Мужчина без чести (СИ) - Страница 10

Эдвард не слушает. Не слушает и отказывается слушать в принципе.

Глотая слёзы, сжимает её запястье, особое внимание уделяя филатхе, и смотрит с такой мольбой, о которой Белле прежде и слышать не доводилось, не то что видеть.

— Забери меня домой, dama… забери, пожалуйста.

Вечер встречи. Праздник «Возвращение к истокам». Повсюду — латинский язык. И он, в чёрных джинсах и голубой футболке, идёт навстречу. Первый комплимент их отношений — «прекрасна, как лань». Dama…

— Я заберу, обязательно заберу, милый. Только чуть позже, — убеждает Белла, ласковее держа его руку, — всё будет в порядке.

— Нет… — мужчина отчаивается, судя по голосу, окончательно. Не помогла «лань», значит, ничего не поможет. Но он не сдаётся. Не сдаётся, как и тот Эдвард, за которого она согласилась выйти замуж, как прежний Эдвард, — потом… не надо. Сейчас. Белла, сейчас! ..

Внутри девушки всё так и заходится — от его голоса, вида, просьбы, слёз… от всего того, что случилось этой ночью и прошлой. От дня, пробежавшего серой тенью и не принёсшего ничего, кроме слёз и немого отказа мужа рассказать, что, чёрт подери, произошло. Он отказался от “Омара”… от «Омара», чёрт подери, отказался!

Ей придётся сказать ему. Сказать «нет» такой мольбе и такому взгляду. В глаза глядя сказать и не подавиться словами.

В пустом коридоре слышатся шаги. Они эхом отдаются от серых стен, с лёгкостью долетая до слуха. Невозможно скрыть. Невозможно не заметить. Идущие всё ближе — от двери до двери каких-то ничтожных сто метров. Это удобная палата.

— Ты говорила, что любишь меня, — тихо-тихо, максимально понижая голос, шепчет Эдвард. Закрывает глаза, укладывает разжавшиеся кулаки по бокам кушетки. Замирает. Все, что остаётся от его уговоров теперь, — едва слышное постукивание зубов и тоненькая слёзная дорожка, оставляющая с обеих сторон белой подушки маленькое мокрое пятнышко…

Белла не успевает ничего сделать, не успевает ничего сказать — в дверном проёме появляется человек. Все, что в её силах, — стереть свои слёзы. За последнюю секунду их слишком много набежало.

— Миссис Каллен.

— Доктор Грей, — как по команде, девушка поднимается со своего небольшого скрипнувшего стула. Руку мужа приходится отпустить.

Доктор начинает говорить. Говорить, говорить, говорить… об анализах, о диагнозе в целом, о том, что определить точную картину сложно, но благодаря УЗИ, он надеется, будет возможно, о том, что они будут делать в ближайший час, и, если она знает хоть какие-то подробности случившегося в той драке, ей стоит рассказать прямо сейчас — это может ощутимо помочь.

Краем уха Белла действительно слушает Алека. Краем сознания действительно пытается уговорить себя, что рационально, правильно, а главное трезво надо поступить, позволив докторам сделать то, что они должны и умеют. Позволить им помочь Эдварду, даже если самому ему это кажется ужасным.

Но другим краем уха она вслушивается в звенящую тишину, подмечая всякий раз прерывающееся дыхание Каллена, когда доктор затрагивает особенные темы. Интимные. А другим краем сознания – тем, что вовсе нерационален, и тем, что бормочет ерунду, — верит, что причина его столь категоричного отказа не так проста. Что ответ не на поверхности. Что это не банальное смущение и уж точно не банальный стыд.

Ему не то что не хочется… ему страшно, до жути. В каждой эмоции на бледном лице это проскальзывает. В каждом шевелении губ, в каждом подёргивании сиреневых век.

А ещё в голове вместе с кровью раз за разом отстукивают его слова: «Ты сказала, что меня любишь…».

— Миссис Каллен, — Алек привлекает её внимание, возвращая обратно из болезненных раздумий, — мы можем начинать?

Белла мнётся всего секунду. Хватает одного случайно брошенного на Эдварда взгляда. Самого незначительного. И губы, повинуясь собственной воле, говорят совсем другое слово, вместо нужного. Вместо правильного.

— Нет.

Доктор удивлён. Даже больше — очень удивлён. Он не ожидал этого ответа.

