Мы — из солнечной системы (Художник И.М. Андрианов) - Страница 14

И до того люди умирали от старости, но только не за считанные недели, а за двадцать лет, успевали привыкнуть к своей участи и даже смириться с ней.

Болезнь прибыла в Дар-Маар на самом деле 25 декабря, а распознали ее днем 27-го. Двое суток было упущено, и джинн успел распространиться.

26 декабря кроме веселого регулировщика заболели все снимавшие его с гондолы, и еще дежурный по аэродрому, и два механика, и шофер санитарной машины, и два санитара.

Потом — жена шофера, дочь полицейского, подруга дочери, возлюбленный подруги, приятель возлюбленного…

Болезнь шагала по Дар-Маару из дома в дом, с улицы на улицу.

И не только по одному городу. Начавшись на аэродроме, она перекинулась в другие города и даже страны.

26 декабря джинн завоевывал Дар-Маар. В тот же день на машинах, вингерах и пригородных поездах он прибыл в окрестности, а на рейсовых самолетах — в другие города Цитадели, в том числе в столицу. В столице имелся ракетодром, зараза пересела на ракетную технику вечером 27-го.

28-го пляшущие веселые больные появились на улицах Занзибара, 29-го — в Каире, Калькутте, Касабланке и Лондоне.

Вот почему уже 30-го было произнесено грозное слово «пандемия» — общепланетная эпидемия. И Ксан Ковров, первый ум человечества, председатель Совета Планеты, нашел нужным принять срочные меры. Он вызвал лучшего иммунолога Москвы профессора Зарека и сказал ему: «Делай, что хочешь, бери, кого хочешь… нужно, чтобы люди старели, как прежде — за двадцать лет, а не за считанные дни».

И волшебнику — человеку, по имени Гхор, — сказал: «У нас беда, дорогой. Поезжай в Цитадель. Там есть возможность проявить себя делом».

А еще через полчаса о пандемии узнал рядовой студент-профилактик Ким.

Ким слушал лекцию профессора Зарека — вводную беседу по курсу иммунологии, сидел в аудитории, разглядывал на экране нечеловечески громадное лобастое лицо с лоснящимися колечками волос, пропастями-морщинами, бугроватым пятнистым носом. Профессор Зарек чересчур близко становился к экрану, и дотошные студенты знали, по какой причине. Зарек был мал ростом, до смешного мал — за глаза его называли Гномом, — и, не желая выглядеть комичным рядом с рослыми ассистентами, он старался заполнить лицом весь экран. Есть свои слабости даже у крупнейших ученых планеты.

— Я расскажу вам сегодня о войне, — говорил Зарек, — о войне жестокой, безжалостной, человекоубийственной, не менее кровожадной, чем войны прошлого тысячелетия, и единственной, которой не удалось избежать и по сей день, — о войне человека с болезнетворными микробами.

Тело наше я сравнил бы с крепостью, своеобразной подвижной крепостью, с кожей-стеной, с воротами и амбразурами, сравнил бы его с древним государством вроде Египта, Хорезма или Китая — этаким островом цивилизации в море диких кочевников.

Стены — осада, яды — противоядия, броня — снаряды. В таком духе описывал Зарек неотмененную биологическую войну.

Ким мог бы слушать лекцию дома, в многоэкранной своей комнате, но он предпочитал приходить в клинику, — это настраивало на деловой лад. Да и товарищей хотелось повидать, решить неотложное дело. Завтра вечером Новый год, чрезвычайный, начинающий столетие, и, где его будет встречать Ким, неясно. Хотелось бы в одной компании с Ладой, но навязываться неудобно. Узнать бы, где она будет, в институте ли? Спросить Ким не решается. Севу подослать? Ким поеживается, представляя усмешечку друга.

— Проникнув через стены, враждебные клетки пробираются по улицам и переулкам крепости, — рассказывал Зарек. — Мы называем эти улицы артериями и венами, переулки — капиллярами. Враги движутся в густой толпе своих работяг, красных кровяных, шариков — рикшей-носилыциков, доставляющих кислород, уносящих углекислый мусор. Но полиция тела-фагоциты и антитела умеют отличать своих от чужих. Как они распознают чужих, почему кидаются только на чужих? Видимо, у своих есть какой-то опознавательный знак, этакая марка организма, химический пароль, что ли.

