Мужчина и женщина - Страница 13

— Я не могу выйти на улицу в одном платье, — твердо заявила она, поднимая на него глаза. — Необходимо надеть турнюр и нижние юбки, иначе подол будет волочиться по земле.

Мохаммед поставил ведро на аккуратно застеленную кровать.

— Прекрасно, я помогу тебе.

И сдержал слово.

У Меган никогда не было горничной. Ей никто не помогал одеваться с самого раннего детства, такого раннего, что она уже и не помнила, когда принимала чью-то помощь.

Он застегнул лиф платья; пальцы невольно гладили ее грудь. Змея желания подняла голову.

— Спасибо, — пробормотала Меган, задыхаясь от соблазнительного пряного аромата мужского тела, принадлежавшего исключительно Мохаммеду, и никому иному.

Когда она попыталась отстраниться, он вцепился в ее пуговицу.

— Ты сказала, что не из этих мест. — Пахнущее миндалем дыхание обдало ее лицо. — Почему же солгала?

— Последние тридцать лет я жила в Бирмингемшире, — правдиво ответила она. К чему обманывать? В этом больше нет нужды. Она уже немолода, небогата, не представляет интереса ни для кого, кроме этого мужчины. — Лендз-Энд давно уже не мой дом.

— И все же ты здесь.

— И все же я здесь. Мой муж оставил меня без гроша. Викарий, заменивший его, был холостяком и оказался настолько добр, что позволил мне стать экономкой. В прошлом месяце он женился. Для двух женщин в доме попросту не хватало работы, поэтому я… сама сказала, что хочу уволиться. Родители оставили мне маленький участок земли.

И тут в ней взыграла гордость. Она не могла заставить себя объяснить, Что этот так называемый участок размером не более спичечного коробка и что Брануэллы даже в этой обители нищеты считались бедняками.

— Больше мне некуда идти.

— Ты успела попрощаться с родителями?

— Нет, — вздохнула Меган, знакомое сожаление на миг вернулось к ней.

— Ты приезжала на их похороны?

— Родители так и не простили мне брака с чужаком. Мой муж не был корнуэльцем, этого оказалось достаточно, чтобы проклясть дочь. К тому времени как я узнала об их кончине, оба уже лежали в земле.

— А если бы тебе сообщили сразу? Приехала бы?

— Не знаю.

— Тебе понравилось, когда я проник языком в твой рот? Она едва не потеряла сознания при мысли о его языке и одновременном биении упругого жезла в ее лоне.

— Да.

— Я тоже нашел это восхитительным. — Два ярких пятна расцвели на его щеках, Мохаммед опустил руки и отступил. — Коляску сейчас подадут.

Меган схватила плащ с ржавых крючков, служивших гардеробом, и нахлобучила шляпу. В последнюю минуту вспомнив что-то, она взяла перчатки и вынула из кармана оставленного на кровати платья французский конверт.

С терновых кустов свисали обрывки ткани: прошлогодние приношения матерей, лохмотья свивальников, предназначенные умилостивить древних богов. Мохаммед смотрел на чистую весеннюю воду, задаваясь вопросом, зачем привез Меган к Мадрон-Уэлл. Вода бурлила и кипела, вырываясь из-под камней. Она-то не стеснялась говорить правду.

Хилла-ридден, преследуемый — так в западном Корнуолле называли человека, чья жизнь была исковеркана кошмарами. Легенда гласила, что такой человек мог излечиться, искупавшись в Мадрон-Уэлл.

Он жаждал исцеления. Жаждал искупаться в Мадрон-Уэлл и смыть прошлое.

— Говорят, году в 1650 — м сюда пришел калека по имени Джон Трилайли, — начала Меган. Поля ее шляпы и складки вуали защищали лицо от посторонних взглядов. — Три раза подряд он видел во сне, что должен окунуться в источник, но не мог идти сам, и никто не соглашался привезти его. Поэтому он полз всю дорогу и обмылся этими водами. Говорят, что он исцелился и ушел на своих ногах.

— И ты веришь этому? — бесстрастно осведомился Мохаммед.

— Ну… эта история выглядит правдоподобнее, чем многие сказки.

