Моя жизнь - Страница 29
Глава XX
СВОБОДА И РАДОСТЬ
1884 год навсегда останется в моей памяти как лучшее время моей молодости. Здоровье мое было в цветущем состоянии, я чувствовал избыток духовных и физических сил. Со мной были мои книги, мои птицы — все, о чем я мечтал.
Итак, я снова в Кербери. Мой старый, потрепанный дневник опять лежит передо мной. В нем наспех занесенные заметки, грубые, но выразительные зарисовки новых видов зверей и птиц.
Я остановлюсь здесь только на одной записи, которая будит во мне особенно дорогие воспоминания:
«Два года волновала и мучила меня одна маленькая птичка, которая пела где-то высоко в поднебесье. С коротеньким звучным напевом, напоминавшим песенку берегового жаворонка, певунья спускалась вниз на распростертых трепещущих крыльях. Потом, закончив свою песнь, она снова поднималась высоко в небеса и опять начинала петь. Мне еще ни разу не удалось зарисовать эту птичку, я даже не мог рассмотреть ее в полете. И она продолжала быть для меня манящей, чудесной тайной.
Но настал наконец день, когда тайна была открыта. Вот как это произошло.
14 мая 1884 года я услышал знакомый напев, прозвучавший с необычайной силой, и через некоторое время обнаружил поющее пятнышко на голубом фоне неба.
Исполняя свою серенаду, певунья спускалась вниз, трепеща крыльями. Потом, вдруг умолкнув, она поднималась тяжелым полетом, для того, чтобы с песней спуститься вниз. Птичка пропела свою песенку около двадцати раз, прежде чем я начал считать. После этого она спела ее еще восемьдесят два раза.
И вот, когда она должна была спеть ее в восемьдесят третий раз, она вдруг сложила крылья и камнем упала вниз. Мои глаза были ослеплены солнцем, шея болела от напряжения, и мне почудилось, что промелькнула жар-птица и упала в траву. Я заметил это место и, когда мои глаза отдохнули, осторожно приблизился. Мне трудно было сразу разглядеть характерный рисунок оперенья — моя певунья показалась мне просто маленькой коричневой птичкой. Но потом, тихо подкравшись, я обнаружил, что мой «поднебесный жонглер» был не кто иной, как прославленный миссурийский жаворонок, о котором так восторженно говорит Одюбон и другие путешественники, которые бродили в этих местах.
Так прошел май. Почти каждый день я делал все новые и новые радостные открытия, наблюдая и изучая птиц».
В июле мы с братом Артуром отправились на лошадях к форту Пелли, с тем, чтобы приступить к работе на участке, который был закреплен за нами прошлой осенью. Вслед за нами в телеге, запряженной волами, ехали Джим и Джон Дуф, Джордж Ричардсон и один из Браунов. Но у нас были очень быстрые лошади, и мы скоро потеряли их из виду.
Наконец мы прибыли на наш участок. На моей половине были холм у берега озера, маленький ручеек и несколько деревьев. Поодаль, к востоку, стояла Утиная гора, у подножия которой расстилался прекрасный сосновый бор.
Прежде всего мы приступили к рытью колодца по способу индейцев — у самого ручья, два фута в ширину, четыре фута в глубину. Вполне понятно, что, как только мы вырыли яму, она сразу наполнилась чистой холодной водой, просочившейся из ручья.
Следующей нашей задачей была постройка хижины. Мой брат, замечательный плотник, взял с собой не только топор и пилу, но и кое-что из столярных инструментов, а это означало, что он намерен заняться отделкой оконных рам и дверей.
Я был его помощником. Когда нужно было срубить дерево, я предварительно очищал участок от молодняка и надрубал ствол с одной стороны. Брату как опытному дровосеку принадлежал последний решающий удар топора с другой стороны ствола. Он валил дерево точно в том направлении, как ему хотелось. Еще несколько минут, и ствол уже был очищен от сучьев и веток, так же как и засечены пометки на определенном расстоянии. Ветки на верхушке дерева мы не трогали до самого конца, потому что они поддерживали ствол и давали возможность обтесать его со всех сторон. Мой брат работал с топором с изумительной ловкостью, и дело подвигалось очень быстро.
