Моя королева - Страница 2
Этому мальчику суждено было оказаться единственным наследником Генриха мужского пола, дожившим до совершеннолетия. Но он ни в коем случае не мог унаследовать его корону. Поэтому король одарил сына высшей из всех возможных почестей – дал ему титул герцога Сьюдли.
Вот так и получилось, что два столетия спустя праправнук Фортунатуса сидел среди своего потомства, раздувая грудь, облаченную в парчовый жилет, в точности так, как это делал его коронованный предок. Аларик, хотя и был лишен судьбой королевства, находившегося сейчас в руках его отдаленного родственника из Ганноверской династии, все же считал долгом своей жизни продолжить свою полукоролевскую династию через дочерей, постаравшись добыть им хороших мужей из славных английских семейств – графов, маркизов, а может статься, даже и принца королевской крови.
И теперь он смотрел на них, расположившихся, точно изящные цветы, вокруг стола во главе с герцогиней. Они были его гордостью, смыслом его жизни. Ближе всех к матери, всегда рядом с ней, сидела Кэролайн – младшенькая, его маргаритка, невинная и светлая, как звездочка, с белокурыми волосами и блестящими синими глазами, постоянно обращенными к солнцу. Рядом с ней сидела Матильда, или, как ей больше нравилось называться, Матти, хорошенькая, как анютины глазки, «цветок раздумий», как говорит Офелия в «Гамлете». Она больше других походила на мать: роскошные каштановые волосы, глаза с золотистыми крапинками; чаще остальных она склонялась над книгой. Кэтрин, средняя, походила на обвивающий стены плющ, не потому, что она была некрасивее остальных, вовсе нет: темно-рыжие волосы, глубокие зеленые глаза. Казалось, Кэти, как это растение предпочитала расти в тени, скрываясь от ослепительного солнечного света, спокойная, непритязательная, но источающая благоухание, волны которого доносит ласковый летний ветерок. Напротив Кэтрин сидела его фиалка, Изабелла, с летящими темными волосами и с лиловыми, цвета терна, глазами, – романтическая, нежная и добродетельная. А рядом с ней – Элизабет, старшая, его дикая роза – своенравная и вместе с тем хрупкая, несомненно красивая и ласковая, но при том колючая.
Добравшись до восьмого стула, стоявшего у стола, единственного, никем не занятого, герцог по привычке вздохнул. Как ни любил он своих дочерей, как ни расплывался от гордости в блаженной улыбке всякий раз, когда смотрел на них, в точности как старый король Генрих за два столетия до него, но…
…Ах, как хотелось ему иметь сына.
Да, его положению никто бы не позавидовал.
Аларик Генри Синклер Фортунатус Дрейтон, самый богатый и влиятельный герцог Англии, не имел прямого наследника мужского пола. И если завтра он – не дай Бог – покинет сей бренный мир, его любимая жена и дочери потеряют все, что у них есть: и дом, в котором живут, и все привычные удобства. Их туалеты, даже простыни, на которых они спят, перейдут к сыну его младшего брата, ближайшему наследнику герцога по мужской линии. И тогда его жена и дочери окажутся в денежной зависимости от человека, который, по его подсчетам, достиг всего лишь четырнадцати лет.
Эта-то мысль и заставляла Аларика проводить без сна долгие ночи, и он тенью бродил по темным коридорам, не в состоянии уснуть. Эта-то мысль и заставляла его страшиться каждого наступающего года. Чем больше он старел, тем меньше оставалось у него надежд обеспечить будущее своей семьи. Но если бы у него был сын… ах, если бы у него был сын!
Аларик украдкой взглянул на жену, которая слушала болтовню Кэтрин о последнем уроке рисования. Хотя и остальным дочерям хотелось привлечь к себе внимание матери, сейчас Маргарет занималась только этой девочкой. Она всегда так ведет себя, подумал Аларик, глядя на жену, так слушает собеседника, что у того создается непоколебимая уверенность, что о чем бы ни шла у них речь, это самый интересный в мире предмет для разговора. Даже если он касался чего-то самого обыкновенного, как, например, процесса изготовления папье-маше… или того, какой именно парик лучше подходит к его бутылочно-зеленому сюртуку. То была одна из многих черт, которые он любил в своей герцогине.
