Моя бабушка Миллард, генерал Бедфорд Форрест и битва при Угонном ручье - Страница 1

Уильям Фолкнер

Моя бабушка Миллард,

генерал Бедфорд Форрест

и битва при Угонном ручье

1

Происходило это сразу после ужина, прежде чем мы встанем из-за стола. Сначала, когда стало известно, что янки взяли Мемфис, мы проделывали это три вечера подряд. Но постепенно мы приноровились, наловчились, и бабушка стала довольствоваться одним разом в неделю. А после того, как кузина Мелисандра, наконец, выбралась из Мемфиса и стала жить с нами, бабушка ограничивалась одним разом в месяц, но когда в Виргинии после голосования в полку отца лишили звания полковника, и он, возвратившись домой, пробыл здесь три месяца, пока снимал урожай, приходил в себя, успокаивался и набирал кавалерийскую часть под командование генерала Форреста, мы прекратили это занятие совсем. Вернее, проделали как-то раз при отце, у него на глазах, но в тот вечер мы с Ринго слышали, как он хохочет в библиотеке, хохочет в первый раз с тех пор, как вернулся домой, а примерно через минуту оттуда выплыла бабушка, заранее приподняв подол, и прошествовала вверх по лестнице. И мы этим больше не занимались, пока отец не набрал отряд и не уехал опять.

Бабушка, бывало, свернет возле прибора салфетку и скажет Ринго, стоящему у нее за стулом, даже не повернув головы:

- Ступай, зови Джоби и Люция.

И Ринго отправляется прямо на задний двор, через кухню. По дороге бросит в спину Лувинии: "Ну вот, готовься", зайдет в хижину и возвращается не только с Джоби, Люцием и зажженным фонарем, но и с Филадельфией, хотя Филадельфии ничего делать не полагается, она должна только стоять, смотреть, проводить нас в сад и назад в дом, а потом подождать, пока бабушка не скажет, что на сегодня все и они с Люцием могут идти спать. Мы же стаскиваем с чердака большой сундук (мы столько раз это делали, что теперь, поднимаясь на чердак и доставая сундук, уже обходимся без фонаря), причем я еще должен каждый понедельник утром смазывать его замок перышком, смоченным куриным жиром; Лувиния приходит из кухни с немытым после ужина серебром в тазу под мышкой и кухонными часами в другой руке, ставит таз и часы на стол, вынимает из кармана передника пару свернутых бабушкиных чулок, передает их бабушке; бабушка их развертывает, вынимает из чулка свернутую тряпицу, расправляет ее и достает ключ от сундука; отколов с груди часики, заворачивает их в тряпицу, сует назад в чулок, свертывает снова чулки вместе и кладет в сундук. Потом, на глазах у наблюдающих за ней Мелисандры и Филадельфии, а в тот раз, когда он был здесь, и отца, бабушка встает прямо против часов, подняв и разведя примерно на восемь дюймов руки и пригнув шею, чтобы видеть циферблат поверх очков, дожидается, чтобы большая стрелка дошла до ближайшего часа.

Мы же, остальные, следим за ее руками. Она не произносит ни слова. Да ей и говорить ничего не надо. Когда часовая стрелка доходит до ближайшей цифры, раздается легкий, звонкий хлопок в ладоши, - часто мы начинаем двигаться даже до того, как ее руки сойдутся, то есть мы все, кроме Филадельфии. Ей бабушка вообще не разрешает помогать из-за Люция, хотя именно Люций и выкопал почти всю яму и каждый раз чуть ли не один таскает сундук. Но Филадельфия должна присутствовать. Бабушке пришлось только раз ей сказать: "Я хочу, чтобы тут были и жены всех вольных. Пусть вольные видят, что нам, остальным, приходится делать, чтобы остаться тем, что мы есть".

Эта история началась месяцев восемь назад. Однажды даже я почувствовал, что с Люцием что-то неладно. Потом я понял, что и Ринго это заметил и знает, в чем дело, поэтому, когда Лувиния в конце концов пришла и рассказала бабушке, она это сделала не потому, что Люций подбил на это свою мать: просто ему надо было, чтобы кто-нибудь, безразлично кто, выложил бабушке все начистоту. Сам он повторял это не раз и, как видно, впервые сказал своим ночью в хижине, а потом говорил и в других местах, другим людям, даже неграм с других плантаций. Мемфис к тому времени уже сдали, Новый Орлеан тоже, у нас остался только Виксберг [речь идет о событиях Гражданской войны между Севером и Югом 1861-1865 гг.; Мэмфис был взят войсками северян в июне 1862 г.; еще раньше, в апреле 1862 г., войска северян взяли Новый Орлеан; Виксберг - пал после полуторамесячной осады в июле 1863 г.], и, хотя мы в это еще не верили, его нам тоже было долго не удержать. И вот как-то утром, когда бабушка перекраивала на меня потертые форменные брюки, в которых отец приехал из армии, вошла Лувиния и рассказала бабушке, что Люций говорит, будто янки скоро заберут не только всю Миссисипи, но и округ Йокнапатофа, и тогда все негры станут свободными, но когда это произойдет, его уже тут не будет и в помине. В то утро Люций работал в саду. Бабушка вышла на заднюю веранду как была - с брюками и иголкой в руках. Она даже очки на лоб не сдвинула. Она сказала: "Эй, Люций", больше ничего, и Люций сразу же появился из сада с тяпкой в руке, а бабушка стояла и смотрела на него поверх очков, как она смотрит поверх них, что бы она ни делала - читала, шила или ожидала, глядя на циферблат, когда придет пора зарывать серебро.

