Мститель. Долг офицера - Страница 11

Сначала, понятно, профилактический пинок в печень. Обоим. Но ведь потом мог бы и помолчать? Вот «зафутболенный» понятливый, но он, похоже, по-русски понимает, слишком прядет ушами, и рожа осмысленная. Он бы давно заорал, просто я начеку и надолго из внимания их не выпускаю, а то, что я его в секунду зарежу, как только он попытается воздуха набрать, он понял с полпинка. Да и в живых надеется остаться, наверняка думает, что я его допрашивать буду. Форму-то он тоже разглядел, а мне его допрашивать не о чем, я его совсем для другого в плен взял. Разве что только спросить, где его камрады базируются?

Пришлось делать кляпы. Кусок березы сантиметров в тридцать поперек пасти, перехваченный пропыленным бинтом Виталика. Такую оригинальную конструкцию они еще не встречали. Зато дешево и быстро. Ну да, немного неприятно, но это же не ножом по горлу. Во! А говорят, по-русски не понимают. Все отлично понимают, главное – правильно объяснять. Бейцы – это бейцы, но можно ведь и просто штыком слегка пощекотать. Ничего, что теперь кровь течет. Потечет-потечет и перестанет. Не волнуйся, кровью истечь не успеешь. Я не позволю мучиться европейцу. В край, жгут наложу на шею, а если будешь плохо себя вести, затяну не полностью. И великий воин сдыхать будет очень долго и очень мучительно, прямо мучительней некуда. Не. Это не я придумал, это китайцы, все претензии к ним.

Прошу Виталика дать мне стакан, наливаю вина и даю девчонке. Я специально не заговариваю с ней. Не пытаюсь узнать ее имя, возраст и прочее. Я веду себя так, как будто ее здесь нет. Мне не все равно, но спрашивать сейчас бессмысленно. Она еще не отошла от шока, если начну расспрашивать, может начаться истерика. Поэтому быстро, четко и только своими делами. Будет время, поговорим. Сначала она мотала головой, но я просто объяснил, что здесь командир я и она либо с нами, либо сама. Если сама, то сняла мундир и пошла отсюда, некогда с тобой возиться. Я понимаю, что это жестко, даже жестоко, но мне надо от нее полное послушание. Это потом я буду жалеть эту девочку и искать ее родственников, а сейчас надо понять, как выжить. Так что три стакана слабенького вина она осилила. Я тоже приложился, из горла, а Виталик добил. Точно «зафутболенный» язык понимает, прислушивается, гаденыш. Отведя Виталика в сторону, быстренько рисую картину, как вижу, не забывая про «зафутболенного». Поэтому берем немцев и раскладываем отдельно мордами вниз, чтобы были видны руки, потом беру бинокль, накидываю разгрузку, хватаю ППД и бегу по опушке к дороге.

Самая правдивая информация – это та, которую ты получил сам. Остановился метров за двести от шоссе и принялся высматривать обстановку. На дороге обычная движуха, машины небольшими колоннами и по одной, и огромная колонна пехоты, почему-то пешедралом и с телегами. Ни комитета по встрече, ни зрителей, ни напарников «правильных». Ну да их скоро будет трое, причем обязательно будет. Всего ничего с ними общаюсь, а уже жалею, что живыми взял, но взять «языка» – это у меня рефлекс, вбитый на уровне подсознания. Наблюдаю минут десять и скачу обратно. Ничего нового, кроме десятка велосипедистов с винтовками, шустрой стайкой проехавших мимо. Вообще заметил: винтовки – основное оружие. Автоматы только сейчас попались, зато единых пулеметов достаточно много. MG-34 – хорошая машинка и закреплена на коляске на жестком поворотном вертлюге.

На стоянке идиллия. Виталик разговорил девочку, сидят чуть в сторонке, воркуют. Даром, что ли, я ее поил? Виталик должен был ей еще треть стакана коньяка накатить, ибо командир приказал, и покормить слегка, открытые банки с консервами у нас остались, не пропадать же добру. Им еще «правильного» раздевать, пока не закоченел, и ей его мундир надевать, а на трезвую может и сломаться. Не зверь же я. Своих надо беречь. У нас же все как всегда, я – злобный командир, а Виталя – добрый подчиненный. Мы этим приемом и на стройке пользовались. Я поэтому и фрицев пинаю в одно лицо. Надо, чтобы Виталик был добрым, а пинающий связанного пленного добрым быть не может по определению. Местные девочки и мальчики так воспитаны.

