Мы дрались с «Тиграми» - Страница 21

Проходит месяц, два, три ни слуха, ни духа о моем представлении. Я думаю — все. Щукин Иван Иванович садится за стол и пишет письмо Щербакову, начальнику ГлавПура. Видимо, это письмо сыграло свою роль, и 10 января вышел указ о присвоении мне звания. Мы с командиром корпуса поехали в штаб фронта получать ордена. Я орден Ленина со звездочкой, он — орден Ленина. Проехали немного, генерал говорит: «Ой, что-то стало холодновато». Водитель натренирован, сразу на тормоз, скатерку расстилает на обочине, фляжку, какую-то нехитрую закуску. Выпили. Проехали километров 25, он опять: «Ой, что-то замерзаю». Опять такая же сценка. Я второй раз выпил. На третий раз говорю: «Товарищ генерал, я не могу.» — «Что за молодежь пошла?! Выпить, и то не могут». Приехали в штаб фронта. Член военного совета фронта вручил нам награды, и мы поехали обратно.

Ребят, что живы остались, тоже наградили, но не всех. Понимаешь, какая штука. На прямой наводке командир орудия ни к чему. Всю работу делают два человека — наводчик и заряжающий. При награ>вдении наводчика и заряжающего иногда обходили, а командира орудия награждали. Или награ>вдали его и наводчика, а заряжающего обходили. Это несправедливо. Ну, а потом, например, в моем случае, если бы генерал не видел этот бой, никто бы не представил меня к званию. В лучшем случае какую-нибудь медаль дали. Когда сидел в архиве в Подольске, видел наградные листки: представляется человек к званию Героя, а кто-то вверху пишет: «По-моему, хватит и ордена Отечественной войны». И все. Или наоборот: представляют к ордену Красного Знамени, а кто-то вверху пишет: «По-моему, достоин Героя». Лотерея, в общем.

1944 год, 22 марта. Ребята приходят поздравлять меня с днем рождения. В 42-м году меня в этот день ранило, в 43-м контузило. Начхим пришел, еще кто-то: «Миша, поздравляем тебя с днем рождения». — «Спасибо, ребята». — «Ты бы хоть поставил что-нибудь». — «Да вы что?! Откуда я возьму?!» Наивный был такой. Один мне говорит: «Ты что, не можешь пойти к командиру бригады?! Что, он тебе не даст?!» Я, недолго думая, иду к командиру: «Товарищ полковник, можно мне бутылку водки?» — «Ты что, выпить хочешь? Сейчас организуем». Я ему объясняю, что ребята поздравили меня с днем рождения и хотели бы выпить. «Сколько тебе исполнилось?» — «20 лет». Он говорит адъютанту: «Щукина ко мне». Приходит Щукин. Он говорит: «Ты знаешь, что Мише сегодня исполнилось 20 лет? Ну-ка организуй». Короче говоря, организовали. Из киевской филармонии привезли хор, стол у лесничего, в котором я жил, накрыли. К рассвету свалился и уснул непробудным сном. Налетела немецкая авиация, отбомбилась. Одна из бомб упала в 2 метрах от моего окна, волной выбило раму, она упала на меня, штукатурка с потолка осыпалась. Я когда очнулся, долго не мог понять, что произошло. Отделался легким испугом. Да и то только потому, наверное, что уже было утро 23 числа.

До конца августа 1944 года я продолжал служить комсоргом своего дивизиона. А 1 сентября вышел приказ Рокоссовского направить всех артиллеристов — Героев Советского Союза на фронтовые курсы младших лейтенантов Первого Белорусского фронта.

