Мужчина без чести (СИ) - Страница 18
«Мне тоже страшно, - откровенно и тихо признается девушка, сглотнув, - я тоже боюсь… но это наш шанс. Мы справимся. У нас получится».
Не угасающий командный дух… не угасающая вера. Впервые эти качества играют против них.
«Ты не понимаешь, что говоришь…»
«Я понимаю, - она не унимается. Смаргивает слезы, покрепче прижимая его к себе, - я понимаю, что ты сейчас такой и не хочешь из-за той ночи… что-то случилось тогда, что-то, что вернуло тебя мне другим…»
Эдвард стискивает зубы. Со всей возможной силой стискивает, чтобы не закричать. При словах жены просыпается знакомый кол. Он напоминает обо всем, все рассказывает заново. Не получится забыть, отгородиться… ничего не получится.
«Я не отказываюсь от тебя, как ты не можешь понять? – уговаривает она, приподнимаясь на цыпочках и легонько целуя его подбородок. Чувствует напряжение. Видит. – Я люблю тебя любым, Эдвард. И я всегда буду с тобой, сколько бы не пришлось сделать ради этого. Я помогу во всем, в чем только будет нужно. Я никогда от тебя не отвернусь. Ты все можешь мне рассказать. Ты можешь довериться мне, gelibter. Полностью довериться. Целиком».
Её чистая, её искренняя тирада, тирада человека, который действительно, несмотря ни на что, любит, становится для него последней каплей. Эдвард знает, что никогда не сможет рассказать. Знает, что не способен переступить через эту грань и дать ей увидеть… узнать. А потом не имеет никакого выбора. С ложью и притворством она откажется оставаться. Рано или поздно уйдет. Рано или поздно прекратит уверять, что любит…
«Тебе нужно выбрать».
«Выбрать? Между вами? Эдвард!»
«Только так».
«Но ты же понимаешь, что это невозможно. Я не могу принять такое решение… я не могу… оставить кого-то».
Она плачет сильнее. Всхлипы уже слышны, а слез все больше. Белла в ужасе.
«В таком случае, тебе лучше уйти… - мужчина не верит тому, что произносит. И как ровно. Даже словами не давится. Он намеревается отпустить от себя смысл жизни. Так просто, играючи. Раз – и нет. – Я тебя освобождаю…»
«Ты так не хочешь этого ребенка?» – она в ужасе прикрывает рот ладошкой, отшатываясь от него. Боль волнами исходит от подрагивающего, почти детского тела. Какая же она маленькая, его Белла…
«Да»
Его ответ переполняет и без того полную чашу. Опасно накренившись при её вопросе, она с грохотом падает вниз при его ответе. Без права на спасение, хотя бы одной капли. Полностью. Алая жидкость заливает их обоих с головой.
Белла, по-прежнему держа ладонь у живота, за секунду оказывается у выхода из уборной, с силой сжав зубы. Мгновенье – и в спальне хлопает дверь.
В тот же момент его кулак ударяет об стену – трижды. Костяшки пальцев сбиваются в кровь.
Терпеть нет никакой мочи. Изгибаясь от боли дугой, закусывая губы и глотая горькую слюну с металлическим привкусом, Эдвард кое-как встает на ноги. Кое-как, напрягшись и приложив все силы, опять бежит. Отвращение к себе разъедает сознание. Осознание, что потерял Беллу, кислотой прожигает грудь. Может, и нет смысла бежать? Может, проще сдаться?..
Он всерьез думает об этом в тот момент, когда на дверях по стенам – уже не останавливается, уже лишь бежит, не дает себе даже права оглянуться и подумать, как бы притормозить, – мелькают короткие сценки всех ссор за их брак. Однажды – с битьем посуды. Однажды – с ором. Однажды – с выпивкой. Все мелькают и мелькают картинки, где Белла плачет, где кричит на него, а где, наоборот, утешает и прижимает к себе, успокаивая. Все хорошее, что делала, все хорошее, что смогла сделать, все, чем помогла, – пробегает перед глазами. И кнопки «стоп» у этого видео не предвидится.
Заключающим эпизодом, помогающим мужчине принять решение, становится повторение его недавних слов – прошло едва ли восемь часов – «Тебе лучше уйти». И хлопок двери.
В тот же самый миг, как слышит их, он останавливается. Останавливается и резко, всем телом, забыв про боль, поселившуюся в каждом его уголке, оборачивается. В упор смотрит на чудовищную тень, подбирающуюся ближе с каждой секундой.