Мне-то лично все равно. Если понадобится для дела, я «эмбриона» и «зафутболенного» забью ногами или прикладом автомата до смерти, а «правильного» убью еще раз, каким-нибудь заковыристым способом. Но только если надо для дела. Я не зверь – ничего личного. Ненависти к немцам у меня нет и в помине, но война к личным качествам отдельных людей никакого отношения не имеет. Есть только четкое разграничение: ты и враг.

Точно «зафутболенный» язык понимает, вон как уши в трубочку вытянулись, и голову в сторону Виталика с девочкой повернул. А повернулся-то он как удобно. Пока я гулял, этот шустрый немец развернулся на один бок и принялся крутить кистями, пытаясь освободиться от ремня. Ну сейчас ты у меня получишь! Проходя мимо, влепил ему с ноги в бочину. Исключительно профилактически, чтобы не расслаблялся.

Никакого садизма или издевательств. Обычное психологическое давление и обязательное физическое. «Зафутболенного» аж подкинуло, совсем он пинка не ожидал. Когда необходимо, я умею ходить совершенно бесшумно. Там, где я провел некоторую часть своей жизни, это был один из элементов выживания. Яростно обернувшемуся «зафутболенному» я по-дружески улыбнулся. От таких улыбок люди в штаны накладывают, но ему некуда накладывать. Он, как и «эмбрион», голый. Это тоже элемент психологического воздействия. Голый человек очень неуютно себя чувствует.

Еще раз, осклабившись и дружески кивнув звереющему немцу, я тут же резко ударил еще раз, носком ботинка по нерву на руке. Такое уметь надо, этому в школе не учат. Это чтобы ты, гаденыш, место свое не забывал, а будешь неправильно смотреть, еще раз по башке получишь. Хорошая штука этот березовый кляп! Жаль только, не сосновый или еловый, он неприятней, смола все же, да и кора немного отличается. Ничего, еще не вечер. Будешь себя плохо вести, я тебя, падаль, за то поле с убитыми беженцами прямо здесь освежую, у меня как раз настроение подходящее. Кстати, о вечере. Подойдя к своим, тихонько опустился рядом. Застал только концовку рассказа, но и ее мне хватило, хотя ничего необычного я не услышал. Правда, планы придется менять, психологическая накачка Виталику уже не нужна. Ну да ничего, фрицы не последние на дороге. А история? История обычная для этой войны.

Жила-была семья. Папа – советский служащий, где он там трудился, я не застал. Мама – учительница, бабушка да две девчонки-погодки семнадцати и шестнадцати лет, Вера и Катя соответственно. Обычная семья. Когда в конце июня во время авианалета в их дом попала бомба, сестренки выжили случайно. Их просто не было дома. Они были у подружки, семья которой собиралась эвакуироваться. Пришли домой, а вместо дома яма, даже хоронить некого, и из вещей осталось только то, что на них. Вместе с этой семьей они, убитые горем, поехали в эвакуацию, но уйти далеко не удалось. Сразу за Себежем машина сломалась, и они остались в приютившей их семье еле знакомых им крестьян.

Добренький крестьянин, миленький такой дядечка, поселил сестренок в сараюшке рядом с домом, нагрузив попутно всей работой по дому, включая полив огорода размером с два футбольных поля. Понятно, что поливом занималась и вся семья, включая малолетних детей. Четыре дня назад немцам приглянулась старшая дочка хозяина дома, и он, паскуда, недолго думая отдал сестренок немцам. Два дня назад вот эти вот трое освободителей от большевизма забрали сестренку Веры, просто отловив девчонку на улице, а сегодня добренький крестьянин отправил Веру за грибами в ближайший лес, только почему-то не с утра, как обычно, а ближе к вечеру. Вот такая вот простенькая история, и это я еще без особых подробностей.

– Товарищ старший лейтенант госбезопасности! – обратился я к Виталику. – Расстрелять «эмбриона». Штыком! Второго не трогать. – Виталик как во сне подошел к «правильному», рывком вытащил из него штык, даже коленом уперся ему в поясницу, потом в три шага оказался рядом с «эмбрионом» и с силой воткнул ему штык между лопаток. Как на скотобойне. Видно, рассказ девочки его пронял до печенок. «Зафутболенный» тоже впечатлился по самое не могу, но мне на его переживания с высокой колокольни не рассмотреть. Мне еще о покойниках думать.