My December (СИ) - Страница 179

Зажила ли ее рана? Зажила. Ей пришлось неделю лежать в главной больнице Англии, а затем ее отправили на реабилитацию в Хогвартс, в больничное крыло мадам Помфри.

Со второго января она, как и остальные ученики, начинала Второй семестр, сидя со всеми в классе.

Придумал ли Дамблдор что-то с ее защитой? Да, пожалуй, придумал. Это начиналось тем, что, пока она находится в школе, никто ее не тронет, и заканчивалось тем, что, когда начнутся летние каникулы, он найдет выход.

Поехала ли она на каникулы домой? Ответ был очевиден — нет.

Что ж, если бы она написала именно так, как ее ответы прокрутились в голове, наверное, такое письмо можно было бы и отправить. Однако у нее просто рука не поворачивались сделать это.

Потому что все было так…

…так, черт возьми, ужасно плохо, что все не имело никакого отношения. Хотелось заорать: “МНЕ УЖАСНО! И НИЧЕГО НЕ ПОМОЖЕТ”.

Но, кажется, для такого крика ей не хватит сил.

Она уперлась взглядом в пустой лист, будто хотела проделать там дыру. Если бы она только могла перенести на пергамент все свои мысли и чувства, он бы покрылся черным цветом, порвался и превратился в мелкие кусочки.

Потому что в животе у нее умирали те чертовы бабочки.

“У меня все хорошо”

Это было чудно. Если Драко хорошо, то это, по крайней мере, лучше, чем если бы все было по-другому.

Только вот она не понимала, как ему может быть хорошо без нее? Там, далеко от родного города, страны?

После той ночи в Мэноре, которую она, кажется, запомнила на всю жизнь, Драко доставили в одну больницу с ней. Но буквально через час там появился Дамблдор вместе с Нарциссой и потребовал, чтобы те немедленно уезжали из страны. Однако им пришлось два дня просидеть в городе, потому что Малфоев оправдывали. Когда суд, скрипнув зубами, объявил их невиновными, они тут же скрылись в неизвестном направлении, о чем-то договорившись с Дамблдором. Как говорилось, они собирались вернуться обратно только тогда, когда Волан-де-Морт погибнет, а всех Пожирателей посадят в Азкабан, потому что их считали предателями, и было небезопасно оставаться в Англии. Нарцисса решила, что они будут каждую неделю переселяться в другой город или страну, жить в деревнях или скрываться в маленьких поселениях.

И Гермиона все это прекрасно понимала. Да и сама знала, что вытолкнула бы Драко, потому что его жизнь важнее всего. Но…

…но ей было слишком тяжело остаться одной. Она даже представить себе не могла, что будет так трудно.

Так крышечносяще трудно. Так убийственно-невыносимо.

А прошло всего две недели.

Она уже давно простила его за то, что он привел ее в Мэнор. Почти забыла еще там, когда бежала из треклятого зала, пытаясь найти его. Когда глаза застилали слезы, и она на ощупь брела куда-то, чтобы отыскать его. Когда заклятия проносились над ее головой оглушительным грохотом.

Но то, что разрывало сердце, было намного глубже.

Она не увидела его в последний раз, когда их чемоданы были на скорую руку собраны, и Малфои покинули страну.

Она действительно не увидела его.

Даже не попрощалась.

Черт.

И ей казалось, что это сносило голову каждый раз, когда она пыталась вспомнить его лицо. Прорисовать в своем сознании его глаза. Прочувствовать его запах.

Бледная кожа. Серые глаза, длинные светлые ресницы. Маленькие родинки. Платиновые волосы. Его вкус на коже.

Все было слишком далеко и недоступно до нее.

Потому что, протянув руку, она не дотрагивалась до его тела. Наклонив голову, не клала ее на его плечо. Пустив слезу, не чувствовала сильные руки у себя на талии.

Его не было. Как и ее целиком. Ее полностью.

1998

Снег застилал улицы красивым одеялом. Ноги ступали по тропинке, и громкий хруст раздавался снизу. На домах висели гирлянды, остролисты, стояли зеленые елки во дворах. Магазины светились, а вывески зазывали скупиться перед великим праздником.

