Мозг Эндрю - Страница 8

Мощная задачка даже для компьютера.

Но не для этого малыша. Рассмотрим возможность того, что существуют вещи, о которых вы даже не ведаете, док.

Я каждый день рассматриваю такую возможность.

Расскажу вам кое-что, чего вы, вероятно, не знаете: в геноме каждой человеческой клетки есть память. Понимаете, что это значит? Мы — высокоразвитые существа, и в наших генах хранится память о далеком прошлом, о предшествующих поколениях, воспоминания о событиях, которые с нами не случались. Это не бред сумасшедшего, любой специалист вам подтвердит. И чтобы извлечь то, что знает клетка, то, что она помнит, нам всего лишь нужен правильный код.

Звучит даже поэтично.

Это, между прочим, наука, и я говорю о том, что мой самый мощный из всех компьютеров, который вбирает в себя психическую и физическую деятельность всего живого — давайте и животных тоже сюда включим, — обязательно сможет вернуться назад во времени, вернуться в прошлое так же легко, как двигаться вперед в компании с настоящим. Вы согласны?

Ладно, Эндрю.

Иными словами, это значит…

Да?

…Что пусть даже на микрогенетическом уровне, но существует вероятность воссоздать целого человека из этих обрывков и геномных воспоминаний о прошедших жизнях?

Надеюсь, ты не про клонирование?

Нет, черт возьми, я не про клонирование. Речь о том, что компьютер может взломать кодировку каждой клетки каждого человеческого мозга и собрать мертвых из их прошлого. Это же нечто вроде перерождения, да? Любимую не всегда можно будет увидеть, результат, вероятно, будет небезупречен; если протянуть к ней руки, она, быть может, окажется просто тенью себя, но сохранится ее аура и сохранится любовь.

О ком сейчас речь?

Что заставило меня рассказать все это Брайони? Если этот компьютер разработает код, который прочитает наши клетки в момент рождения, в момент смерти, в пепле после кремации, в могильном тлене — и конечно, он сможет это сделать, ведь таково его назначение, — то тогда мы сможем вернуть наших потерянных детей, потерянных возлюбленных, потерянных себя, всех поднять из мертвых, воссоединиться в этаком раю на земле. Понимаете, о чем я?

Что ж, в порядке допущения…

Но если принять исходные посылки, то логика верна, согласны?

Согласен.

Но вы так и не знаете, что это за компьютер, правда? Эх, док, будь у нас такой компьютер, он бы совладал с чем угодно. Нужно дать ему надлежащее имя. И я мог бы вернуть нашего с Мартой ребенка. И получить мою Брайони, и мы бы привезли нашего ребенка домой и стали семьей.

Глава вторая

Вы сказали, чтобы я вел дневник или ежедневник. Писать — это как разговаривать с самим собою, но я и так этим постоянно занимаюсь в вашем присутствии, док. Так что разницы особой не вижу. Сейчас пишу с Восточного побережья. Сегодня с утра такое впечатление, будто зимний туман замерз. Идешь — и чувствуешь, как рассекаешь грудью воздух, оставляя позади ледяной звон и трубчатый след собственного тела. Но меня тянет в такие места. Здесь я в безопасности. А вас, судя по всему, я подвергаю опасности всякий раз, когда вхожу к вам в кабинет.

А сейчас — продолжаю позднее — поднялся ветер; он заметает окно снегом, приходится зажигать свет. Читать здесь нечего, кроме полного собрания сочинений Марка Твена, принадлежащего хозяину хижины; на потрескавшемся переплете вытеснено «М. Т». У М. Т. была такая фишка: непременно объяснять детей взрослым, а взрослых — детям. Согласны? Либо с насмешливым удивлением описывать знакомых. Ради жены готов был на такую нелепость, как посещение церкви. Вложил деньги в новую модель печатного станка, которая так и не была запущена в производство. Водил компанию с бостонскими столпами общества. На банкетах исподволь подкалывал самодовольных господ, внимавших его речам. Прохаживался насчет миропомазанного варварства королей. Но ему всегда — всегда — требовалось общество. Чтобы в свое удовольствие заниматься — как говорит Серль, чья теория освещается в моих лекциях, — «конструированием социальной реальности»^[11].