Эти звонкие удары топора до сих пор раздаются в моих ушах и будят рой волнующих воспоминаний. Но как давно прошли те времена.
После того как ствол был обтесан, мы отмеривали 12 футов, и, пока я рубил топором, брат отыскивал другое дерево. 12 футов на 8 футов — обычный размер хижины поселенца. Чтобы выстроить такую хижину, нам нужно было заготовить четырнадцать бревен в 8 футов длиной и четырнадцать бревен в 12 футов длиной. Это для стен. Еще одно бревно длиной в 14 футов мы срубили для конька крыши.
Только 10 июня мы начали заготовлять бревна, и 17 июня наша хижина уже стояла под крышей и с дверями. Расскажу, как мы устроили крышу. Сначала мы укрепили конек крыши, то есть длинное бревно, которое проходило над серединой хижины, а к нему с обеих сторон прислонили колья — вплотную друг к другу. На эти колья мы набросали толстый слой сена и сверху замазали толстым слоем глины. Такая крыша прекрасно защищала в холодные, морозные дни, однако во время затяжных дождей она нередко протекала.
Двери мы сбили из грубых досок. На первое время мы обошлись без окон, так же и без пола. Широкие щели между бревнами мы забили сначала дранкой, а потом заштукатурили глиной снаружи и внутри. Наша хижина была готова для жилья.
Мы строили ее всего лишь семь дней!
За это время запасы овса пришли к концу, и лошадей стало трудно кормить. Брат стал беспокоиться о своем хозяйстве в Кербери. Я тоже решил, что исполнил свой долг поселенца и на время могу покинуть эти края. Итак, мы погрузили на телегу наше движимое имущество и отправились в путь — на север.
Да, мы собирались вернуться, но наши планы изменились по не зависящим от нас обстоятельствам, и я никогда больше не увидел своей хижины.
Кто занял ее, я не знаю. Но кто бы он ни был, он найдет имя строителя и дату на дверной притолоке:
За все время нашей поездки брат не разговаривал, то есть я хочу сказать, что он не произнес ни одной членораздельной фразы. Правда, он погонял лошадей и покрикивал на них, но его распоряжения, обращенные ко мне, были по большей части немыми жестами или в лучшем случае нечленораздельной воркотней. Если ему хотелось еще кофе, он стучал по своей чашке или подавал ее мне. Если ему надо было хлеба, он делал краем ладони условный знак индейцев, что означало «режь». Всем этим я вовсе не хочу сказать, что брат был в плохом настроении или что у нас были дурные отношения, совсем нет. Мой брат был просто молчалив от природы и держался того убеждения, что молчание — золото.
Мы пересекли заповедник Котай, отведенный индейцам, и приехали к берегам реки Ассинибуон. Здесь наши попытка переправиться через реку вброд без проводника потерпела неудачу. Нам не удалось найти место обычной переправы, и у западного берега мы завязли в глубокой яме. К счастью, к нам на выручку пришел индеец племени кри по имени Чита. Если бы не он, мы не только потеряли бы все наше имущество, но и сами погибли бы.
Я пригласил Читу пообедать с нами и воспользовался случаем проверить правила индейского этикета: «В чужом доме следуй обычаям хозяев — не своим».
Итак, я положил в сахар чай и постучал три раза ложкой по чашке. Когда чай был выпит, я покружил чашкой над головой и потом опрокинул ее вверх дном на траву прерии. Затем я перевернул ее три раза и протянул, чтобы мне налили еще. Я пробовал по-разному — и так и сяк держать нож и вилку. Индеец следил очень внимательно за моими фокусами и очень серьезно подражал каждому моему движению. Я придумал бы еще что-нибудь более фантастическое, если бы совесть не начала меня мучить, да и мой старший брат уже сигнализировал мне по-индейски: «Кончай».
В Кербери мы вернулись в конце июня.
Дневник этого лета изобилует заметками о птицах и зверьках, а также большим количеством зарисовок животных и растений.