Мужчина и женщина - Страница 3

— Разве к тебе никогда не обращались молодые люди с просьбами обучить их? — откровенно удивился он.

Меган всегда подозревала, что до свадьбы ее муж был невинен. Но он никогда не обсуждал ни свой сексуальный опыт, ни отсутствие такового. Тонкие волоски на ее шее встали дыбом. Нужно немедленно прекратить этот спектакль и дать арабу время найти женщину, способную предоставить все необходимые знания.

— Англичане не слишком легко признаются в своей неопытности, — услышала она вместо этого собственный голос.

— Считаешь, что мужчина, признающийся в собственной неопытности, — ничтожество, не стоящее внимания?

— Думаю… думаю, женщины не терпят в мужчине не столько отсутствие опыта, сколько эгоизм, не позволяющий спросить у дамы, что ей нравится в постели.

— По-твоему, мужчина становится мужчиной лишь тогда, когда спрашивает, как ей угодить?

В голосе араба странным образом сочетались резкость и уязвимость. Меган так и не смогла различить черты его лица. Отчетливо видны были только слабо светившиеся во тьме белки глаз.

— Вероятно, от мужчины требуется немало мужества, чтобы считаться с потребностями женщины, — чуть тверже заявила она.

— Но как вы судите мужчину, мадам, если не по его сексуальному опыту? По количеству оргазмов, которые получаете от него? По твердости его мужской плоти? По длине? По способности изливать семя?

Только сейчас Меган осознала, что араб тоже боится.

Но чего?!

— Если я осуждаю мужчину за его бесплодное семя, в таком случае следует также осудить себя за невозможность выносить и взрастить семя любого мужчины, — внезапно выпалила она и дрожащим голосом продолжила:

— Видите ли… когда мужчина и женщина сливаются в единое целое, тогда близость, которую они разделяют… мне кажется одним из чудес света.

Из камина поднялся столб искр, выхватив в темноте щеку, нос, подбородок. И все тут же потонуло во мраке.

— Ты любила мужчину, — бесстрастно заключил он. Тиски, сжимавшие горло Меган, переместились на грудь.

— Да.

— И все же стала продажной тварью.

Ей следовало ожидать упреков… однако они все же явились полнейшей неожиданностью. Жаркий гнев взорвался в груди, вытесняя остальные эмоции.

— Считаете женщину шлюхой лишь за то, что и у нее есть физические потребности? — взорвалась она, забывая, что пришла к нему под личиной проститутки. Забывая, что явилась только от одиночества, а не для того, чтобы рассуждать о морали. — Не думаете, что женщина по природе своей находит утешение в объятиях мужчины?

— Не знаю.

Его жестокая честность мгновенно рассеяла ее злость. Его дыхание овевало ее обнаженную грудь.

— Не знаю, в чем природа женщины и мужчины. Знаю только, чего я хочу.

— Но вы, разумеется, пожелаете и сами испытать… то, что называют экстазом, — поспешно вставила Меган. — Неужели вам не понравятся женские ласки? — Женские ласки мне ни к чему.

— Нам всем необходимы нежные касания, — возразила она.

В этом нет ни малейшего сомнения: как мужчинам, так и женщинам нужна интимность прикосновений, тепло объятий.

— Поверь, есть вещи куда хуже, чем физическая неудовлетворенность, — выговорил он наконец, словно недовольный ее упрямством.

— Какие именно? — поинтересовалась она. Что может быть хуже одинокой постели?

— Страшнее всего осознавать, что не способен получить это так называемое блаженство, — проскрипел он. — Это куда неприятнее, чем страдать от неутоленного желания.

— Но разрядку всегда можно…

Она осеклась, не договорив, сердце ее ушло в пятки. Опять она чуть не проговорилась! Англичанин не интересуется той частью женского тела, о которой не принято говорить в обществе. Англичанка ни за что не признает, что обладает местечком, позволяющим ей достичь экстаза.

— Так вы ублажаете себя, мадам? — пренебрежительно спросил он. Еще одно грубое напоминание о том, что перед ней не уроженец ее страны, как бы чисто он ни говорил на их языке.

— Да.

