Моя жизнь - Страница 10

Потом я принес ведро с водой и поставил его на стул около своей кровати, вечером у меня поднималась температура и мучила жажда. Сестрам Тома тоже приготовил воду.

И этот день все было, как обычно. Сначала я дрожал от озноба, так что зуб на зуб не попадал и подо мной тряслась кровать. Я начал глотать настойку из пипсисева, но не верил, что от нее будет польза.

Озноб кончился около семи часов вечера, а затем, как всегда, сильно подскочила температура и началась страшная жажда. Я все время пил воду и метался в жару.

Около полуночи температура упала, и я в изнеможении заснул.

Уже перед рассветом, когда я проснулся, мне показалось, что кто-то возится и что-то грызет. Я повернулся в ту сторону, откуда доносился звук.

К ужасу, я увидел какого-то большого зверя, похожего на кошку. Он сидел на столе и доедал половину курицы, которую мы оставили себе на следующий день.

Я приподнялся с постели и закричал. Зверь глухо зарычал, потом спрыгнул на пол и проскользнул в отверстие между бревнами.

Я покрылся холодным потом.

Рысь!

Мы не спали до утра. Когда рассвело, можно было подумать, что мне приснился страшный сон, если бы не пустое блюдо, которое убедительно доказывало, что рысь был наяву.

На следующий день я опять подстрелил курицу, набрал кое-каких щепок, чтобы затопить печь (колоть дрова у меня уже не хватало сил), и сварил обед. Отверстие между бревнами, в которое проскользнула рысь, я тщательно заткнул. А курицу я на этот раз спрятал в шкаф под замок. Как будто я был готов ко всему. Только как быть с оружием?

Мне не хотелось стрелять в доме из ружья, да и патронов оставалось немного, а они мне были нужны, чтобы подстреливать кур.

В одном из углов хижины стояла старая острога, словно копье с тремя остриями. Ее обычно доставали весной, когда отправлялись на рыбную ловлю.

Я взял острогу, наточил напильником острия и поставил у изголовья своей кровати.

День и ночь прошли как обычно. Озноб сменился приступом лихорадки. В часы облегчения я забывался в тревожном сне, просыпаясь от каждого шороха все с той же мыслью: «Не рысь ли это?».

Но рысь не появлялась.

Так прошли три мучительных дня и три мучительные ночи.

На четвертый день, когда я задремал после обычного приступа лихорадки, мне послышалось, что кто-то лакает воду.

Я открыл глаза и повернул голову.

И что же?

Я очутился лицом к лицу с рысью. Она взобралась четырьмя ногами на стул около моей кровати и лакала воду из ведра. Ее глаза горели хищным огоньком совсем близко от меня.

Я вскрикнул. Рысь спрыгнула на пол и глухо зарычала.

— Джен! Кэт! — закричал я сестрам Тома. — Рысь опять в моей комнате!

— Да поможет тебе бог, мы бессильны что-нибудь сделать.

И я услышал, как захлопнулась дверь и щелкнул замок. Дрожа от страха и слабости, я встал и взял свое копье. Потом зажег свечу. Передо мной была полосатая, как у тигра, голова рыси, ее уши были загнуты назад, так что кисточек не было видно.

Держа свечу в одной руке, острогу в другой, я устремился на врага. Рысь прыгнула, минуя меня, на кровать, потом на стол. До меня донеслось ее глухое грудное рычание, я видел, как она воинственно машет хвостом.

Я уже готов был кинуться в атаку, но рысь проскользнула мимо меня и скрылась под кроватью, откуда слышалось ее глухое рычание.

Я поставил свечу на стол. Огонь заблестел в глазах хищницы. Рысь продолжала рычать. В соседней комнате, рыдая, молились сестры Тома.

Собрав все свои силы, я метнул свое оружие в темноту, чуть пониже горящих глаз.

Удар попал в цель.

Раздался дьявольский вой. Отбиваясь всеми силами, хищница протянула лапу, стараясь дотянуться до меня. Я налег всей тяжестью на острогу, чтобы удержать страшную кошку. А она рычала, рычала и все порывалась вцепиться в меня. Я слышал, как острые зубы грызли древо остроги, я видел, как цепкая лапа все тянулась и тянулась ко мне. Рысь извивалась, вертелась то в одну, то в другую сторону, стараясь сбросить копье.