И она тоже приобщилась к всеобщей радости в преддверии Рождества. Закупила кучу подарков родственникам, друзьям и даже побаловала себя новогодней покупкой. Не понятно почему, но ей присмотрелась желтая пижама с Санта-Клаусами на груди. По крайней мере, Ленни оценил.

Он, как раз, сейчас сидел и смеялся над милыми рисунками, держа в руках приятную ткань.

— Это действительно мило. Особенно для тебя, — он улыбнулся широкой улыбкой, откладывая покупку в сторону.

Почти широкой улыбкой. Потому что она давно перестала быть таковой.

Сейчас она стала вымученной, неестественной. Настолько, что можно было точно понять, что человек болен какой-то болезнью.

— Что значит “особенно для тебя”? — она усмехнулась, сложив пижаму в пакет. Села на стул около кровати Ленни.

— Кажется, это первое Рождество, когда ты ожила и купила что-либо, после того, как… — он запнулся, виновато посмотрев на нее.

…Драко уехал.

И до сих пор не вернулся.

— Ну, да. Не могу до сих пор поверить, что все закончилось.

Хотя в ночных кошмарах все только начиналось.

Побеги, убийства, вечный страх. Их, с Гарри и Роном, розыск. Смерть Дамблдора, постоянные ужасные новости.

Все это было так долго, что она и не надеялась выйти из этого ада живой. Однако война, которая длилась около года, пришла к концу, когда светлая магия убила Темного волшебника. Когда, наконец, она могла выйти на улицу, не скрываясь ни от кого. Когда могла делать то, что хочет, и жить так, как хочет.

Хотя, последняя фраза вряд ли подходила под ее жизненное описание последние семь месяцев после конца войны.

Потому что жить, как бы ей хотелось, не получалось.

— Это было трудное время для всех нас, — он положил руку на ее худые пальцы и несколько раз погладил. — Но мы пережили. И, знаешь, что остается нам сейчас?

— Что? — улыбнулась она.

— Жить. И радоваться тому, что все плохое позади.

Она несколько раз кивнула головой, соглашаясь.

Жить — слово, которое она проклинала еще два года назад, ходя по школе, мрачнее тучи. Потому что первый период, когда уехал Драко, казалось, прожить радостно невозможно.

Быть в их Башне, сидеть в их гостиной, спать в его комнате.

Все это мраком висело над ней, каждый раз сгущаясь. И, казалось, что выбраться оттуда нельзя.

Никак. Никогда.

— Ты принесла мне книгу?

— Да, конечно, — она несколько раз моргнула глазами, смахивая появившиеся слезы от воспоминаний, и достала из сумки красивую книгу в золотой обертке.

— Тогда я готов слушать, — рука слетела с ее, и парень опустился вниз, принимая лежачие положение. Он закрыл глаза, под которыми образовались черные синяки, и вздохнул.

Она читала ему уже четвертый месяц подряд. Это могло быть что угодно: начиная от истории, закачивая красивыми стихами, которые терзают душу.

Она читала ему каждую субботу, потому что он нуждался в этом. Ленни до невозможности любил поэзию, но его болезнь стала слишком быстро побеждать организм, и…

…и он был даже не в состоянии раскрыть книгу и прочитать то, что в ней написано. Потому что приступы случались слишком часто, и ему приходилось по несколько часов приходить после них в себя.

Она даже несколько раз видела, как это происходит.

Вначале он судорожно вдыхал воздух, хватаясь за край кровати дрожащими руками. Затем его глаза наливались кровью, и ярость была видна в них. А потом случалось что-то непонятное: он рушил мебель, бил ногами по тумбочкам, стучал кулаками по кровати, пытался выбить окно. Кричал, психовал. Садился в угол комнаты и рыдал, а затем начинал истерически смеяться. Он рвал на себе одежду и пытался убить сам себя, душа, ударяясь головой об стену или же стараясь больнее вбить что-то острое в висок.

Когда лекари прибегали, чтобы привязать его, он приходил в еще большее бешенство. И мог пройти не один час, чтобы он успокоился, закрыл глаза и заснул на некоторое время. А когда просыпался, становилось еще хуже.

Ленни называл это “что-то, что сидит внутри меня. Что-то, что в сто раз сильнее меня и всех вас”. Эта и была страшная болезнь, которая съедала его. До такой степени, что прошлого человека и не осталось.