Моя жизнь - Страница 8

Если бы вы только знали, как я был счастлив!

Я собирал ракушки, перья и всякие диковинки леса и раскладывал их по полочкам. Я воображал себя Робинзоном Крузо. Я играл в индейцев — бегал нагишом, с перьями в волосах и все точил свой старый нож, чтобы он стал настоящим охотничьим ножом и чтобы им можно было снимать скальпы.

Я научился шить мокасины из овечьей шкуры. Правда, они выдерживали не более двух-трех дней, но зато это были волшебные мокасины.

Я мечтал, что когда-нибудь мне удастся восстановить первобытную жизнь индейцев.

Однажды, после того как меня высек отец, я побежал из дому со всех ног. Мне хотелось навсегда покинуть родной кров. Было только одно место, где я мог найти себе приют, — это была моя хижина. Здесь я мог спокойно обдумать все, здесь можно было пожить некоторое время и подготовить побег.

Когда я стал приближаться к своему любимому уголку, боль в моей спине стала утихать и сердце наполнялось радостью. Пробираясь по лощине, я заметил большие следы человека, и мне стало как-то не по себе. Скоро следы пропали. А когда я подходил к зарослям, заслонявшим хижину, мне послышались чьи-то голоса. Я продолжал свой путь. И вдруг сердце мое замерло — я увидел, что в моей милой хижине трое бродяг играют в карты и пьянствуют.

Сейчас же я повернул обратно. Все мои мечты рухнули. Снова болело тело от ударов отца и тоской щемило сердце. Я отошел в сторону и в слезах упал на землю.

Прошло несколько недель, прежде чем я решился снова посетить свою хижину. Хижина была пуста, но в ней было грязно и неуютно.

В июле 1875 года после напряженных школьных занятий мое здоровье сильно пошатнулось. Врачи настоятельно посоветовали моим родным отправить меня куда-нибудь за город. Взволнованная состоянием моего здоровья, мать написала семье Блекуэл, новым владельцам нашей фермы, и просила оказать мне гостеприимство в их доме.

В ответ мы скоро получили сердечное письмо от мистрис Блекуэл, и через неделю я уже был на ферме.

Я приехал вечером, перед закатом солнца. Мне было грустно и как-то не по себе. За ужином я почти ничего не ел и мало разговаривал.

Мистрис Блекуэл поняла мое состояние.

— Он тоскует по дому, — шепнула она мужу.

Она позвала меня, провела в комнату, где я должен был спать, и поцеловала на прощание в мокрую от слез щеку.

Я не знаю, как это случилось, но на следующее утро грусть рассеялась, и жизнь опять улыбнулась мне.

Я проводил целые дни на свежем воздухе, помогая в фермерской работе семье Блекуэл, получал здоровую деревенскую пищу. У меня были новые товарищи — три мальчика и три девочки Блекуэл.

О своей жизни на ферме, о том, как мы играли и чем занимались, я подробно рассказал в книге «Маленькие дикари».

Я очень привязался к этой семье, и, когда наступило время возвращаться домой, в Торонто, мне стало грустно. Мне жаль было расставаться с привольной деревенской жизнью среди лесов и полей и не хотелось возвращаться в город, не хотелось подчиняться суровой воле отца.

Но потом я вспомнил свою мать — ее нежные заботы всегда так скрашивали мою жизнь, — вспомнил свои любимые книги, которые ждали меня дома, и грусть рассеялась.

С тех пор каждое лето я проводил в семье Блекуэл. Там я отдыхал на свежем воздухе и пользовался всеми благами деревенской жизни. Там я имел постоянную возможность наблюдать дикую природу, и мечты натуралиста все больше и больше овладевали мной.

С осенью 1875 года у меня связаны мрачные воспоминания. Моя хижина была разорена, в своей семье я чувствовал себя одиноким. Мне почему-то казалось тогда, что я не родной сын своих родителей, а подкидыш, которого они где-то нашли, и что я им в тягость.

Единственным утешением были для меня школьные занятия. Я уходил из дому рано утром и возвращался домой как только мог поздно. Уроки я готовил в своей комнате и работал очень усердно, особенно над математикой, которая всегда была моим слабым местом.