Учиться на курсах было легко — после училища это были «семечки». 23 февраля 1945 года мне присвоили звание младший лейтенант. Я сижу в шалашике и цепляю маленькую такую звездочку на погон. Заходит приятель с газетой: «Ты что делаешь? Ты не ту звездочку цепляешь». — «Ту». — «На, читай». Беру центральную газету, читаю: «Присвоить звание генерал-майора Борисову Михаилу Федоровичу». Вот так в этот день моему полному тезке присвоили звание генерал-майора, а мне — младшего лейтенанта. Дали мне в подчинение курсантский взвод Героев Советского Союза. Ой, намучился я с ними! Все они были в какой-то степени избалованы. Ходили по хуторам, приносили «бимбер». Я однажды двух задержал. Они несли на палках по два котелка. Я говорю: «Вы что?! Опять за самогоном ходили?» — «Да, нет, товарищ лейтенант, за молоком». Смотрю, действительно белое молоко. Через полчаса взвод в дымину пьяный. Они самогон забелили молоком — закусывать не надо. Погода хорошая, служба — не бей лежачего — отдыхай! Я подал рапорт начальнику курсов с просьбой отправить на фронт. Он мне отказал. Через какое-то время еще рапорт — отказал. Третий рапорт — опять отказ. Четвертый рапорт — отказ. На пятый раз вызывает к себе: «Дурак, я хотел жизнь тебе сохранить, а ты этого не понимаешь!» — «Не надо, мое место там». На том он и подписал рапорт. И вот ведь судьба! Я всю войну верил, что окажусь, в конце концов, в Берлине. Тех ребят, которые вместе со мной закончили, разослали обратно по своим воинским частям, а меня, поскольку оставили командовать курсантской ротой, направили в другую часть. Мой корпус был передислоцирован на Данцинг, а ту бригаду, в которую я попал командиром взвода управления артдивизиона, нацелили через Зееловские высоты на Берлин.

— Вы говорили, что командовать взводом Героев Советского Союза было сложно. В таком возрасте получить звание Героя — это непростое бремя ответственности. Как вы справлялись с таким грузом популярности и славы?

— Во всяком случае, звездной болезни не было. Может, кто-то из ребят завидовал. Не знаю. Я продолжал выполнять свои обязанности. В дивизионе меня никто не оберегал. Меня немножко оберегал политотдел, потому что я был комсомольским работником. Ну, и еще командир корпуса. Атак — никакой особой заботы ко мне не было. Кормили, как и всех — сидел на солдатском пайке. Только когда меня начальство к себе приглашало, там подкармливали. Начальство всегда жило немного лучше. Почти у каждого была полевая жена. У нашего командира дивизиона не было, а вот у командиров батальонов у всех были. Каждый санинструктор служила верой и правдой… Когда мы приехали на курсы, пошли в штаб фронта с моим товарищем из танковой бригады, такой же артиллерист, как и я, но командир орудия. Хвастунишка. Говорит: «Я больше тебя танков уничтожил». — «Да не ты уничтожил, а наводчик уничтожил.» — «Я командовал!» — «Именно, что ты командовал». Ну, да Бог с ним. Мы там познакомились с девочками с узла связи. Они сказали, где они живут, и мы «заперлись» к ним в гости часов в пять дня. Они были все хорошо одетые, ухоженные. Чулочки не простые, а фильдеперсовые. Они нам через 15 минут говорят: «Ребята, уходите». — «Почему? У нас время есть, вы тоже не на смене». — «Вы что, не понимаете, что ли?! Мы же все расписаны. Сейчас рабочий день закончится, за нами придут…»

— К немцам у вас какое было отношение?

— Поначалу кроме злости и ненависти у меня ничего не было. Я видел, что они творили на нашей территории. Но уже где-то в 1944 году отношение поменялось. Помню, мы нескольких немцев захватили в плен, трех сразу отправили в тыл, а одного мальчишку, примерно моего возраста, такого же зеленого, как я в 41-м, я оставил на одной из батарей. Говорю: «Пусть он тут немножко обживется». Он еще хорошо играл на губной гармошке… На второй день командир батареи увидел: «Комсорг, ты что делаешь? Почему у тебя здесь немец?» — «Он же сопляк». — «Не положено. Немедленно отправить в тыл». Отправили, жалко было.

Тем не менее, желание мстить, когда вошли на немецкую территорию, было. Ребята иногда придут в дом, дадут очередь из автомата по разным портретам, по шкафам с посудой… И в то же время я видел своими глазами, как полевые кухни что-то давали местным жителям. Но я бы не сказал, что у меня были такие добрые отношения к немцам. Я до сих пор не хочу ехать в Германию. Горечь-то осталась. Лучшие мои годы ушли на войну с ними. Вскоре после перехода границы Германии был издан приказ, регламентировавший поведение на оккупированной территории. Хотя до этого мы знали одно — убей немца, и четыре года жили этим. Этот переход давался очень тяжело. Судили многих. Ну, как можно было судить человека, у которого, например, немцы расстреляли всю семью?! Конечно, он шел с чувством мести! Я как комсорг разъяснял солдатам, как себя надо вести, хотя в душе часто бывал с ними согласен.

— Вы очень много говорили о том, что вас кто-то провел по войне.