Щеки и уши Меган мгновенно запылали, жар пополз ниже, по горлу, к груди и животу. Она гордо выпрямилась, отказываясь лгать.

— А мужчины… разве они… не ублажают себя?

В звенящей тишине слышно было только их дыхание и отдаленный плеск океанских волн, дразнящий, обещающий, удаляющийся и никогда не кончающийся.

— Существует огромная разница между рукой мужчины и женским телом, — сухо заметил он.

— И все же? — настаивала она.

— Со мной бывало и такое.

Он сконфужен, она явно чувствует идущий от него жар, от которого горят груди и пальцы, слышит это в его голосе. Но, подобно ей, он отказывается лгать.

— Что надеетесь вы получить от нашей встречи, Мохаммед?

Как легко соскользнуло с губ его имя! И как неуклюже должно было звучать это арабское имя, произнесенное англичанкой! И как неловко и странно должен был звучать весь этот разговор араба с англичанкой, обсуждавших то, о чем ни один мужчина не смел сказать женщине вслух, то, о чем этот человек не посмел бы сказать ни одной другой женщине — не важно, англичанке или уроженке Азии.

Но почему?

— Я уже объяснил, чего хочу.

— Нет, просто сказали, чего добиваетесь, вернее, что хотите знать, — возразила она, черпая храбрость в безликости ночи, — а ваши желания здесь ни при чем.

Несколько долгих мгновений ей казалось, что он не ответит.

— Желаю понять, способен ли я подарить женщине наслаждение. Хочу познать то, что доступно другим мужчинам.

Меган, потрясенная, пошатнулась.

— Хочу убедиться, что ничем не отличаюсь от других мужчин.

Из-под ног Меган ушла земля, невидимая рука стиснула горло, не давая дышать. Что могло причинить несчастному такие муки? Она чувствовала, остро ощущала страдание, терзавшее араба.

Меган слышала, что мужчины, когда-то переболевшие свинкой, иногда становятся бесплодными.

Неужели и он оказался в их числе? Она прерывисто вздохнула, чтобы успокоиться.

— Вряд ли какой-либо женщине стоит демонстрировать это вам, сэр. Все понятно и без слов.

— В таком случае не демонстрируйте это, мадам, — грубо бросил он. — Лучше докажите.

Темнота сомкнулась вокруг них. Сжала расстояние между его ртом и ее болезненно набухшими сосками. Сердце Меган пропустило удар, заколотилось, пытаясь вырваться из груди. В этом мужчине кроется склонность к насилию, рожденная потребностями, одиночеством, страхом.

Будь она мудрее, сбежала бы из комнаты в чем мать родила. Будь она мудрее, вообще не оказалась бы в. этой комнате.

Она думала о прошлом и пустой постели, в которой теперь спала. Она думала о будущем и пустой постели, ожидавшей ее. Она думала об этом арабе, спящем в пустой постели целых пятьдесят три года.

— Я только однажды попросила мужчину коснуться меня, — выпалила она.

— И он коснулся?

Ей хотелось солгать, но она поняла, что не сумеет.

— Нет, — призналась Меган.

— Это тот, кого ты любила?

Она сжалась под натиском нежеланных воспоминаний.

— Да.

— Он отказывался испытать ту близость, о которой ты упомянула?

К горлу Меган подступили непрошеные слезы.

— Верно.

— Его отказ до сих пор ранит тебя.

— Да.

Она заморгала, чтобы не расплакаться.

— Скажи, где именно ты просила его дотронуться?

Несмотря на повелительный тон, в голосе его слышались молящие нотки. Что-то вроде просьбы не отвергать его, как в свое время отвергли ее. Разделить с ним то особенное соединение, которое подвластно лишь мужчине и женщине в постели.

Обжигающее озарение снизошло на Меган. Здесь, в темноте, с незнакомцем она может снова стать той, какой была двадцать два года назад. Он сумеет ласкать ее груди, целовать их. Делать все то, о чем она тайно мечтала, но боялась попросить. Боялась, что оскорбит, оттолкнет мужа от себя. Никогда прежде Меган не мечтала о том, как будет учить мужчину касаться ее, удовлетворять. Какое искушение! На этот раз именно Адам предлагал Еве запретный плод. Обещание куда большего, чем быстрое безликое слияние.