My December (СИ) - Страница 187

Разве что любимая Роузи и малышка Диана.

— Я связала новый свитер тебе на Рождество.

— Это мой подарок? — улыбнулся он.

— Да. Я сделала его твоего любимого цвета, — радость засверкала в ее глазах.

— Спасибо, — он погладил ее ладонь своей рукой.

Когда она смотрела на него, то все еще видела того красивого парня, который холодно оглядывался на нее и цеплял колкими фразами. Пристальным взглядом, который так сильно манил ее, что сносило голову.

Вспоминала сильные руки, который прижимали ее к стене. Горячие губы, которые страстно целовали ее шею. Тонкие пальцы, которые снимали ее одежду.

И его глаза. Всегда холодные, просто с разными оттенками: грусть, злость, ярость, животное желание, ревность.

Но все такие же холодные и слегка безразличные.

Такими они и остались. И это действительно была его живая частица, потому что тело не было прежним. Однако серые кристаллики выделялись, с такой же прохладной осматривая людей.

Ее милый, дорогой Драко.

С глазами океана, с глазами ее души.

— Я тебя люблю, — мягко говорит она, вновь ощущая приятную тишину вокруг себя.

Такую привычную, ту, которую они пускали в свой дом вот уже пятьдесят пятый прожитый вместе год.

И, кажется, что первые двадцать шесть лет ее жизнь были ни с чем в сравнении с этими, когда она вступила в брак с самым лучшим человеком на земле.

— Очень люблю, — почти шепотом добавляет она, смотря на живые глаза и легкую улыбку на его лице.

И…

…пятьдесят пятый год не получает ответа. Да это уже и не нужно.

Его глаза все итак скажут.

Беззвучно, только для нее.

И я тебя люблю,

Грейнджер.

И в эти минуты она прекрасно осознает, что вот он — ее мир.

Мир, в которым она утонула. И, кажется, на то самое навсегда.

2066

Хотя и стояла зима, ветер был довольно приятным. Да и сам декабрь вышел каким-то не таким, как раньше: намного теплее и дождливее.

Он ходил в легком пальто. И не потому, что солнце светило на небе, а потому что давно перестал ощущать холод.

Может быть, именно поэтому, сидя тут, раскачиваясь на лавочке, он не чувствовал промозглого дождя, который у обычных людей вызывал дрожь и желание забежать в дом поскорее.

У обычных людей. Но ведь он не был таким.

По крайней мере, уже целый год, как.

И его это не особо заботило. Потому что все окружающее потеряло смысл.

Все, кроме нее и любимых внуков.

Кроме нее. И это было главной причиной его отречения от мира. Его резкое отношения ко всему, что является живым.

Ощущение было весьма странное, но привычное: черно-белое. Все вокруг было черно-белым. Даже нет, серым.

Во всех его красивых оттенках, однако ничего не было ни светлее, ни темнее.

Серый. Один только серый. И, кажется, шли только дожди.

То ли на улице, то ли в его душе.

Он еще не знал. Скорее, даже не думал об этом.

Потому что…

Да какой, впрочем, смысл во всем этом? Это было неважно: мир, люди, какие-то цвета.

Просто в одни момент все это оборвалось, и стало слишком тускло.

А еще зияющая дыра внутри, через которую просачивался тот самый дождь.

Он держался рукой за поручень, еле-еле отталкиваясь дряхлыми ногами от земли. Карусель продолжила раскачивать его, поскрипывая.

Он сидел на этом месте круглые сутки, смотря куда-то вдаль. От их дома открывался прекрасный вид на океан, который сейчас спокойно ударял волнами о берег.

Ему нравился шум воды, мокрый песок, птицы, летающие над океаном. Он любил ходить вдоль берега и бросать камушки вдаль, смотря, как далеко они пролетят.

Любил читать книги, сидя на террасе. Пить кофе со сгущенкой, перелистывая одну страницу за другой.

Любил звук дождя, когда тот со всей своей мощью стучит в окна, ударяясь о стены. Он наблюдал за большими каплями, сидя в кресле в пустой комнате.

Любил пение птиц, которые летали над домом, взмахивая большими крыльями.

Любил навещать внуков, принося им бублики или рогалики. Писать им письма, когда те были в Хогвартсе.