Только что — с треском, похожим на раскат грома, — в окно врезалась головой несчастная тупица-чайка, заигравшаяся с ветром. Вот она скользит вниз, оставляя размытую красную дорожку на заснеженном стекле, а я успеваю поймать ее потускневший взгляд.

Это уже другой день: сквозь туман вижу поодаль на сваях сгорбленную зеленую квакву. Вся нахохлилась, унылая птица, одна из нас.

Сейчас — продолжаю позднее — небо стало холодным и чистым, ветер вспарывает морскую воду, а мне мерещится теплое болото, облюбованное скачущими лягушками из Калавераса^[12]. Нет, в самом деле, читаешь такое — и чувствуешь, как тебя дурят. Но, на мой взгляд, это М. Т. неукротимым призраком поднимается из своего босоногого детства и обрушивается на имперского монстра, которого сам же помог сотворить. Такие фрагменты его творчества показывают, как нелегко ему держаться за жизнь, когда он отходит от банкетного позерства и приносит свою порядочность, подточенную заколачиванием денег, в жертву сотворению себя. Любимой женщины больше нет, любимого сына больше нет, а он смотрится в зеркало и проникается ненавистью к своей седой шевелюре, к усам и костюму: вся эта фальшь погрузилась в кабинетную мудрость, что светится в его воспаленных глазах. Он отчаялся верить, что мир — это его иллюзия, а сам он — всего лишь блуждающий разум, бесцельно дрейфующий сквозь вечность. Взгляните на муравья, призывает он, насколько же муравей глуп и несуразен: таскает туда-сюда крылышко мухи, продирается с ним через гравий, оказавшийся на дороге, взбирается со своей ношей на каждую травинку, не догадываясь ее обойти, а куда, по своему разумению, он держит путь? — вопрошает М. Т., да в никуда, вот куда.

Еще одно утро. Я на берегу; над водой, пульсируя, реет скопа, вдоль пенной кромки океана вышагивают на цыпочках песчанки, а бдительные луфари дожидаются, чтобы прилив смахнул их обратно в свою распоротую утробу.

Это Ты, Господи. И кто же, по Твоим словам, — Иона? — три дня и три ночи томился во чреве китовом? Тонны рыбы проскальзывают под ним в пищеварительный котел, а он прочно стоит одной ногой на широченном ребре, другой — на соседнем: всюду мрак, нарушаемый лишь люминесценцией электрических рыбок, которые ищут выход наружу — против прилива, против луннокаменного чавканья океанского прибоя, против ежесуточного вращения грохочущей планеты, которая качает в сложенных чашей ладонях океан и мерно кивает горами…

…Эту землю, к которой мы прикованы силой притяжения: я, и М. Т, и моя льноволосая сказочная красавица, моя любимая, которая читала мне при свете фонарика, пока я ночами вел нашу машину через континент, читала мне об имперских приступах ярости, описанных М. Т. в последние годы жизни, когда правда его юмора позеленела и закипела желчью, когда он понял при свете луны над ночной цаплей, втянувшей голову в плечи, что невозможному миру больше нельзя эффективно противопоставлять ни сатиру, ни насмешку.

Итак, док, я пишу сказать вам, что согласен: жизнь, будучи нерешительной, вечно незавершенной, — это, невзирая на астрономическое число смертей, отнюдь не кино. У меня в голове не возникает образа императрицы с грудью четвертого размера в белых одеждах, сверху вниз смотрящей на фалангу центурионов — таких, как я, — в шипастых шлемах со щитами и пиками, с кожаными ремешками на икрах, как в этих нашпигованных кинофильмах, где густые потоки техниколора стекают на призраки древней империи, весьма похожей на нашу.