И вдруг раздался треск. Сломалась острога, как раз в том месте, где острие насажено на древко.

Рысь вырвалась на свободу.

Она помчалась со всех ног, быстро-быстро, проскользнула в новую лазейку между бревнами избы и исчезла.

Больше мы ее никогда не видели.

Я упал на кровать, почти не сознавая, что творится вокруг меня.

Весь август продолжались наши мучения. С каждым днем нам становилось все хуже. Никто не навещал нас. А мы почти не вставали с кровати. Около амбара все еще бегали куры, но мне нечем было зарядить ружье.

В отчаянии мы ждали своей гибели.

Но как-то в вечерние сумерки послышался грохот колес на дороге и топот лошадиных копыт. Потом раздался веселый голос у наших дверей.

— Алло! Где же вы? Можно подумать, что здесь в живых никого не осталось.

На пороге появился Том.

— Да, Том, ты почти угадал.

— Боже мой, боже мой! — с волнением повторял Том, подходя то к одной, то к другой кровати. — Почему же вы не дали нам знать?

— Как мы могли сделать это? Ведь ты сам знаешь, что не было возможности: лошадей дома нет, и мы отрезаны от всего мира.

Том вышел с фонарем. Скоро он вернулся с охапкой дров в руках и растопил печку. Пламя весело загудело. Потом Том снова вышел, принес двух кур и достал провизию из тарантаса. Прошло немного времени, и он угостил нас ужином, который показался нам просто роскошным.

В десять часов вечера, к нашему большому удивлению, Том сказал:

— Теперь, друзья, я еду обратно. Не горюйте, я дам знать матери, она вас быстро выходит. Она будет здесь завтра около полудня.

Том вскочил в тарантас и поехал в старую усадьбу — ему предстоял длинный путь.

Когда на рассвете он постучал в двери, выбежала его мать. Она сразу поняла, что не все благополучно.

— О боже мой! Ты привез дурные вести? Наверное, кто-нибудь умирает? Что случилось, Том?

Том постарался успокоить мать. Она быстро оделась и стала собирать лекарства и разные вещи, необходимые для ухода за больными. Через час она уже сидела в тарантасе и погоняла усталых лошадей.

В полдень следующего дня она появилась в нашем забытом уголке, словно добрая волшебница, и окружила нас материнской заботой.

Теперь мы были сыты, регулярно получали лекарства, жизнь наша наладилась.

Обеспокоенная моим состоянием, добрая женщина решила написать моей матери:

«Ваш сын заболел злокачественной лихорадкой. Ему необходим очень внимательный уход. Мой совет — взять его домой».

Итак, моя мать снова поспешила ко мне на помощь.

Я никогда не забуду этой поездки домой. Мы ехали на пароходе от Фенелон-Фольс до Кобоконка. Кругом стоял лес, чаруя осенними красками.

В Кобоконке мы пересели на поезд и вечером уже были в Торонто.

В сентябре 1876 года я нашел мертвого ястреба недалеко от того места, где раньше была моя хижина. По-видимому, охотник подстрелил хищника, но не смог найти свою добычу. Для меня это была драгоценная находка.

Я понес ястреба домой, любуясь его красотой. Мне захотелось нарисовать его на полотне масляными красками — наша соседка, художница мистрис Макгорн, дала мне несколько уроков по живописи, так что я немного владел этим искусством.

Я сделал чучело и смастерил себе раму с зажимами, которая держала птицу как бы в полете.

Две недели с увлечением писал я портрет ястреба. Выводил каждое пятнышка, каждую полоску, и тот, кто видел натуру, сразу узнал бы ее на полотне.

Эта картина и сейчас передо мной. В свете моих теперешних знаний и художественного опыта я сказал бы, что слишком много уделял тогда внимания деталям, в ущерб характерным линиям и форме. И все же я должен сказать, что это была добросовестно написанная картина, и она дорога мне тем, что была первой на пути моих новых исканий в юношеские годы.