Мужское воспитание - Страница 14

— У папы и так неприятности на работе, — сказала мама, — а ты…

И тут я не выдержал.

— А что, я виноват в этом, что ли? — сказал я.

— Как ты смеешь так говорить с отцом! — закричала мама. — Замолчи сейчас же!

— Пожалуйста, — буркнул я. — То говори, то молчи…

— Не смей хамить матери, — сказал отец.

Я и сам понимал, что грублю, и грублю напрасно, зря, но уже не мог остановиться. И правда, разве я был виноват в отцовских неприятностях? Разве я ездил в Москву? Разве я не попал в академию? Разве я сдавал экзамены? Почему, когда я приношу двойку, никто мне не говорит: «Не трогайте его, не беспокойте, у него и так неприятности в школе…»

— Могу и совсем не разговаривать! — сказал я.

— Убирайся к себе в комнату! — крикнула мама. — И подумай как следует о своем поведении!

Вообще мама нередко кричит на меня и говорит всякие ругательные слова, не церемонится со мной, но и отходит, успокаивается потом быстро, а вот отец, если рассердится, это хуже, это надолго.

Я посмотрел на отца — не скажет ли он еще что-нибудь. Но он молчал.

Тогда я пожал плечами и пошел к себе в комнату.

Я взял с полки веселую книгу про капитана Врунгеля и стал читать. Может быть, я и правда бесчувственный человек, как говорит иногда моя мама, но сейчас не хотелось мне думать ни о чем серьезном.

Я слышал, как в соседней комнате совсем тихо, почти шепотом, разговаривали между собой мои родители. Наверно, советовались, что делать со мной дальше.

Не успел я выскочить на большой перемене из класса, как столкнулся с нашей пионервожатой Людой.

— Серебрянников, — сказала Люда, — ты не забыл?

— Что? — спросил я.

— Как что? Пригласить своего отца! Мы же договаривались!

Только этого мне сейчас и не хватало!

Я, и верно, совсем забыл. Времени-то прошло дай бог сколько! Это еще в прошлом году мы придумали — приглашать на наши сборы по очереди своих родителей. И пусть каждый расскажет самую интересную историю из своей жизни. Я тогда кричал громче всех, я даже не против был, чтобы мой отец выступал самым первым. Не мог же я тогда знать, что все так обернется.

— Он не может, — сказал я Люде.

— Почему это?

— Потому что не может, — повторил я. — Он сейчас очень занят.

— Но мы же договаривались!

— Мало ли что договаривались! А теперь у него есть дела поважнее, понятно?

— Понятно, Серебрянников. Это несерьезный разговор, — тоном учительницы сказала Люда. — Я сама поговорю с твоим отцом.

— Пожалуйста! — Я пожал плечами. — Никто не запрещает.

Вот как все получалось теперь — шиворот-навыворот. События, которых я раньше ждал бы с нетерпением и радостью, теперь приносили мне одни огорчения, стыд и неприятности.

Я был уверен, что Люда не доберется до моего отца, постесняется его беспокоить, но она оказалась настойчивей, чем я думал.

Люда все-таки позвонила отцу по телефону. Правда, сделала она это не сразу, и прежде чем этот телефонный звонок раздался в нашей квартире, произошли еще некоторые новые события…

В воскресенье с утра ко мне в гости явился Миша Матвейчик. Миша всегда немного завидует мне. Миша уверен, что если бы он жил, как я, в военном городке, если бы отец у него был капитаном, командиром роты, он бы целые дни проводил возле танков. Наверно, Мишке казалось, что танкисты только и делают, что все время палят на стрельбище из пушек, строчат из пулеметов или водят свои танки через всякие препятствия.

Я-то хорошо знаю, что это не так. Я-то хорошо знаю, что чаще всего с утра до вечера танкисты возятся в парке, в танковых боксах, где стоят их машины, стучат тяжелыми кувалдами, орудуют гаечными ключами, кистями и тряпками, дышат запахом бензина и краски и морщатся от едкого сизого дыма, который даже у самых привычных солдат вышибает слезы… И все это потому, что каждый танк должен быть в полной боевой готовности. Должен быть как новенький.

