Муки ревности - Страница 4

Умер… и сейчас лежит в морге похоронного бюро, где его готовят к завтрашней церемонии прощания, холодный и чужой. И ей предстоит вскоре увидеть уже не Джонатана Брэдли, любящего и любимого ею самого родного человека на свете, а лишь оставшуюся от него оболочку…

И все из-за проклятой Присси, мерзкой похотливой твари, изменявшей ему направо и налево. Это, увы, не досужие вымыслы, а общеизвестный факт. Как только отец мирился с этим? Неужели настолько потерял голову, что ничего не замечал? Отказывался замечать? Думал, что более чем тридцатилетняя разница в возрасте и безбрежные различия в финансовом и социальном положении не имеют значения? И верил, что молодая жена искренне любит его?

Невозможно, просто невозможно… Он ведь был умным, проницательным, хитрым и, главное, очень остро чувствующим человеком. Так почему же, почему?

Впрочем, теперь уже бессмысленно размышлять на эту тему. Ей остается только оплакивать безвременную кончину отца и упорно работать — до потери сил, до полного изнеможения, — чтобы подготовиться к выставке и довести ранчо до процветания. В его память. Потому что Джона тан Брэдли искренне желал этого…

Оливия остановилась в «Роял-отеле» на Манхэттене. Ей было противно даже думать о том, чтобы ехать в роскошную квартиру, занимающую целый этаж престижного шестиэтажного дома, где до сегодняшней ночи жила чета Брэдли, а сейчас лишь «безутешная» вдова.

Стоит ли говорить, что, несмотря на усталость, уснуть ей не удалось. Молодая женщина беспокойно ворочалась с боку на бок, вспоминая свое детство, мать, ушедшую из жизни, когда ей было всего девять, отца, который стал после этого не только отцом, но и лучшим ее другом. Сколько Оливия помнила себя, он всегда был рядом, готовый прийти на помощь. Лишь краткий период отчуждения, нет, даже не совсем отчуждения, а временного охлаждения омрачил их отношения. И им они были обязаны Присцилле.

А где-то глубоко в подсознании шевелился противный червячок сомнения: правильно ли она поступает, лежа здесь и дожидаясь момента последнего прощания? Если у нее есть подозрения в том, что смерть отца не случайна, почему она не обратится в полицию, не потребует судебно-медицинской экспертизы?

Да, но это скандал, открытый публичный скандал, отвечала себе Оливия. А Джонатан Брэдли всю жизнь с крайним неодобрением относился к вынесению подробностей его частной жизни на общественное обозрение… Есть ли у нее право проигнорировать его желание сейчас, после смерти? Или необходимо промолчать, проглотить свои подозрения?..

Трель телефонного звонка, заказанного ею на семь часов, вырвала ее из гнетущего кошмара нерешительности, засосавшего ее, как вязкая трясина.

Все, поздно колебаться, раздумывать, взвешивать «за» и «против». Время вставать и готовиться к последней тягостной встрече — и одновременно прощанию.

Отец! Как же я теперь буду жить? Одна… совсем одна на всем белом свете? Оливия снова заплакала — на сей раз тихо, беззвучно. Слезы собирались на нижних ресницах, медленно катились по бледным щекам вниз и собирались в уголках рта, откуда она безучастно слизывала их соленую горечь.

— Уже одиннадцать, — вполголоса пробормотала Оливия. — Надо ложиться…

Она сидела в своей гостиной на диване, поджав под себя ноги, потягивала бренди и снова и снова прокручивала в уме события последних дней. Прощание в церкви Святого Марка, друзья и коллеги отца, пришедшие отдать ему последнюю дань и бормочущие формальные слова утешения вдове и дочери покойного, журналисты и… Оливия вздрогнула при воспоминании о непредвиденном появлении Эндрю Уоррена, ее бывшего мужа.

Высокий, по-прежнему потрясающе красивый, без намека на седину в густых блестящих черных волосах и без единой складки на безупречно выглаженном темном костюме, он слегка наклонился к ней и негромко произнес:

— Прими мои глубочайшие соболезнования, Олли.

Онемевшая от неожиданного, и весьма неприятного сюрприза, Оливия чуть качнула головой в знак того, что расслышала его слова, и с изумлением увидела, как Эндрю подошел к соседнему креслу, склонился к вдове и тихо, почти шепотом произнес несколько слов.

