Мушкетер - Страница 39

Спустя полчаса мы выехали из Невера – на юг. Далее я воздерживался от разговоров с душ Карлушем, и тем более – с Рашелью. Так было и в Лионе, где мы вновь останавливались на ночь, и в Сент-Этьенне, и в Гренобле. Вновь я не спал, охраняя комнаты, в которых отдыхало семейство Лакедемов. Я предпочитал дремать в седле – по тем же причинам, что и раньше. Несмотря на то, что мои слова посеяли некоторую растерянность в душе ростовщика, и он, и остальные(,) по-прежнему(,) не скрывали своей враждебности. Стиснув зубы, я терпел – но до тех пор, пока однажды, во время такой вот остановки, едва не случилось непоправимое. Собственно говоря, это была предпоследняя наша остановка – в окрестностях Гренобля. Арестованные совершили небольшую прогулку – под бдительным присмотром вооруженного Мушкетона, – я же, пообедав в харчевне, почувствовал, что более не смогу продолжать путь, если хотя бы на полчаса не прилягу. К тому времени мы были в дороге не менее пяти дней. Я улегся прямо на земле, подстелив под себя плащ и положив под голову седло.

Проснулся я внезапно – и своевременно: дочь Исаака Лакедема склонилась надо мной, высоко подняв правую руку. В руке сверкал стилет с узким лезвием. Вскочив на ноги, я перехватил ее руку, легко вырвал оружие и отбросил его в сторону.

Так дальше не могло продолжаться. Воспользовавшись тем, что Мушкетон уже усадил остальных в карету, я притянул ее на мгновенье к себе и прошептал:

– Послушайте же, оглянитесь по сторонам, черт побери! Я не могу сказать вам всего, но, может быть, вы сами догадаетесь... Оглянитесь, говорю я!

Девушка решительно вырвала у меня руку, но мои слова ее удивили. В глазах ее, кроме ненависти и презрения, появилась слабая тень удивления. Подчиняясь моим словам, она осмотрелась.

– Ну?! Неужели вы ничего не замечаете? – я старался не повышать голос. – Вы ведь должны помнить места, граничащие с Испанией! Разве эти места похожи на них? Разве горы, которые вы видите на горизонте, похожи на Пиренеи? Посмотрите, внимательнее посмотрите, вон туда! – я указал в сторону горизонта, где за величественными отрогами угадывалось холодное сиянье альпийских снегов. – Вдохните этот воздух, – и я сам глубоко вдохнул теплый воздух, в котором, однако, удивительным образом присутствовал запах снежной свежести. – Посмотрите, ведь это те вершины, на которые когда-то, перед своим походом, смотрел великий Ганнибал, и возможно, с того места, на котором сейчас находимся мы!

– Что вы имеете в виду? – спросила Рашель, и в голосе ее появились неуверенные нотки. – Ганнибал? Какой Ганнибал, что это значит?..

Воспользовавшись тем, что мне удалось зародить в ее душе сомнение, я вновь взял ее за руки, и на этот раз она не вырывалась.

– Рашель, – сказал я негромко. – Посмотрите мне в глаза. Посмотрите же!

Она робко подняла голову, и я увидел в ее глазах слезы.

– Не плачьте, умоляю! – я чувствовал, как у меня защемило сердце. – Неужели вы могли поверить, что я отдам вас и ваших родителей в лапы инквизиторов? Неужели за это время вы так плохо узнали меня?

– Но что же, в таком случае, вы делаете? – спросила она растерянно. – Разве вы не везете нас в Испанию... – тут она, видимо, вспомнила мои слова и еще раз оглядела окрестности. Щеки ее слегка порозовели. – Послушайте, господин Портос...

– Называйте меня Исааком, – сказал я. – Портос остался в Париже. Здесь есть только Исаак де Порту. Исаак ду Пирешу, ваш родственник и верный друг. Вы спрашиваете, куда я вас везу? Туда, где вы сможете чувствовать себя в безопасности. Мне, право же, очень жаль, что во Франции это оказалось невозможным. Нет, милая Рашель, мы направляемся не в Испанию. Осталось совсем недолго, день или, может быть, чуть больше. Но, прошу вас, ни слова не говорите вашим родителям. Только при великом Генрихе эти края отошли под власть французских королей. И сегодня тут полно шпионов, которые служат всем на свете – кардиналу, королю, римскому папе, императору. А местные жители смотрят во все глаза на всех чужаков. Одно неосторожное слово и даже движение могут сорвать наши планы. И тогда мы все погибли. И ваша семья, и я. Дайте слово!