Превосходнейшее приспособление! Но, увы, на каждую хитрость есть контрхитрость. Некоторые чужеродные клетки умеют подражать паролю, маскироваться под своих, так что фагоциты и антитела их не замечают, не пытаются уничтожить. Видимо, этим объясняется губительная сила самых опасных болезней — чумы для человека, сибирской язвы для животных. Известно же, что одна-единственная бацилла сибирской язвы может погубить мышь.

Тут лицо на экране почему-то отвернулось; показались курчавые баки и даже затылок. «Прошу прощения, минуточку», — пробормотал Зарек и исчез. Вместо него показались стеклянные лабораторные шкафы где-то на заднем плане, не в фокусе.

— Студенты задвигались, зашептались. Что означал этот перерыв? Ведь лекцию слушали тысячи студентов не только в Москве. Лишь чрезвычайные причины могли отвлечь профессора. Не заболел ли он сам, не отомстили ли ему разоблаченные в лекции микрокочевники?

Пресекая посторонние разговоры, на кафедру поднялся молодой ассистент:

— Чтобы закрепить пройденный материал, товарищи, вам предлагается выполнить самостоятельную работу — составить план борьбы с инфекцией…

Он начал раздавать листочки с заданием: «На планете Икс, находящейся в Солнечной системе, космонавты заболели неизвестной болезнью. Симптомы ее…»

— Петя, а почему листочки у всех разные? — спросила Лада.

— У меня есть имя и отчество, Петр Сергеевич, поправил ее тот, восстанавливая дистанцию.

Петруничев кончил институт только два года назад; старшекурсники знали его шумным, развеселым, не таким уж безукоризненным студентом и по инерции называли по имени, как товарища.

— Мы не первокурсники, Петя, — настаивала Лада. — Мы не будем списывать, Петя, если работа самостоятельная, Петя.

Она явно поддразнивала самолюбивого ассистента.

Но тут громадное лицо Зарека вновь появилось на экране.

— Товарищи, мне пришлось прервать лекцию, и весь курс придется прервать на время. На Земле появилась неведомая инфекция. Меня командируют для борьбы с ней в Африку. Ассистенты кафедры поедут со мной все. И каждый пусть возьмет с собой троих помощников из числа дельных студентов. Но никого не принуждайте, Строго добровольно. Болезнь неизвестная, острозаразная, летальный исход отмечен, выздоровление не наблюдалось ни разу.

У Кима кровь бросилась в лицо. Вот когда вспыхнул тот огонь, куда он должен кинуться. Для этого часа его учили, растили. Пришел час испытания. Эпидемия опасная: болезнь со смертельным исходом. Готов ли он? Жалко, что не через три дня. Новый век успел бы встретить дома.

И сам улыбнулся, что в такую минуту подумал о новогоднем празднике.

— Петр Сергеевич, вся наша группа целиком считает своим долгом…

Это Сева. Он староста группы и говорит от имени группы.

— Нет, товарищи, профессор сказал, чтобы каждый решал за себя. Садись, Шумский. Или ты предлагаешь себя лично?

— Конечно (менее уверенно).

Ким поднялся, невольно оглянувшись на Ладу. И вдруг он увидел, что Лада стоит за своим столом:

— Меня возьми, товарищ ассистент.

Ким широко открыл глаза. Неужели эта красивая самоуверенная девушка способна рисковать жизнью?

А он еще считал ее случайным человеком в медицине.

Да полно, понимает ли всю опасность Лада?

— И меня, пожалуйста.

— Ну вот, куда конь с копытом, туда и рак с клешней. — Это Нина Иванова, подружка Лады, смешливая толстушка, веселая хлопотунья.

— И меня!

— И меня!

— И меня! — Весь класс стоит, все хотят идти на медицинский фронт.

— Спасибо, товарищи. — Петруничев улыбается благодарно. — Кто вызвался раньше всех? Шумский, Грицевич, Иванова… И хватит. Товарищи, кого я назвал, идемте со мной на кафедру. Дорогой подумайте еще раз, Кто откажется, заменим тут же.

Хлопают откидные стулья. Трое продвигаются к дверям. А Ким стоит. Большой, нелепый, опоздавший на подвиг.

— А меня-то! — кричит он. — Меня обязательно надо в Африку. Я банту изучал. В Доме гостеприимства работаю. Поэтессу провожал… на Кузнецкий мост.