- Можешь идти сейчас же, - сказала она. - Нечего тебе дожидаться янки.

- Идти? - спросил Люций. - Я же не свободный.

- Ты свободный уже почти три минуты, - сказала бабушка. - Вот и ступай.

Люций так долго молчал, что можно было сосчитать до десяти.

- Куда ж я пойду? - спросил он.

- Этого я тебе сказать не могу, - ответила бабушка, - я-то ведь не свободная. Но, по моему разумению, теперь к твоим услугам вся их держава. Ходи, где хочешь, у этих янки.

Люций моргал. Он больше не смотрел на бабушку.

- Вы меня для этого звали? - спросил он.

- Да.

Он пошел обратно в сад. Разговоров о воле мы больше от него не слышали. Вернее, он никак не показывал, что об этом думает, а если что и говорил, Лувиния не считала нужным морочить этим бабушке голову. Бабушка сама им об этом напоминала, особенно Филадельфии, особенно в те вечера, когда мы стояли, как скакуны у барьера, глядя на бабушкины руки в ожидании хлопка.

Каждый из нас точно знал, что делать. Я отправлялся наверх за бабушкиной золотой шляпной булавкой, зонтиком с серебряным набалдашником и воскресной шляпой с перьями, - свои серьги и брошку она давно переправила в Ричмонд, - а потом шел в комнату отца, за его щетками, оправленными в серебро, и после того, как кузина Мелисандра поселилась у нас, - за ее вещами, потому что раз, когда бабушка разрешила кузине Мелисандре нам помогать, та притащила вниз все свои платья. Ринго шел в гостиную за подсвечниками, за бабушкиной лютней и за медальоном бабки по отцу, которая жила в Каролине. Потом мы бегом возвращались в столовую, где Лувиния и Люций уже почти опорожнили буфет, а бабушка стояла, не сводя глаз с циферблата и с сундука, держа руки наготове, чтобы хлопнуть в ладоши; потом она хлопала, и мы с Ринго, завернув в погреб, чтобы схватить лопаты, бежали в сад, сметали ветки, траву и крест-накрест положенные палки, открывали яму и стояли наготове в ожидании остальных: впереди шла Лувиния с фонарем, за ней Джоби и Люций с сундуком и рядом с ним бабушка, а сзади следовали кузина Мелисандра с Филадельфией (в тот единственный раз вместе с ними шел, смеясь, и отец). Но в первую ночь кухонных часов в сундуке не было. Их несла в руках бабушка, а Лувиния держала фонарь так, чтобы бабушка могла следить за стрелками; бабушка заставила нас опустить сундук в яму, накидать туда снова земли, разровнять ее, снова прикрыть сверху ветками и травой, а потом опять выкопать сундук и отнести назад в дом. Однажды ночью нам даже показалось, что всю зиму и все лето мы только и делали, что стаскивали сундук с чердака, складывали в него серебро, несли сундук к яме, раскрывали ее, потом закрывали снова и, повернувшись, тащили сундук назад, в дом, вынимали серебро и клали его назад, туда, откуда взяли, - в ту ночь мы все так подумали, не знаю уж, кому первому пришло это в голову, может быть, всем сразу. Но, как бы там ни было, часовая стрелка прошла четыре цифры, прежде чем бабушка хлопнула в ладоши, приказывая нам с Ринго бежать и открывать яму. Когда остальные пришли с сундуком, мы с Ринго даже не стали класть на землю последнюю охапку веток и жердей, чтобы потом лишний раз за ними не нагибаться, а Люций по той же причине даже не опустил свой край сундука на дно, и, по-моему, одна только Лувиния знала, что будет дальше, потому что мы с Ринго не видели, что кухонные часы все еще стоят на обеденном столе. Тут заговорила бабушка. Мы впервые услышали от нее какие-то слова между приказом Ринго: "Иди, зови Джоби и Люция", и приказом минут через тридцать нам обоим: "Вымойте ноги и ступайте спать". Но тут она произнесла вполголоса всего два слова: "Закопайте его". И мы опустили сундук в яму, а Джоби с Люцием закидали ее землей, но даже и тогда мы с Ринго продолжали стоять, не трогая веток. И бабушка сказала так же негромко: "Ну, прикройте яму". Мы опять заложили ее ветками, а бабушка сказала: "Выкапывайте!" Мы выкопали сундук, снесли его в дом, положили все вещи назад, откуда взяли, и вот тогда-то я увидел, что кухонные часы еще стоят на обеденном столе. Все мы ждали, уставившись бабушке на руки, чтобы она хлопнула в ладоши, после чего мы снова наполнили сундук, отнесли его в сад и опустили в яму, быстрее, чем когда бы то ни было.