– Ваши планы? – повторила Рашель. – Ваши планы? Но в чем они заключаются, эти ваши планы?

– Дайте мне время, – попросил я. – Совсем немного времени, и вы обо всем узнаете.

Она молчала. Поискав в траве, я нашел отброшенный стилет, протянул его ей и настойчиво повторил:

– Рашель, обещайте, что ничего не скажете родителям! Я сам едва не проговорился вашему отцу.

Взяв свое оружие, она, словно в раздумье, провела по лезвию пальцем. Покачала головой.

– Дать слово? Но в чем? Вы же мне не сказали ничего определенного, – Рашель отвернулась. – Хорошо. Я верю вам, Исаак. Может быть, это ошибка, в которой мне придется горько раскаяться, но я верю вам. Я ничего не скажу ни отцу, ни матери.

Я проводил ее к карете, Мушкетон привычно задвинул засовы, и мы двинулись дальше. После короткого объяснения с Рашель – если можно было так это назвать, – я чувствовал себя значительно лучше. И, хотя следовало по-прежнему оставаться начеку, я был уверен, что план мой наполовину удастся. Наполовину – потому что потом мне предстояло возвращение в Париж.

Теперь предстояло самое важное и опасное предприятие – пересечение границы. Воспользоваться обычной дорогой – значило оказаться под пристальным вниманием самых разнообразных шпионов: приграничные городки поистине средоточие подобных господ. Мне же необходимо было стать невидимкой для них – и сделать таковыми своих спутников. План у меня сложился с самого начала, и в нем важную роль я отводил своему слуге.

И вот, через пять дней после того, как мы покинули Париж, глазам моим предстали предгорья Альп и неширокая река Дюранс, разделявшая в этом месте владения французского короля и герцога Савойского. Как я и говорил Рашели, лишь при великом Генрихе здешние места перешли под власть французской короны. Однако хрупкий мир явно был чреват новой войной. На то указывало и обилие солдат вблизи от границы. Французских с этой стороны Дюранса – и савойских – по ту сторону. Власть в этих краях принадлежала губернатору провинции Дофине, сидевшему в Гренобле. Однако то ли он здесь не бывал, то ли ослеп. Во всяком случае, оборванцы в мятых касках и давно нечищеных кирасах, гордо именовавшие себя солдатами французской короны, никак не могли бы оказать серьезное сопротивление савойцам или их союзникам испанцам, буде герцог Карл-Эммануил надумает вторгнуться в пределы французских Альп.

Именно об этом, отвлекшись от собственных дел, думал я, когда проезжал по городкам, разбросанным вдоль границы. Крохотные гарнизоны, стоявшие в них, походили друг на друга бедственным состоянием оружия и снаряжения, нищенским положением солдат и скрыто-враждебным отношением местных жителей, все еще считавших себя подданными герцога Савойского. Увиденные картины столь поразили меня, что я на некоторое время забыл о главной своей цели и решил, что полезно будет собрать сведения о здешнем состоянии дел. Но впрочем, я тут же сообразил, что мне будет трудновато объяснить, откуда я так хорошо знаю обстановку на франко-савойской границе.

Это соображение немедленно вернуло мои мысли в прежнее состояние, и я направился к Маржаку – городу, расположенному на самом берегу Дюранса. Русло реки здесь изрядно сужалось и круто изгибалось, неся свои воды к широкой Роне. Оба берега в самом узком месте соединял мост, достаточно широкий и вполне крепкий для того, чтобы проехала карета. Трудности же заключались в том, что у въезда на мост находился таможенный пост, где, вместе с таможенниками несли службу несколько солдат. Предъявлять подорожные документы здесь я не хотел: какой-нибудь особо ретивый малый мог бы указать мне, что я приехал не туда, куда должен был. Результатом подобного объяснения стало бы либо вмешательство местного начальника, либо вооруженная стычка с приграничным патрулем. В первом случае моим подопечным грозила та самая судьба, от которой я надеялся их уберечь. Даже если бы мне пришлось выйти сухим из воды, их бы отправили в Барселону в другом сопровождении. Во втором же случае, то есть, если бы нам удалось прорваться на тот берег силой, для меня был бы закрыт путь к возвращению, – чего я тоже всячески хотел избежать; господин же Лакедем с семейством и в этом случае отдан был бы инквизиции.