My December (СИ) - Страница 166

Не по-людски. Холодно и до безобразия надменно.

Его демон показывал свою власть над ничтожным мальчишкой, пробирался под кожу, заставлял измучено орать до хрипа в горле. Его демон, который с каждым днем становился все сильнее, подпитываемый яростью и страхом.

— Ленни, я… — знакомый голос словно привел в чувства. По коже прошел ряд мурашек, будто бы крошечные осколки разбитого зеркала глубоко вошли в плоть. Когтевранец не стал дослушивать сестру, через миг он уже стоял перед ней, тяжело и хрипло дыша.

— Пошла нахрен отсюда, Мария, — рыкнул он, словно дикий лев, увидевший давнего врага. Его сердце колотилось как бешеное, сумасшедший ритм отдавался в висках, руки дрожали, из-за чего он их плотно прижал к штанам.

Когтевранка испуганно дернулась, часто хлопая своим длинными, золотыми ресницами, губы подрагивали, а слова застряли в горле, так и не прозвучав вслух.

Ленни оторопело посмотрел сначала на сестру, потом на удивленную Гермиону, выпустившую его ладонь, и приглушённо простонал. Парень устало потер глаза, пытаясь успокоиться.

— Мерлин, прости, — девушка продолжала стоять, словно статуя, застыв на месте. Она бы хотела ответить, но не могла.

— Чёрт возьми! — почти прошептал он, готовый, как последняя тряпка разрыдаться прямо здесь, у всех на виду. Что дальше, Страцкий? Убьешь всех на кого зол, не сумев подавить ярость? Как бы ни так. — Герм, — он виновато покосился в ее сторону, — нам нужно поговорить.

Шатенка рассеянно кивнула, смотря, как Мария удаляется в сторону “Трех метел”. Немного потоптавшись на месте и бросив испуганный взгляд на гриффиндорку, парень последовал за сестрой.

***

Девушка без малого уже час шлялась по заполненной радостно-возбужденными людьми деревушке, вслушиваясь в окружающие ее голоса. Пальцы окоченели и не хотели шевелиться, нежную кожу на щеках неприятно щипало, пышные, кучерявые волосы были покрыты сетью причудливых снежинок.

Ей бы пора согреться, выпить горячего шоколада и закутаться в теплый плед. Но гриффиндорке было плевать на то, что после такой “прогулки” она запросто может слечь с ангиной. Ей не больно, не холодно, а замерзшие конечности упрямо продолжают ковылять вперед. Словно безвольная кукла, уже не чувствует н и ч е г о. От собственных мыслей захотелось улыбнуться сквозь слезы.

Гермионе почти удалось выбросить поведение Страцкого из головы. Все спокойствие и бесстрашие, которое она испытывала ранее, улетучилось, на замену пришел откровенный, что ни на есть самый настоящий, окутывающий душу, страх. Нет, не за себя, а за Ленни. Ведь он даже контролировать себя не может — просто марионетка в руках своего больного сознания.

Слева о чем-то оживленно спорила толпа слизеринцев: кто-то повышал голос и яро жестикулировал руками, кто-то делал очередную затяжку сигареты, выдыхая ментоловый дым через полураскрытые губы, кто-то со скучающим видом облокотился на ветхие стены домов.

Гермиона прищурилась, в надежде увидеть светлую макушку, острые, словно выбитые из камня скулы и надменное идеальное лицо. Но нет, горя и любви всей ее жизни видно не было.

Девушка до боли закусила губу и уныло пожала плечами. Почувствовав на себе чей-то тяжелый взгляд, староста вновь повернулась в сторону змеиного факультета. Блейз задумчиво посмотрел на нее, карие глаза, выглядывающие из-под густых бровей как-то вымучено уставились на гриффиндорку. Спустя несколько секунд мулат еле-заметно для других покачал головой, как бы говоря: “Нет, Грейнджер, Малфоя тут нет”.

Гермиона выдохнула, густой пар растворился в воздухе. Она смущенно улыбнулась, по уши зарываясь в свой вязанный шарф, подаренный мамой на четырнадцатилетие. Старая, потрепанная, вся в зацепках, невзрачная серая вещица, которая так много значит для девушки.