— Миссис Каллен, возможно, я недостаточно точно обрисовал ситуацию, — призывая её к здравому смыслу, чересчур медленно и чётко проговаривает он, — я могу повторить в таком случае. Диагноз…

— Нет, — она отказывается ещё раз. Уже увереннее. — УЗИ будет лишним. Возможно чем-нибудь его заменить?

Мистер Грей часто моргает. Покрепче прижимает к белому халату планшет с только-только записанной историей болезни своего ночного пациента.

— Ректальный метод, но он…

— Без проникновения, — обрывает Белла, не дав ему закончить. Делает глубокий вдох, пытаясь говорить в прежнем тоне и не дать себе усомниться в правильности принятого решения — планка очень высокая. Непомерно.

— Внешний осмотр уже был, Изабелла, это устаревший метод, и он не позволит с точностью определить диагноз. УЗИ наиболее подходящий вариант. То, что кровотечение остановилось, ничего ещё не значит.

Затаённое дыхание мужа — слушает, без сомнений, — придаёт сил. Вдохновляет, несмотря на всю абсурдность того, что она делает.

— И всё же…

— Миссис Каллен, это может быть очень серьёзно. Вплоть до опухоли. Нецелесообразно отказываться. Кровь — серьёзный симптом.

Неимоверного труда Белле стоит пропустить слова Грея мимо ушей. Заставить себя не заметить их.

— Я думаю, мы вернемся к этому вопросу чуть позже, — девушка оборачивается к Эдварду. В этот раз серые глаза открыты. В них — неверие, в них — ожившая надежда. Они горят. И испуг, хоть стал меньше, никуда не делся.

— Миссис Каллен…

— Вы не одолжите мне телефон на минутку, мистер Грей? Вызвать такси.

Доктору ничего не остаётся, как кивнуть. Вид у него недоумённый, кислый, а губы крепко поджаты. Но больше убедить ни в чем не пытается. На нет и суда нет…

Бормочет лишь, что оставил в ординаторской. Сейчас вернётся.

Едва негромкие шаги стихают за дверным проёмом, Белла, всеми силами убеждая себя, что не навредила, а помогла, осторожно присаживается рядом с мужем. Снова берёт его за руку, крепко обвивая длинные холодные пальцы.

— Что ты делаешь? — неслышно спрашивает он, до конца не веря тому, что девушка его послушала. На щеках снова слёзы, но теперь они от облегчения… он весь словно бы наполнился им. До краёв. И благодарностью. Слишком большой для того, чтобы называться «от выполненной просьбы». Здесь всё куда серьёзнее. И куда сложнее.

— То, что ты и хотел, — Белла насилу улыбается, коротко вздохнув, — я забираю тебя домой, Эдвард.

В такси они едут молча. В такси играет ненавязчивая, нежная, тихая музыка. Водитель —, а это, по стечению обстоятельств, женщина — неслышно мурлычет одной ей известные слова, отгородившись от пассажиров пластиковой перегородкой, а за окном мелькает просыпающийся после долгой ночи город.

Белла сидит слева, Эдвард — справа. Между ними расстояние ровно на ещё одного пассажира. И в окна смотрят свои. Друг на друга – нет. Сразу после выхода из клиники оба почувствовали опустошение. И оба отгородились серой стеной.

…Проезжают первый квартал по направлению к дому. С кирпичными многоквартирными домами, высокими заборами и лающими в преддверие прогулки собаками. Это дорогой район. Здесь есть все, что нужно детям, — расчёт идёт на семьи, где их не так много и есть возможность обеспечить каждому достойное существование, — детский сад, две школы, творческий центр через дорогу и большой детский магазин, где игрушки, сухие смеси и коляски занимают половину территории молла возле их дома. Когда-то пределом мечтаний Беллы было жить здесь.

Проезжают второй квартал. Уже победнее, уже — без высоких заборов. Дома не выглядят грязными, но уже и не искрятся новизной и чистотой. Здесь, как правило, детей нет. Здесь взрослые, которые либо копят деньги на соседний район, либо те, кто пытается свести концы с концами. Какие уж тут собаки…

На перекрёстке между вторым и третьим городскими кварталами стоит билборд. Социальная реклама. Про рак. Люди разных национальностей и, судя по одежде, конфессий, стоят, взявшись за руки и пристально, с легкой улыбкой смотрят на проезжающие мимо машины. А над их головами, в синем небе оставшегося пространства рекламного щита, висят слова: «Мы не сдадимся — мы не уйдем».