Аларик женился на Маргарет Лейтон, дочери графа Фиске, будучи еще совсем молодым человеком двадцати одного года от роду. А Маргарет была почти совсем ребенком тринадцати лет, она только что покинула детскую. Их родители давно уже договорились заключить этот союз, но, будучи человеком светским, Аларик был крайне недоволен перспективой заполучить в жены ребенка. Он только что окончил университет, ни разу еще не побывал в борделе и не дрался на дуэли. И Аларик предпринял положенное каждому джентльмену путешествие по Европе вскоре после того, как высохли чернила в приходской книге с записью о его браке. Он вернулся лет через пять и обнаружил, что обладает женой, внезапно превратившейся во взрослую женщину, а также в гордость всего Лондона, в леди, при первом же взгляде на которую у него просто дух захватило.
Он никак не мог забыть тот вечер, когда более двадцати пяти лет назад вернулся в Лондон из Европы и пошел с друзьями в оперу. В соседней ложе он заметил леди, изяществом своим походившую на жемчужину.
– Кто это? – громко спросил он у сидевшего к нему ближе остальных. – Разумеется, она чья-то жена?
– Да, – подтвердил его спутник, – она действительно замужем.
– За кем? – спросил он.
– За вами, ибо это не кто иная, как герцогиня Сьюдли…
Аларик просто не мог поверить, что юная барышня, которую он оставил пять лет назад, расцвела и превратилась в элегантную красавицу, сидевшую в театральной ложе с таким спокойным очаровательным видом. И он не стал терять ни одной минуты – он вошел в роль ее мужа и поспешно осуществил супружескую обязанность.
Прошло совсем немного времени, и герцог со своей очаровательной супругой заполнили детскую в доме Сьюдли маленькими свертками с хныкающими новорожденными – одной дочерью за другой. С каждыми удачными родами Маргарет, как заметил Аларик, смотрела на него с растущим беспокойством. Казалось, в тайниках своего сознания она и вправду опасалась, что он пойдет по стопам своего страшного предка Генриха и отошлет ее на плаху.
– В конце концов, долг жены, – говаривала она, – принести мужу сына.
Но Аларик не мог упрекать супругу за неразумность судьбы. Ведь она подарила им пять красивых, здоровых и умных дочерей. Интересно, с надеждой думал он, кто это сказал, что они на этом остановятся? Маргарет в свои сорок пять вполне в состоянии выносить ребенка. Самому ему всего лишь пятьдесят, и он тоже может стать отцом еще и еще раз, если потребуется. Прошло пять лет с тех пор, как они потеряли своего последнего ребенка, и это произошло на такой ранней стадии, что нельзя было сказать, мальчик это или девочка. Но, может быть, у них еще есть время хотя бы для последней попытки.
Ах, чего только они не делали, чтобы их мечта сбылась.
Герцог был погружен в свои приятные мысли и не заметил, что на него устремлен взгляд карих глаз девушки, сидящей в конце стола слева от него. Этот взгляд человек более наблюдательный назвал бы опасным.
Элизабет Реджина Глориана Дрейтон была старшей дочерью герцога и больше всех походила на него. Ее, упрямую и настойчивую с малолетства, назвали в честь дочери короля Генриха Елизаветы, английской королевы-девственницы. Из-за своих прямых рыжевато-белокурых волос и молочно-бледной кожи она была просто обречена носить это имя. Более высокая, чем большинство женщин, Элизабет казалась живым воплощением своей царственной тезки. У нее была величественная манера держаться, которая обращала на себя всеобщие взгляды всякий раз, когда она проходила по комнате четким бодрым шагом. Образованная гораздо лучше, чем полагается особам ее пола, Элизабет – или Бесс, как любил называть ее отец, – могла говорить на смеси разных языков, увлекалась танцами и театром и так же умело обращалась с иглой и ниткой, как с фортепьяно. На жестком дамском седле она ездила верхом с небрежностью и смелостью, присущими мужчине, и могла разглагольствовать на любую тему с уверенностью, достойной палаты лордов. Возмущение, которое в это утро вызвала у ее отца журнальная статья, пробудило именно эту черту ее характера. Однако девушка выжидала. Убедившись, что отец погрузился в чтение утренней газеты, она заговорила: