Моя дурацкая гордость (СИ) - Страница 14

Елизарова с подружками замерли, Дубравина канючила, я разрывался между желанием уничтожить Меркулова и навалять Псарю за самодеятельность. Ведет себя, как будто черт за яйца дернул.

— Так, хватит! — Пашков отодвинул в сторону Чумакову. — Минус двадцать баллов с Виредалиса за оскорбление…

— Скройся с глаз, сопля, — Ветроградов сделал жест ладонью, каким обычно убирают с дороги замешкавшегося домовенка. — Старосты не имеют права штрафовать друг друга, так что не мешайся.

— Пф-ф, надоели, еще парни называются, — заявила Чумакова и махнула палочкой. Влада завопила и рухнула на землю, брат кинулся к ней, Ветроградов сделал выпад, но едва начавшуюся драку прекратила своим появлением Тропинина.

Она загнала всех в теплицу с особо опасными верблюжьими шиповниками, Меркуловых отослала в больницу, старост призвала к ответственности.

Вечером после отработки у Савчука, местного лесничего, мы с Гордеем, провонявшие гнилыми кабачками и дерьмом, ввалились в спальню, где нас уже ждали Прогноз и Рома, вырвавшийся из плена луны.

— Я нихрена не понял, Псарь, что это было?

Рома вертел башкой, Прогноз забился в угол. Весь вечер Гордей молчал, но хлопнула дверь — заговорил.

— Надо было сделать вид, что ничего не было? Я, бля, не понимаю тебя, Эмиссар. Я нихуя не понимаю.

— Не помнишь, чем в прошлый раз закончилась моя попытка встать на защиту Елизаровой? — я сунул руки в карманы, чтоб не придушить его.

Когда я в прошлый раз пытался заставить уродов с Виредалиса поплатиться за «приблудков», Елизарова наорала на меня и велела не вмешиваться. Короче, я же еще виноват остался.

— Раньше тебя это не останавливало, — равнодушно пожал плечами Псарь и улегся на кровать в ботинках.

— А тебе не насрать? Ты-то что полез?

— Ты отлично знаешь, как меня бесят все эти «приблудок», «предатель крови» и всякая такая дрянь. Не грузи, Эмиссар, проехали. — Гордей закурил и сел.

— Хочешь ей вста-а-вить, Псарь.

Я потянул затекшие мышцы, прислонился к стене и скрестил руки на груди. Стоило быть готовым к этому. Гордею нравятся красивые и с ногами. Елизарова красивая и с ногами. Выводы делаем сами.

— Марк, — свел брови Хьюстон. Много он понимал.

Гордей поднялся, затушил сигарету.

— Ты тупой совсем? Ты трахался с Елизаровой. Ты же мне брат.

Я не понял связь, но она там явно была, по мнению Псаря.

— …и ты спрашиваешь, хочу ли я вставить Елизаровой?

— Я не спрашиваю.

— Ты тупой. Еби ее сам, иди прямо сейчас и выеби, а я не трахаюсь с…

Он с шумом втянул сопли, не договорил и вышел.

***

Псарь обиделся. Это стало понятно, когда на следующее утро он ушел на завтрак без меня.

— Ты не сказал «нет», — я бросил сумку на скамью рядом с ним, сам оперся ладонями на стол и склонился над Гордеем. Он поднял голову и посмотрел на меня как на говно.

— Я не сплю с теми же девками, что и ты. — И продолжил жевать кашу. Дожевал, залпом допил апельсиновый сок, дернул свое шмотье на плечо и вымелся из зала.

— Ну а какого тогда он ее защищал у теплиц? — спросил я скорее у стола, чем у Ромы.

— Я тоже обычно защищаю, когда надо. Думаешь, если Гордей вступился за Еву, он хочет ее трахнуть?

— Зови ее Елизарова. — Я бросил ложку на тарелку и прищурился. — Может, и ты хочешь?

Рома вздрогнул и натянул рукава свитера до самых кончиков пальцев, чтобы скрыть руки в шрамах.

— Извини, — буркнул я.

— А что у вас было?

— С кем?

— Ну, с Елизаровой.

— Было. — Я сделал ударение на слове «было», как если бы объяснял выдающемуся по своей тупости бракру основы превращений. Бракры рождались в семьях чародеев редко, но считались позором, потому что не владели магией.

— Уломал все-таки? — Хьюстон покосился на двери Главного зала. Маслова и Маркова зашли первыми, следом за ними — Елизарова и Чумакова в компании Свиззаровского и Пашкова. Елизарова потерлась о Свиззаровского сиськами, но при этом сделала вид, что по-дружески обняла, отлепилась от него и отправила за стол Каэрмунка жевать рис.