Любил бродить по вечернему Лондону, выехав в центр. Смотреть, как веселятся толпы подростков.

Любил вспоминать свое детство, когда он бегал по Малфой-Мэнору, не думая о проблемах.

Любил заходить в тихую кафешку и заказывать горячий шоколад, медленно выпивая его.

Любил читать газеты по утрам, с интересом бегая глазами по строчкам.

Он любил много чего. Но больше всего — ее.

И именно поэтому остальной мир блекнул перед его глазами.

Она.

Единственная.

Та самая.

С которой он прожил так много лет.

Гермиона.

Герм.

Он каждый день пробовал это имя на вкус, качаясь на этой самой качели.

Тихим голосом говоря:

— Грейнджер?..

Скрип качели.

—Гермиона?..

Крик птицы в небе.

— Герм?..

Шелест листьев. Раскачивание веток. Хрустящий снег.

Тишина.

Как бы тихо ты не шептал, как бы громко ты ни кричал.

Отвечало ему что угодно, только не она. Спокойно глядя на него с серой фотографии, вбитую на ее могиле.

Ему не нужно было услышать ответ. Не нужно было знать, что она поняла, что он ее зовет.

Он итак знал это.

Ощущал.

Каждой клеточкой своего тела, пропуская удары сердца. Ощущал, что его слова долетели до нее туда, к небесам. Ощущал, что она говорит ему своим вновь молодым, звонким голосом: “Я люблю тебя, Драко!”.

И, кажется, тогда, на несколько минут, он вновь видел, что океан голубоватого оттенка. Что деревья коричневые, а листья на них — зеленые. Что качель, на которой он раскачивался, была окрашена в темный цвет. Что люди, которые проходят мимо, одетые в цветную одежду. Что фонари, которые освещают улицы, испускают желтый свет.

“Вот как”, — думал он каждый раз.

А затем снова забывал, что в мире есть краски.

Все вымирало без ее присутствия. Без ее лица, без ее волос. Без ее запаха, без ее улыбки, без ее глаз. Без ее смеха, ее улыбки. Без раздражающего характера, ее вечных нотаций.

Боже…

…наверное, он сходил с ума.

Потому что…

…черт возьми, он раскачивался на этой качели сутки напролет, потому что перед ним стояла ее могила.

Он захотел похоронить ее прям во дворе дома, закопав около двух деревьев. И, когда придет время, он ляжет рядом.

И он хотел, чтобы оно пришло. Чтобы он попал на небеса к ней и вновь мог ощущать ее, чувствовать ее.

Чтобы не только призрачный образ стоял перед глазами. Чтобы не только мысли вырисовывали ее улыбку, ее глаза.

Бывало, что он просыпался по ночам, отчаянно надеясь, что смерть пришла к нему. Но это был лишь ветер, бивший в окно.

Бывало, что он просил Господа забрать его, потому что он сделал в жизни уже все, что нужно было.

И не было больше смысла оставаться здесь.

Однако его не слышали. И он не понимал, почему.

— Герми… — хрипло пробормотал он, смотря в ее карие глаза.

Он не говорил с фотографией, он говорил с ней.

Потому что четко видел ее перед собой: молодую, с веселой улыбкой и яркими глазами.

— Привет, — шепчет он.

И девушка, которую он вспоминал каждый день своей жизни, задорно смеялась в ответ, взмахивая длинными волосами.

— Я скучал по тебе, — скрип качели.

Девушка, мягко улыбнувшись, кивает головой, посылая воздушный поцелуй.

— Моя Гермиона…

Он, нахмурив брови, нежно смотрит на ее прекрасный образ.

На его лучшую женщину в мире, его судьбу.

Его жизнь. Его душу. Его мир.

— Моя дорогая… — мягко продолжает он.

Девушка, склонив голову, трепетно смотрит в его глаза. Все та же добрая улыбка застывает на ее лице.

— Я так хочу к тебе.

Она, согласно закивав головой, отталкивается от места. Голубое платьице подскакивает, и она весело смеется, трогая приятную ткань на ощупь.

— Я хочу к тебе.

На мгновение ее взгляд становится серьезным, однако в следующую минуту она все с такой же легкостью смотрит на него.