Уж я-то насмотрелся на работу танкистов! Меня танками не удивишь! Мама даже рассказывает всем нашим знакомым, будто первое слово, которое я произнес в своей жизни, было слово «танк». Не знаю, правда это или нет, но сколько я себя помню, столько помню и танки. Раньше, когда я был поменьше, я почти каждый день бегал к танкам, а теперь — реже. Теперь меня больше волнует, как бы пробраться вместе с солдатами в клуб посмотреть картину, на которую дети до шестнадцати не допускаются. А танки от меня не убегут, танки всегда рядом.

И все-таки, если говорить честно, танки я люблю не меньше, чем Мишка Матвейчик, смешно даже сравнивать. Уж если я приду в парк, так могу хоть десять часов подряд смотреть, как натягивают солдаты гусеницу, или прогревают мотор, или проверяют радиоаппаратуру. А солдаты разрешают мне забраться в кабину и посидеть за рычагами, посмотреть в прицел, подержаться за рукоятку пулемета. Даже командира полка я не боюсь, хотя его все побаиваются — когда он видит меня среди солдат, он всегда посмеивается и говорит: «А, будущий танкист! Правильно, правильно, привыкай! Нам нужны хорошие солдаты». И никогда не прогоняет меня.

В то воскресенье, когда явился ко мне Мишка, отца дома не было — он ушел проводить дополнительные занятия с солдатами. Как-никак, а пока он был в Москве, пока сдавал свои экзамены, рота оставалась без настоящего командира, и теперь отцу приходилось наверстывать упущенное. А кроме того, надвигались какие-то учения или проверка, кажется, даже комиссия какая-то очень важная должна была приехать — так я слышал от Эльки Лисицыной, и теперь все готовились к этому событию.

Я знал, что Мишка, раз уж он пришел ко мне, рано или поздно обязательно потянет меня к танкам, и поэтому я сразу повел его в парк.

Но дежурный по парку старшина-сверхсрочник не пустил нас туда — сказал, что все опечатано и закрыто и делать там совершенно нечего, хотя я своими ушами слышал, как доносилось оттуда тарахтенье мотора. Просто вредный был этот старшина, хотел показать свою власть. Я бы, конечно, еще поспорил с ним, но Мишка сразу перетрусил, засмущался, потянул меня за рукав. Для Мишки ведь что старшина, что генерал — все одинаковые начальники.

Тогда мы направились к учебным классам — разыскивать моего отца. Уж он-то нас, конечно, не прогонит. Вообще мои родители любят, когда ко мне приходит Матвейчик, потому что он тихий и вежливый. Если бы я вдруг сделался похожим на него, они были бы только довольны.

Ладно, пусть старшина стережет свой парк, в учебных классах есть штучки еще поинтереснее! Там есть, например, тренажер, на котором солдаты учатся водить танк. Рычаги, педали — все, как в настоящей машине. Ты сидишь за рычагами, а перед тобой макет танкодрома: и крошечный противотанковый ров, и всякие другие препятствия — точно, как на настоящем танкодроме. И по этому игрушечному танкодрому бегает игрушечный танк. Тронешь левый рычаг — и маленький танк послушно побежит влево, тронешь правый — вправо, скинешь обороты — и он замедлит ход, прибавишь — и он увеличит скорость. Жаль только, что нас, пацанов, и близко не подпускают к этому тренажеру. Боятся, что сломаем. Я только один раз и сидел за рычагами, и то отец наблюдал за мной. А есть еще тренажер…

— Мишка! — сказал я. — Пошли посмотрим, как солдат в танке затопляют!

— Как затопляют? — удивился Мишка.

— Очень просто. Водичкой. Затопят в танке и смотрят: кто сумеет выбраться — тому пятерка, а кто не сумеет — тому каюк.

— Ну да! — поразился Мишка. Он был доверчивым парнем, и я этим частенько пользовался.

— А зачем их затопляют?

— Надо. Вот, например, идет танк по дну реки, и вдруг — бах-ба-бах! — мотор заглох, или снаряд в гусеницу угодил, или еще что. Что тогда делать? Ну скажи, ты бы что стал делать?

— Выбрался бы из танка… — неуверенно предположил Мишка.

— Ха-ха! Ловкий какой! Умненький! Выбрался бы! А люк ты откроешь, да? На него вода знаешь как давит! Ни за что не откроешь. Затопить надо танк сначала, вот что! Давление сравняется, и тогда, пожалуйста, открывай люк, понял?