Спортивные игры совсем больше не привлекали меня. Школьные учителя не раз говорили мне, что я все худею и бледнею. По субботам я уже не уходил больше в дальние прогулки за город, у меня не хватало для этого времени. Все свое время я отдавал учению. Я надеялся получить стипендию в университете и на эти средства самостоятельно жить. Всю свою энергию, все свои силы я отдавал этой цели.

На зимних экзаменах я получил похвальный отзыв, летние должны были решить мою судьбу.

Время экзаменов наступило. Я очень волновался и ни на минуту не отрывался от книг — все повторял, просматривал, учил.

Первые три дня прошли благополучно. На четвертой я заболел от переутомления. Предстоял трудный для меня экзамен, и, вместо того, чтобы готовиться к нему, я сидел и бессмысленно смотрел на стену, а перед глазами то все кружилось, то было черно. И я бормотал про себя: «Я не могу заниматься, я не могу заниматься». Потом, словно в полусне, я слышал, как наша работница сказала: «Парнишка, видно, сильно захворал».

Сейчас же пришла моя мать, пощупала мой пульс, приложила руку ко лбу и сказала:

— У него высокая температура.

Послали за доктором.

— У него не только сильный жар, — сказал доктор, — мальчика неблагополучно с левым легким.

Меня тотчас же положили в постель. Оборвались мои экзамены и занятия в колледже.

— Его нужно отвезти куда-нибудь, ему необходима перемена обстановки, — советовал доктор.

Куда? Этот вопрос решил я. Меня тянуло на ферму, в радушную семью Блекуэл, у них мне было хорошо.

На следующее утро, как только начало светать, мать пошла со мной на станцию. Брат Артур нес небольшую сумку с моими вещами. Она весила не больше десяти фунтов, но я был слишком слаб, чтобы нести ее.

Целый день меня трясла лихорадка в поезде, и никого из близких не было со мной. Я ехал один.

Я с трудом поднялся вверх по тропинке и постучал в дверь.

Радостные приветствия сейчас же сменились тревожными вопросами.

— Что с тобой, Эрнест? Ты заболел?

Я опустился на стул и сказал, что моя сумка внизу, у калитки, что у меня нет сил донести ее.

Неделю спустя мистрис Блекуэл писала моей матери:

«Приезжайте скорее, он не жилец на этом свете».

Мать приехала с первым же поездом. Взволнованная, она подошла к моей постели и опустилась на колени. Она молилась так горячо, как я никогда не слыхал, чтобы кто-нибудь молился. Она просила прощения за то, что плохо заботилась обо мне, просила вернуть мне силы и здоровье. Она молилась долго и усердно, и слезы струились по ее щекам.

Когда мать кончила молиться, она сказала мне:

— Завтра мы поедем домой. Бог услышит мою молитву.

На следующий день мы отправились в трудный путь — в Торонто. От станции до нашего дома — в первый раз в жизни — я ехал в экипаже.

Дома меня окружили лаской и заботой, прислушивались к малейшему моему желанию, считались с каждым капризом в еде. На время все домашнее хозяйство было перестроено, чтобы обслуживать меня и угождать мне.

Старик доктор сказал:

— Кормите его как можно лучше. Давайте все, что только ему захочется. Если парнишка прибавит в весе, он будет жить, если нет — умрет.

Помню, как я встал на весы в бакалейной лавке. Мне тогда было уже пятнадцать с половиной лет, а весил я только девяноста фунтов. И это во всей одежде. Через неделю я снова взвесился — весы показали сто два фунта.

Старый доктор сказал лаконически:

— Он выздоровеет, если только не будет рецидива.

Та зима была чудесным временем. За мной ухаживали, меня хорошо кормили, и я начал поправляться. Каждый день мать приготовляла для меня ванну и массировала мои худые руки и ноги. Каждый вечер она сидела у моей постели и подходила ко мне ночью, чтобы прислушаться к моему дыханию. И всегда она опускалась на колени у моего изголовья и тихо шептала молитву, боясь разбудить меня.