитрый был человек. Дошлый. То у него перед боем срывало дульный тормоз с ЗИС-З, то горючего для тягача не осталось. Умел выживать этот товарищ.

Командир орудия Синельников, кубанский казак, кавалер двух орденов Славы. Прекрасный охотник. Мимо нас как-то гнали колонну пленных, и среди них Синельников увидел «власовца», служившего у немцев ездовым. Оказалось, что это его бывший сосед по станице. Синельников сильно избил соседа-предателя, но убивать не стал и другим не дал.

Еще раз повторюсь, что помню многих, и еслитфодолжу сейчас дальше перечислять, то вы быстро устанете.

— Какие потери нес ваш ОИПТД?

— За полтора года моей службы в дивизионе в строю осталось не больше 25 % первоначального состава, но это включая штабных.

Из моих солдат, из декабрьского состава 1943 года, выжили и довоевали на батарее только Воловик, Никитин, Батурин, Зайко. Из семи командиров взводов, воевавших в дивизионе в начале сорок четвертого, выжил я один.

Взводных лейтенантов убивало у нас очень часто.

Потери истребителей танков были действительно тяжелыми.

В январе 1945-го мы вели бои местного значения. Дивизион сильно потрепало.

От моей батареи осталось одно орудие и семь человек личного состава.

На переправе через Одер мы потеряли четыре пушки и тридцать солдат, и это считалось небольшими потерями.

Когда 1 мая 1945 года дивизион входил в Моравскую Остраву, то в нем оставалось восемь «трехдюймовок» ЗИС-З и полсотни солдат…

И люди у нас еще продолжали гибнуть в первые майские дни сорок пятого года. Несколько человек батарея потеряла уже 5 мая во время поисков утерянного Знамени дивизии в чешских лесах, в стычках с отступающими на запад немцами.

В конце войны пехоту вообще не жалели, да и нас, противотанкистов, тоже.

Нравственный уровень многих старших командиров был низким.

Доброты, гуманности или бескорыстия у них искать было бесполезно.

Вот такие малокомпетентные в военном деле начальники ради орденов и карьеры кидали своих подчиненных в самую пасть смерти.

Бессмысленно, бездушно, ни за что.

ОИПТД вообще стали использовать как ударную часть, мы уже не чувствовали разницы с пехотой.

Мы шутили, мол, можно нам смело штык на радиатор приварить.

Использовали нас зачастую даже без поддержки стрелковых подразделений.

А сколько раз артиллеристам приходилось вступать в стрелковый бой сличным оружием?! Если рассказать… Реально выжить можно было только в крупной артиллерии РГК.

— Были ли случаи трусости в бою в вашем ОИПТД?

— Никто у нас орудия в бою без приказа не оставил. Патологических трусов в расчетах не было.

— Как лично вы справлялись со страхом смерти? Все же в смертниках служили, недаром говорят — «Прощай, Родина».

— Смерть всегда была рядом с нами. Сколько раз я был на волоске от гибели, сам того не замечая. Понял это только после войны.

Стыдно было быть трусом, ведь бойцы батареи смотрели на меня.

Страх смерти мне удавалось побороть, но был уверен, что живым я из боев не уйду. Многие в глубине души таили надежду вернуться живым или в крайнем случае умереть быстро, без мучений. Я готовил себя к худшему.

Постоянное внутреннее напряжение. Особенно тяжело было возвращаться на передовую после короткого отдыха. А потом втягиваешься в бои, и уже нет даже душевных и физических сил думать о возможной гибели.

Мне часто везло. Ладно, если в бою убьют, но смерть была везде и шла по пятам. Едем в Карпатах. Саперы проверили узкую дорогу и дали добро на проезд. Моя машина шла первой. Вдруг взрыв мины под колесом. Всех по сторонам разметало. Только я и водитель остались целыми.

Спал в ровике на передовой, со мной еще два бойца. Тесно. Рядом стоял стог с сеном. Встал, прошел до стога 15 метров, и тут сзади взрыв! Прямое попадание в ровик. А мне только осколок в лицо достался…

В Чехословакии, в уличном бою, нарвался на пулеметную очередь почти в упор. Остался жив, только пилотку прострелило. Или шел бой на каком-то кладбище, бежал вдоль стены. Снайпер выстрелил… и пуля только обожгла подбородок.

На Украине в конце марта 1944 года мне приснился сон, что я ранен осколком мины в живот и умираю. Я проснулся среди ночи в холодном поту. И принял этот сон как предзнаменование, решив, что так и будет.