Вспомнились тихие вечера в домике у озера, когда слышен был лишь треск огня в старой печи, и ненавязчивое кваканье жаб перед грозой, сливающееся с журчанием воды, и пронзительным кряканьем селезней. Какофония звуков вовсе не раздражала, а даже напротив — успокаивала. Гермиона помнила, как крепкие руки отца бережно подхватывали тогда еще маленькую девчушку, которая сладко сопела под тарабанящий за окнами дождь, и даже негромкие раскаты грома вдали не могли ее потревожить.

Мерлин, как же она скучает: не выносимо, до боли в сердце, до сжатых в крепкий кулак пальцев, до влаги, которая так и норовит скатиться по щекам.

Но поддаваться слабости не было ни сил, ни желания. За этот год ей пришлось пережить уйму страшных событий и самое жуткое еще впереди.

Она замечает его и сразу же останавливается.

Плечи согнуты, в тонких пальцах недокуренная сигарета, глаза прикрыты, а отросшие волосы небрежно растрепанны. Делает очередную затяжку, чувствуя как кружится голова, затем еще одну, стряхивая на белоснежный ковер пепел. Она неподвижно стоит, громко дыша.

Слишком громко.

— Грейнджер, — и почему-то ее имя звучит словно ругательство из его уст, все, как всегда, когда он обращается к гриффиндорке где-то, помимо их гостиной. И это было действительно их место, где было пролито так много слез, но подарено так мало улыбок. Место, где она говорила, что любит его, где он упорно молчал, — еще не надоело пялиться?

Ему даже не надо было оборачиваться, чтобы понять, что это именно Грейнджер. Слишком громкими были шаги, слишком пристальным взгляд и слишком-блядски-невыносимым запах шоколада, который он успел так полюбить.

Гермиона, наконец-то выйдя из ступора, подошла к слизеринцу, который небрежно выкинул окурок куда-то в сторону.

И с каких пор Малфой начал курить? С тех пор, как его мир покатился к чертям собачьим. С тех пор, как эта хренова Метка навсегда въелась в его кожу. С тех пор, как мама ослабла и теперь чахла с каждым днем.

С тех пор, как Драко услышал, что должен убить девушку, которую он, видимо, охуеть, как любит.

И, конечно же, хрен он скажет ей такое в лицо, даже выкурив две пачки сигарет и выпив бутылку огневиски, если это вообще возможно без летального исхода. Он уже почти признался себе в этом, но отрицание чувств к заносчивой гриффиндорке стало частью его жизни. Но переступить через это слизеринский принц не мог, а, может, просто не хотел. Но если выпрыгивающее из груди сердце, проявление нежности, которое для Малфоя вовсе несвойственно, наплевательское отношение к чистоте крови и стояк при воспоминании о ее хрупком, извивающемся теле, это не любовь… Ну, тогда пусть какой-то умник скажет, что это.

Ой, да ну тебя, Малфой. Ты же, блядь, с ума сходишь по этой девчонке. Крыша с треском поехала куда-то влево, окончательно и бесповоротно. Было столько девушек вокруг: Дафна, Пэнси, Астория, Ханна, но его угораздило влюбиться (да, чёрт возьми, влюбиться) в гордую подружку Поттера, которую Драко должен убить в качестве подарка на Рождество. Влюбился в самую, чтоб ее, необычную и прекрасную девушку во всем Хогвартсе.

Чертова Грейнджер.

Втрескавшийся по уши мудак.

— Еще не надоело выпендриваться? — спокойным голосом поинтересовалась девушка, гордо подняв подбородок. Фыркнув, гриффиндорка подошла ближе, положив руку на плечо парня. Тот отдернулся, словно от огня, скривив лицо так, будто бы перед ним стояла не Гермиона, а уродливый тролль.

Как же ей надоела эта поза, эта маска “я-самый-чистокровный-маг-на-земле”. Неужели даже здесь, в узком пустом переулке, где не было ничего, помимо парочки пустых безумно дорогих магазинов, он не может вести себя нормально?

— Брось, Малфой, ты видишь хоть одно разумное существо в округе?

— Нет, Грейнджер, ни одно разумное существо я не вижу.

— Ты невыносим!

— Знаю.

Молчат, испепеляя друг друга взглядом. Так и должно быть, верно? Пламя и лед, вечно враждующие меж собой.

Он сдается, раздраженно вздыхая, и идет вперед, засунув руки в карманы пальто. Понимает, что ведет себя глупо, но продолжает делать это. Слышит торопливые шаги, а затем чувствует дыхание девушки у себя под ухом.

Такая Грейнджер.