Меган подняла глаза. Солнечные лучи беспощадно высветили тонкие линии, прорезавшие ее белую кожу.

— Разве в твоей стране нет подобных сказок? Аравия была пропитана ими — джиннами, гуриями, волшебными оазисами. Мохаммед собрался рассказать ей об Аравии.

— Иногда евнухи женятся, — выпалил он вместо этого.

Зеленые глаза остались безмятежно спокойными.

— Что ты имел в виду, когда упомянул, будто плоть евнухов, подобных тебе, может восстать? Разве есть и такие, которые… не могут этого?

Где-то чирикнула птичка, ручеек, звеня, бежал по камням. Все это казалось таким далеким… те годы, когда он был здоровым и нормальным… да и тот день, который все изменил.

— Существует три вида кастрации, — начал он. — Есть sandali, или castrati, У них удаляются и пенис, и яички. Их аккуратно отрезают бритвой, у некоторых удален только пенис. У подобных мне яички либо отрезаются, либо раздавливаются.

Он говорил, не повышая голоса, словно все это происходило с кем-то посторонним, словно совершаемые над людьми преступления считались не чудовищными, но чем-то вполне естественным. Вероятно, так оно и было в Аравии.

И только теперь в ее глазах появился давно ожидаемый ужас.

— Но как эти несчастные… облегчаются?

— Они мочатся через соломинку или садятся на корточки, как женщины.

— Значит, эти люди — мужчины, лишенные своего достоинства, — должны страдать без всякого утешения?

— Степень желания у евнуха соответствует возрасту, в котором он был оскоплен, — стоически продолжал Мохаммед, не в силах солгать и сказать, что евнух никогда не испытывает желания, потому что это было бы не правдой.

Испытывали. Даже те, кого искалечили в детстве. Даже те, кого называли sandali.

— И в каком возрасте ты…

Она осеклась, боясь произнести ненавистное слово.

— Меня кастрировали в тринадцать лет, — коротко пояснил он.

Он рано возмужал. В тринадцать на лице уже пробивались усики, и девушки посматривали в его сторону.

— Но те мужчины, которые теряли свое достоинство… Как они…

Можно было не договаривать. Он понял.

— Некоторые евнухи довольствуются тем, что доставляют женщинам наслаждение.

— Не могу представить, как можно заботиться об удовольствиях других, не имея возможности разделить его.

Однако она любила человека, отказавшегося прийти в ее постель.

— Евнухи, у которых нет ни пениса, ни яичек, женятся, — нерешительно признался он.

Она промолчала, только взгляд стал настороженным. И он немедленно пожалел о своей откровенности.

Мохаммед не желал говорить о прошлом. Не желал думать о будущем. Он только хотел наслаждаться теплым днем и своей первой… и последней женщиной. Даже сумей он найти облегчение с проституткой, все равно никогда не удовлетворился бы союзом без страсти и любви.

Протянув руку, он вытащил шляпную булавку и стянул с Меган черную шляпку. Солнце окрасило ее рыжеватые волосы в осенние тона, припорошив серебром.

— У тебя прекрасные волосы. Зачем ты их так туго стягиваешь?

Меган в свою очередь подняла руки и стала на носочки, пытаясь достать до его головы.

— У тебя тоже. Зачем ты прячешь их под тюрбаном?

И с этими словами потянула за конец белого полотнища, заткнутый внутрь. Мохаммед не шевельнулся, глядя на ее запрокинутое лицо.

— Мусульмане никогда не показываются на людях с непокрытой головой.

Но Меган уже разматывала тюрбан, не замечая, что ее грудь прижата к его темному плащу, целиком сосредоточившись на своем занятии.

— Англичанка не должна распускать волосы на людях, — пояснила она, погладив его подбородок.

— Здесь никого нет, — заметил он, остро ощущая ее прикосновение.

Прохладный ветерок овеял его голову. Меган отступила, торжествующе размахивая тюрбаном.

— Совершенно верно.

— Я голоден, Меган, — заметил он.

— А что ты захватил с собой? — живо поинтересовалась она.

У него перехватило дыхание. Ни одна женщина до Меган не подшучивала над ним, не поддразнивала, не втягивала в чувственные перепалки.

— А что бы ты хотела? — чересчур ворчливо осведомился он.