Музыкальные диверсанты - Страница 4

Что же попадало под запрет?

Фрагмент списка «запрещенных песен». Из сборника Глаереперткома. 1929

Прежде всего столь любимые Николаем II цыганские романсы. Ведь стоило зазвучать этим мелодиям «удали и печали», как у обывателя тут же вставали перед глазами картинки старого времени, где не было пьяных матросов, выбитых стекол и пустых прилавков, но зато на комоде уютно трещал граммофон, по улицам разъезжали извозчики, а «Яръ», «Стрельна» и «Мавритания» манили звоном гитар да соблазнительным меню.

Но теперь декорации стали иными:

Кроме романсов «фараонова племени» впали в немилость многочисленные патриотические и военные песни вроде хита Владимира Сабинина 1914 года «Оружьем на солнце сверкая» или заздравной Александрийского полка «Черные гусары».

Конечно, в новых реалиях, в стране, охваченной Гражданской войной, совершенно иначе звучали слова:

У чиновников тут же возникал логичный вопрос: «Куда труба зовет? Уж не на битву ли с властью рабочих и крестьян? Вы бы еще, товарищи, “Боже, царя храни” завели…»

Помните сценку из романа «Двенадцать стульев», когда во время плавания на теплоходе «Скрябин» Остап Бендер отправляется вспарывать очередной стул и оставляет своего компаньона на шухере?

«– Воробьянинов, – шепнул он, – для вас срочное дело по художественной части. Встаньте у выхода из коридора первого класса и стойте. Если кто будет подходить – пойте погромче.

Старик опешил.

– Что же мне петь?

– Уж во всяком случае не “Боже, царя храни!” Что-нибудь страстное: “Яблочко” или “Сердце красавицы”…»

Достоверно известны случаи, когда за хранение пластинки или нот с царским гимном в годы сталинского террора люди получали срок по статье 58–10.

Пункт 10 означал следующее:

«Пропаганда или агитация, содержащие призыв к свержению, подрыву или ослаблению советской власти или к совершению отдельных контрреволюционных преступлений, а равно распространение или изготовление или хранение литературы того же содержания влекут за собой – лишение свободы на срок не ниже шести месяцев».

Характерно, что пластинка оказывалась приравненной к контрреволюционной литературе. Потому сегодня если у кого и сохранились эти «артефакты», то часто с мясом оторванной этикеткой.

Согласно данным многотомного собрания документов «История сталинского ГУЛАГа» [4], к 1935 году «…исполнение и распространение контрреволюционных рассказов, песен, стихов, частушек, анекдотов и т. п.» выделено Прокуратурой СССР в особую группу преступлений. Статистика тридцатых-сороковых годов пестрит такими приговорами:

1932 год – антиколхозная агитация, сочинение антиколхозных частушек – 2 года, 1933 – слушал а/с (антисоветские) частушки, распространял слухи – 3 года, 1935-й – пел к/p (контрреволюционные) частушки – 2 года, 1936-й – а/с частушки, надругательство над портретами вождей, избиение коммунистов – 5 лет, 1936-й – к/p, террористическая агитация – песни, частушки – 3 года, 1937-й – пение а/с частушек – 5 лет; клевета на ВКП(б), а/с частушки -10 лет, 1938-й – пение песен, дискредитирующих вождей – 10 лет.

В 1953 году в Архангельске молодого парня арестовали за то, что он, будучи навеселе, в гостях исполнил песню 30-х годов, которую слышал от отца, с такими словами: «Всероссийская коммуна разорила нас дотла, / А диктатура коммунистов нас до ручки довела. / Все раздеты, все разуты, / На посту солдаты в лаптях…»От сурового приговора его спасла только смерть «великого кормчего».

Похожий случай имел место и в Херсонской области осенью того же года. Согласно архивным документам, некто «Белей М. Ю. (1931 года рождения, украинец, образование 7 классов, член ВЛКСМ, инвалид, не работал) хранил и давал читать знакомым несколько националистических и религиозных книг, пародию на Интернационал, антисоветскую “Песню про Сталина”…»

Но и после кончины генералиссимуса получить срок было вполне реально.

Владимир Козлов в исследовании «Крамола и инакомыслие в СССР при Хрущеве и Брежневе. Рассекреченные документы Верховного суда и Прокуратуры СССР» [5] указывает, что в период с 1956 по 1958 год в места не столь отдаленные отправилась не одна сотня человек, которым вменялось «хранение и распространение антисоветской литературы, в том числе дневников, переписанных от руки стихотворений и песен…» (курсив мой. -М. К).

С приходом к власти Брежнева карательная политика смягчилась. Как сказал в одном из интервью известный бард Юлий Ким, «за пьяный застольный треп» срока уже не давали, «давали его за публичную критику режима».

Объектом запретов становились также экзотические ариетки Александра Вертинского, Изы Кремер и прочих «арлекинов». Советскому человеку рассказы про «лилового негра», нюхающих кокаин декадентов, всяких «китайчонков» и «притоны ночного Марселя» категорически чужды.

Все эта упадническая мишура (добавьте сюда и заморские танго с фокстротами) отвлекает граждан от главного – строительства нового коммунистического быта.

Ноты знаменитой песни Вертинского «Кокаинетка».

Латвия, 1920-е

Журнал «Пролетарский музыкант» (№ 5,1929 г.) заявлял без обиняков:

Нам, пролетарским музыкантам, культработникам и комсомолу, нужно, наконец, лицом к лицу, грудь с грудью встретиться с врагом. Нужно понять, что основной наш враг, самый сильный и опасный, это – цыганщина, джаз, анекдотики, блатные песенки, конечно, фокстрот и танго… Эта халтура развращает пролетариат, пытается привить ему мелкобуржуазное отношение к музыке, искусству и, вообще, к жизни. Этого врага нужно победить в первую очередь. Без этого наше пролетарское творчество не сможет быть воспринято рабочим классом.