Ее изумление возросло десятикратно, когда она заметила ответный взгляд Присциллы. Взгляд влюбленной женщины. До безумия влюбленной…

И Эндрю… почему он явился на похороны? Он ведь никогда не ладил с Джонатаном. Тот видел зятя насквозь, знал почти обо всех его «подвигах» и ненавидел за то, как Эндрю обходится с его дочерью. Но Джонатан обладал достаточным здравомыслием, чтобы не заводить с ней разговоров о постоянных изменах мужа. Понимал, что, пока чувство дочери живо, они не принесут ей ничего, кроме разочарования в нем самом, Джонатане. Оливия осознала это только тогда, когда окончательно оправилась после предательского удара, нанесенного Эндрю, и последовавшего развода.

И вот теперь эта странная встреча… в самый неподходящий момент, в самой неожиданной обстановке…

Она снова и снова вспоминала, как блеснули его глаза, когда он наклонился со словами соболезнования. В них не было ни тепла, ни сострадания, ни даже простого человеческого участия. Нет, что-то другое, почти зловещее… Но что? И почему? Эти вопросы преследовали ее на протяжении последних трех дней.

А после последовавшего оглашения завещания стали и вовсе неотвязными. Потому, что отец завещал все свое состояние жене, миссис Присцилле М. Брэдли.

Оливия не могла не заметить, с каким торжеством та встретила эту новость. Но оно, ни в какое сравнение не шло с ее собственным потрясением, когда она узнала, что отец не успел перевести ранчо на ее имя.

— Мне бесконечно жаль, мисс Брэдли, — произнес мистер Стивенсон, весьма, кстати, приятный мужчина лет сорока с небольшим, — но процесс, связанный с предложенной мистером Брэдли схемой, потребовал больше времени, чем предполагалось сначала. Если бы мистер Брэдли прожил еще неделю, все было бы завершено. Теперь же, увы, «Ранчо потерянных душ» должно перейти в собственность миссис Брэдли.

— Но это мое ранчо, мистер Стивенсон! — воскликнула Оливия.

— Да, я знаю. Однако, к несчастью, по документам оно принадлежало вашему отцу.

— Но… но…

— Я понимаю ваше состояние, мисс Брэдли. Если у вас есть средства, полагаю, вы можете выкупить его у наследницы.

— Нет! — яростно выкрикнула Оливия. — Оно мое! Почему… почему отец не завещал его мне? Какое он имел право…

— Успокойтесь, мисс Брэдли, прошу вас. — Адвокат поднялся, налил и подал ей стакан воды. — Не забывайте, оно должно было стать вашим и стало бы, проживи мистер Брэдли еще неделю. И ваш отец работал над новым завещанием, но он не мог предвидеть своей смерти. Это явилось неожиданностью для всех нас. Для всех, кто знал его.

— Но, что же мне теперь делать? — с упавшим сердцем спросила несчастная женщина, ощущая, что весь ее мир разваливается на куски, а она бессильна помешать этому.

— Я, к сожалению, не имею в данной ситуации права предпринимать какие-то шаги, но могу посоветовать вам, прибегнуть к помощи одного из моих коллег. — Он быстро записал на листке бумаги фамилию и номер телефона и протянул его Оливии. — Если вам что-то потребуется, обращайтесь ко мне в любую минуту, не колеблясь, мисс Брэдли.

В состоянии какого-то немого отупения Оливия взяла листок, сунула его в сумочку, поднялась, расправив плечи, и покинула кабинет адвоката. Так же бездумно спустилась вниз, вызвала такси и вернулась в отель. Там долго сидела на кровати без единой мысли в голове, пока не замерзла. Встала, наполнила ванну и легла в горячую воду. Отчаяние не отступало. Привычный мир не желал собираться воедино. Она утратила все. Все!

Только к вечеру Оливия пришла в себя и испытала приступ ярости. Она будет бороться! Она не отступит, не позволит этой алчной хищнице отнять у нее ее собственное ранчо! Где телефон, что дал ей адвокат отца?

На следующее утро ровно в десять часов Оливия Брэдли вошла в кабинет мистера Пинки и изложила обстоятельства, приведшие ее к нему.