— Она не особо сопротивлялась.

Пока Елизарова с подружками выбирали между яблочным соком и чаем, я пытался найти разумный ответ на вопрос, зачем пташки постоянно обжимаются: друг с другом, с едва знакомыми парнями, со своими парнями, с парнями своих подружек, а когда состарятся — донимают внуков, девушек своих внуков, троюродных племянников и всех, кто под руку попадет.

— Глянь на девку Свиззаровского, — я повернул башку Ромы к столу Каэрмунка.

Девка Свиззаровского, полноватая (на мой вкус) блондинка, походила на лемура, страдающего запором. Увидев Свиззаровского в окружении птичек, она покраснела, надула губы и стиснула в кулаке вилку.

— На тебя похожа. — Хьюстон сунул в сумку пару бутербродов и приготовился отваливать.

— В смысле?

— Бесится и думает о члене, который побывал — а может, и нет — в дырке Елизаровой.

Я вывалил на макушку этому дебилу тарелку каши, прихватил сумку и пошел к выходу.

Хьюстон приперся на эликсирику с опозданием, я уже успел предупредить Залесского, что он задержится, и сел к Псарю. Гордей прикинулся отсталым иностранцем: молча скорчил отвратную рожу и уткнулся в рецепт.

— Задержится? Все в порядке?..

— Отрабатывает заклятие Избавления, профессор. Домашнее задание.

Однокурсники обернулись на меня, как костежора увидели. Костежоров, страшных костлявых тварей, похожих на отощавших драконов, видели только девственники, если что.

Елизарова подняла руку.

— Профессор Залесский, у меня вопрос по закону Порей-Одоевского.

— Да, моя дорогая?

— Профессор, я пыталась идентифицировать все ингредиенты, но обозначенный в вашем списке под номером пятьдесят четыре мне определить не удалось. Это так задумано или…

— Совершенно верно, Ева! Я ожидал, что уж вам-то точно удастся раскусить старика! Пятьдесят четвертый элемент — обычная сода, которая, как известно, не влияет на свойства эликсира…

Дальше они перешли на какой-то неведомый мне язык, хуже латыни, и профессор даже не заметил, как в аудиторию ввалился Хьюстон.

За что я уважаю Елизарову, так это за умение заговорить Залесского и привести его в щенячий восторг. За что я уважаю Залесского, так это за умение восхищаться мозгами Елизаровой, а не ее сиськами.

Псарь кромсал корешки с таким видом, как будто это мои пальцы, Леха грыз ногти, хотя в рецепте никакие ногти не значились. Хьюстон как ни в чем не бывало дописывал эссе для Юстины, а я выстукивал по столу гимн Виридара. Фальшивил страшно, примерно как Цареградский на праздничном фуршете в начале года.

Богдан, заглянув перед звонком в наш котел, кивнул, накарябал что-то в блокноте и поплыл к девчонкам. Гордей сказал что-то Хьюстону, услышав колокол, прошел мимо меня и пинком открыл дверь.

Перед трансформагией я встал в дверях кабинета Разумовской, не пуская Псаря внутрь.

— Дай пройти.

— Долго будешь вести себя как упырь?

— Я веду себя как упырь? Дай пройти.

— Не ссорьтесь, мальчики, вы оба как упыри, — сострила Чумакова, протискиваясь между нами и подмигивая Гордею.

— Уйдите с дороги, — потребовала Елизарова, поправляя блузку на груди. Псарь, к счастью, не выглядел изнемогающим от желания вставить ей.

— Подождешь, — грубо обрубил я, но Гордей перебил:

— Мы тебя не задерживаем, Елизарова, следуй за Чумаковой, — оскалился он, уставившись на меня, а не на нее, сунул руки в карманы и замер.

Елизарова скривилась и боком скользнула в аудиторию, на какую-то сраную секунду прижавшись ко мне грудью. Я не стал тормозить и потискал ее, сколько успел. Псарь выглядел довольным. Наверное, обломилось пощупать жопу.

— Куда же ты, Елизарова? — с фальшивым разочарованием гаркнул Гордей, когда она с шумом выдвинула стул и сбросила на него сумку. — Маслова, погуляешь со мной? Нет? Дай хотя бы списать. Ой, Меркулова, надевай мешок на башку, не пугай народ. Погоди-погоди, мы тебя так пропустим.