Моя жизнь - Страница 5

Гремучие кольца на хвосте звучали все слабее и слабее. Это была предсмертная тихая песнь последней из четырех великанов-змей. И, вытянувшись, рядом лежала крыса — тихо, совсем тихо, сраженная смертью на поле битвы.

Мы стояли, оцепеневшие от страшного зрелища. Я весь дрожал, а Броди ломал свои костлявые руки и шептал, сам не понимая того, что он при этом чувствовал:

— О боже мой, боже мой, что за храбрость! Какая отчаянная отвага! Как я восхищен ею! Как я ненавижу ее! Она отняла у меня моих гремучих, и я так зол на нее… нет, я преклоняюсь перед ней!

Как-то раз один из моих товарищей по школе сказал мне:

— Почему бы тебе не отправиться в субботу в долину Дона? В этот день там собираются охотники и устраивают состязания в стрельбе. Для этой забавы туда привозят много живых птиц.

В чем заключалась забава охотников и как происходило состязание в стрельбе, я так и не понял. Но возможность увидеть много птиц была для меня очень заманчивой.

В ближайшую субботу сейчас же после завтрака я отправился в указанное место. Я нашел там небольшую кучку людей, вооруженных двуствольными ружьями. Телега, запряженная одной лошадью, стояла в стороне. На ней было множество клеток с птицами.

Небольшая площадка, огороженная веревкой, была отведена для стрельбы. Там я заметил две лошади.

Я подошел к телеге. Билль Лон, охотник и птицелов города Торонто, снимал клетки, наполненные птичками. Птицы рвались на свободу, просовывали головы и лапки сквозь узкие отверстия решетки. Какой-то мальчуган стал тыкать в них палкой, стараясь загнать обратно.

— А ну-ка брось это дело! — прикрикнул на него Билль.

Я не отрывал глаз от клетки: там были снежные подорожники, чечетки и береговые жаворонки. Билль охотно рассказывал про птиц, и от него я узнал много интересного, нового.

Скоро началась стрельба.

— Подайтесь назад! — скомандовал Билль.

Помощник Билля посадил в западни, которые стояли на площадке, по птице. И как только охотник с ружьем наготове кричал: «Тяни!», дверца западни открывалась и птица стремительно вылетала на волю.

Пиф-паф! — на снег падало искалеченное, окровавленное маленькое тельце.

Пиф-паф! — и около другой западни происходила та же трагедия.

Много птиц погибло в этот день на моих глазах. Их безжизненные тельца подбирал какой-то человек и складывал в корзинку.

— Для чего вы это делаете? — спросил я.

— Для чего, ты спрашиваешь? Мы их на кухню в больницу доставляем, а там из них варят супы для больных и готовят разные блюда. Иначе бы закон давно запретил эту игру.

На сердце у меня было тяжело, словно камень лежал, — я никак не мог понять этих людей.

Перед тем как идти домой, я спросил Билля, сколько ему платят за каждую пойманную птицу.

— Один доллар за дюжину снежных подорожников и по шестьдесят центов за двенадцать жаворонков или чечеток.

Я попросил продать мне трех птиц.

— Охотно, — ответил Билль. — Бери, какие тебе приглянутся.

Я выбрал жаворонка и двух чечеток.

Мы посадили их в плетенку из-под клубники, и я побежал домой.

Еще когда мы жили на ферме, я заметил, что птица, посаженная в металлическую клетку, очень сильно бьется об ее проволочные стенки, вероятно, потому, что тонкая проволока решетки кажется ей ничтожным препятствием и она рвется на волю. Это всегда кончается смертью маленькой пленницы. Если же птицу посадить в клетку с решеткой из деревянных прутьев, она, конечно, тоже будет стремиться на свободу, но о стенки биться не станет, и это сохраняет ей жизнь.

Вернувшись домой, я тотчас же начал мастерить деревянную клетку. Сделал сначала основу клетки площадью 3 х 2 фута и 1 фут высотой. Из дранки я настрогал прутьев для решетки. Работая над клеткой, я придумал увеличить ее высоту посередине на один фут, чтобы дать возможность летать чечеткам. Таким образом, у жаворонка была достаточно большая площадь, чтобы бегать, а у чечеток — дополнительно к этому еще надстройка (1 фут х 1 фут), в котором я устроил жердочку.