Конец…
- Эдвард! – не его крик. Не его, потому что к звуку своих за последние десять минут он уже привык, уже различает их. Когда тень-чудище, оказавшееся, разумеется, Пиджаком, делает слабый толчок, переводя дух, он кричит со стонами, на более высоких нотах. А когда, ускоряя темп, насильник врывается в него с недюжинными силами, кричит низко и с хрипами, задыхаясь. Пытку не остановить, а потому все, что остается, различать звуки. Его сопение, и тяжелое дыхание, и свои болезненные, ни к чему не приводящие мольбы о пощаде. Бессловесные. Выраженные криком.
- Эдвард! – повторяется крик. Громче даже, чем в прошлый раз. Это не Пиджак, хотя мог быть он. Но он называет его «мой мальчик», а не по имени. Он не знает его имени. А оно знает…
- Эдвард! – третий, довершающий раунд. Вместе с ним едва заметный холодок ощущается на спине. Его… гладят?
Перепугавшись, Эдвард, заорав громче, подается назад. Только вместо одной упругой и твердой поверхности, причиняющей боль, там теперь другая. Она больше. Она шире. И от неё никак не уйти.
Он так резко садится, что миллион иголок, скользнувших вниз, вызывают слезы. И не одну-две слезинки, как бывает. А каскад. Целый водопад слез – за секунду.
- Эдвард… - опять, но уже нежнее. Уже голос другой, уже более сдержанный, более тихий. Не мужской. Это не мужской голос, нет.
Невесомость, в которой он находится, пустое пространство, которое так ненавидит из-за возможности Пиджака менять позу, сменяется объятьями. Жаркими и тесными, но объятьями. От этих рук не пахнет ни алкоголем, ни потом. В них нет даже нотки его парфюма, который он успел заметить за вонью. И мусорных баков, и вообще запаха улицы в них нет. Они пахнут ванильным мылом…
- Не надо так, не надо, - уговаривает голос, пока руки прикладывают его голову к чьей-то груди и гладят по волосам, по коже, - я здесь, милый, я здесь…
Каллен несдержанно стонет, прижимаясь к своему спасителю крепче. Ваниль постепенно выбивает ненавистный алкоголь из легких. С ванилью проще дышать.
- Это просто сон, gelibter, этого не было… - то ли то, что она называет его тем словом, который знает только один человек на свете, то ли потому, что сразу же за произнесенным утешением наклоняется и целует в подбородок, как утром, но Беллу он узнает. Мгновенно.
- Ты…
- Я, - на её губах улыбка, - здесь только я, Эдвард.
- У-ушла…
- Нет, - легонько мотнув головой, она отметает его предположение, - я тебя не брошу.
На последнем слове голос вздрагивает. Да так, что даже ему заметно.
- Ты не… не оста… не останешься, - всхлипы мешают говорить. Мешают как следует говорить.
- Останусь, - бесспорно, безропотно и честно. Белла ни на мгновенье не сомневается. – Я с тобой, ничего не нужно бояться.
«Я помогу…»
«Мы справимся…»
«Так не хочешь?»
Как же сильно он ненавидит воспоминания, Господи! Как же сильно желает все подчистую забыть! Напрочь. Напрочь, раз и навсегда. Как жаль, что это невозможно…
- Прости меня, - на Эдварда накатывает такое отчаянье, что спрятаться или укрыться от него где-нибудь, или хотя бы задушить – никак невозможно. Только гореть. Гореть, вариться в нем – и все. И никакой более перспективы. До самого последнего уголька.
И все же кое-что он сделать может. Кое-что, чтобы стало легче дышать и поутихли слезы. Как можно крепче прижимает к себе жену, отказываясь отпускать её. Прижимает к себе, умоляет и плачет. А как по-другому не знает.
- Не бросай меня… я скоро умру, наверное, и тогда уйдешь… тогда… а сейчас, пожалуйста, ну пожалуйста, не бросай меня, - всерьез опасается того, что все это – очередной сон. Он отпустил Беллу сегодня днем. Он позволил ей идти или убегать – как хочешь называй – куда подальше. Позволил не смотреть на это жалкое зрелище, в какое превратился, позволил не менять больше мокрые простыни и не разъезжать на скорой помощи в четыре утра до больницы и обратно. Избавил от крови на одеяле и смущения за поведение мужа перед доктором. Дал зеленый свет для того, кто правда хочет сейчас ребенка… кто, как и она, будет ему несказанно, до оторопи рад. Того, кого он будет громко и радостно называть «папа»… к кому будет бежать, кого целовать и с кем… с кем вешать на елку верхушку-«звездочку».