Жаворонок все бегал взад и вперед по клетке, а чечетки летали, когда им хотелось. Мне доставляло большую радость кормить моих питомцев и угадывать, что они больше всего любят. Их любимым лакомством была так называемая соловьиная смесь. Я приготовлял ее из гороховой муки, оливкового масла и желтка круто сваренного яйца. Все это я протирал сквозь дуршлаг, и в результате получалась червеобразная масса, которую мои птицы клевали с жадностью. Очень любили они также и канареечное семя.

Чечетки быстро стали брать корм из моих рук, и, когда им попадались особенно лакомые кусочки, они сначала пробовали, а потом передавали друг другу.

Жаворонок же все дичился.

«Надо больше проводить с ним времени, — подумал я про себя, — тогда дело быстрее пойдет на лад».

С этой мыслью я перенес клетку в комнату, где спал и готовил уроки.

Чечетки меня очень радовали. С каждым днем они становились все доверчивее и начали садиться ко мне на руку. Тогда я выпустил их из клетки. В радостном возбуждении они летали по комнате, а потом одна из них опустилась мне на плечо. Я сидел на месте, затаив дыхание. Вот прилетела и вторая. Так повторилось два раза. После этого я уже мог кормить их, когда они сидели у меня на плече.

Скоро чечетки стали откликаться на мой зов. Я очень привязался к этим милым доверчивым птичкам.

Совсем другим был жаворонок. Он продолжал дичиться и все бегал взад и вперед по своей клетке, издавая протяжный жалобный крик.

Приближалась весна. Малиновые шапочки чечеток становились все ярче и ярче. Жаворонок продолжал по-прежнему бегать взад и вперед по клетке, издавая свое жалобное «чип-чип».

Теряясь в догадках, как приручить своего жаворонка, я решил выпустить его из клетки и предоставить ему ту свободу, которую дал чечеткам. Я открыл дверцу и отошел в сторону. Жаворонок выскользнул осторожно, боязливо. Потом бросился вперед и с громким «чип-чип-а-тураль-чип» взвился вверх, как бывало, подымался в небеса. И снова все с большей и большей силой, дико, слепо он поднимался вверх, пока не ударился о потолок и не упал замертво к моим ногам.

Я сидел, держа трупик жаворонка в руках, и плакал. Я не думал, что так получится. Мне так хотелось, чтобы он жил у меня! И пока я горевал, чечетки прилетели, вдвоем сели ко мне на плечо и щебетали какие-то нежные слова, которых я не мог понять.

Я открыл окно и осторожно спугнул их. Тихо напевая, они полетели в голубую даль — на север, к себе на родину, оставив меня в опустевшей комнате с мертвым жаворонком в руках.

Это был урок, которого я до сих пор не забыл.

Только через год по приезде в Торонто мы с братьями узнали, что от пристани, которая находилась на улице Юнг-стрит, к острову курсирует маленький пароход «Букет». Изредка, когда нам удавалось скопить десять центов на билет, мы, не помня себя от радости, садились на этот пароход и пускались в путешествие.

Самым большим удовольствием для моих братьев было купаться и ловить рыбу. Но меня влекли к себе птицы.

В камышах звенели голоса болотного крапивника, краснокрылой американской иволги, и в песни их то и дело врывались громкие, раскатистые призывные крики какой-то птицы, которую я долго не мог определить.

Над пристанью и над хижинами у берега кружилось множество красногрудых дроздов-робин, мухоловок, белогрудых ласточек, а на отлогом берегу западного конца острова гнездились целыми тысячами береговые ласточки. Позже я узнал, что на самом острове в зарослях осоки обитали также прославленные певчие воробьи и береговые жаворонки. Весной и осенью появлялись мириады диких уток, гусей, куликов.

В Торонто было три известных охотника, которые существовали исключительно на доходы со своей охоты на птиц, — они поставляли дичь в рестораны и отели. Это были Билль Лон, Сэм Гамфрейс и Билль Ланг.